Страница 92 из 110
(62) Радость по поводу предоставления всяческих милостей по действительным заслугам людей распространяется не только на них самих, не в неменьшей степени и на всех, им подобных. Особенно же радость по поводу консульских должностей распространилась не только среди какой-либо одной части сената, но охватила весь сенат. Так кажется, что все сенаторы предоставили другим или сами получили этот почет. В самом деле, разве это не те же самые лица, которых сенат избрал, и притом из первейших, когда нужно было поручить заботу о сокращении общественных расходов самым почтенным и достойным гражданам? Разве мы не достаточно часто убеждались на деле, что расположение сената к тому или другому лицу могло принести ему или пользу или вред? Разве совсем недавно не приносили человеку величайшую опасность такие соображения государя: «О, этого человека хвалит сенат, он приятен сенату»? Принцепс ненавидел всякого, кого мы любили, но и мы ненавидели его любимцев! Теперь же самые достойные люди соревнуются в том, чтобы заслужить любовь как принцепса, так и сената. Мы выдвигаем взаимно друг друга, доверяем друг другу, что является самым верным признаком взаимной любви, мы любим одних и тех же лиц. Поэтому, сенаторы, открыто оказывайте расположение, будьте постоянны в ваших симпатиях. Нет больше необходимости скрывать свою любовь, чтобы она не повредила, или сдерживать ненависть, чтобы она не пошла человеку на пользу. Наш цезарь и одобряет, и порицает одно и то же с нами. Он как бы постоянно совещается с вами и лично, и заочно. Он награждает в третий раз консульством тех, кого вы уже раньше для этого избрали, и именно в том порядке, в каком они были вами избраны. Во всяком случае это для вас великая честь, что он больше всего выделяет тех, о ком знает, что и вам они наиболее любезны, и никого им не предпочитает, хотя бы даже и любил кого-нибудь больше. Вот награда для людей пожилого возраста, вот пример для юношей! Пусть они посещают, наконец, открытые дома, не подвергая их опасности: всякий, кто оказывает уважение людям, выдвинутым сенатом, оказывает этим услугу императору. Он принимает за свою собственную удачу то, что он выше других, разве только в том случае, если те, кого он превышает, поистине велики. Оставайся, цезарь, верен такому взгляду [на существующие обстоятельства] и принимай нас за таких, как говорит о нас наша молва. Открой свои взоры и предоставь ей свой слух, не обращай внимания на тайные измышления и нашептывания, которые никому не приносят столько вреда, сколько тем, кто их слушает. Лучше верить общей молве, чем отдельным лицам. Ведь отдельные лица могут обмануть и сами обмануться, но никто не может ввести в заблуждение всех людей, как и все не могут обмануть кого-нибудь одного.
(63) Но возвращаюсь к твоему консульству, хотя есть кое-что, относящееся к консульству, но происшедшее раньше его. Прежде всего то, что ты присутствовал на своих комициях в качестве кандидата не только на консульство, но и как кандидат бессмертной славы, как создавший прецедент, которому хорошие принцепсы будут следовать, а дурные изумляться. Римский народ видел тебя на древнем престоле своего могущества; ты терпеливо выслушал длинное молебствие комиций, — продолжительный момент, не допускающий улыбки, — и сделался консулом как один из нас, которых ты назначаешь в консулы. Оказал ли кто-нибудь из предшествующих принцепсов хоть один раз такую честь как консульской власти, так и народу? Ведь одни из них ожидали дома вестников о своем избрании, заспанные или отягощенные еще вчерашним обедом, другие если и бодрствовали в этот момент, но уже замышляли в своих спальнях ссылки и казни против тех самых консулов, которые их избирали на свое место. Вот ложное честолюбие, не знающее подлинного величия: добиваться почести, которую презираешь, и презирать то, чего добиваешься; и если смотришь из ближайших садов на Марсово поле и на происходящие на нем комиции, быть от них так далеко, как если бы тебя отделяли от них Дунай или Рейн. Разве ты станешь отвергать голоса, ожидаемые в пользу твоей почести, разве удовольствуешься тем, что приказал себя объявить консулом, не сохраняя даже видимости политической свободы в государстве? Разве ты отстраняешься от участия в комициях, удаляясь и прячась во дворце, как если бы на них голосовалось не консульское для тебя достоинство, но лишение тебя императорской власти. У прежних надменных принцепсов было такое убеждение, что они сочли бы, что перестали быть императорами, если бы выступили когда-нибудь как простые сенаторы. Большинство, однако, действовало так под влиянием не столько высокомерия, сколько страха. Или они, сознавая за собой распутство и постыдно проводимые ночи, не решались оскорблять своим присутствием ауспиции и осквернять своими шагами священное Марсово поле? Или они еще не настолько прониклись презрением к богам и людям, чтобы осмелиться привлекать на себя в этом почетнейшем месте взоры людей и богов и выдерживать их пристальный взгляд? Тебе же, наоборот, твоя скромность и чистота твоих нравов внушают открыто отдаваться на суд богов и людей.
(64) Другие заслуживали консульское достоинство, прежде чем его принимали, ты же приобретаешь новые заслуги еще и в самый момент его получения. Вот уже прошла торжественная часть комиций, если только подумать об участии в них принцепса, и уже вся толпа пришла в движение, как вдруг ты ко всеобщему удивлению стал подниматься к креслу консула и позволил потребовать от себя той присяги, которая известна императорам только потому, что они требуют ее от других. Видишь, как было нужно, чтобы ты не отказывался от консульства. Ведь мы не поверили бы, что ты все это выполнишь, если бы ты отказался. Я поражен, сенаторы, не достаточно доверяю своим глазам и ушам и все задаю себе вопрос, действительно ли я все это видел и слышал? Ведь император — цезарь — август и он же великий понтифик, стоял перед консулом, а тот сидел перед стоящим перед ним принцепсом и сидел без смущения, без страха, как будто бы давно привык к такому положению. Мало того, он, сидя, произносил первым слова присяги, а император повторял слова выразительно и ясно и обрекал в них себя самого и весь свой дом на гнев богов, если он сознательно когда-нибудь нарушит свою присягу. Велика, о цезарь, и справедлива твоя слава, независимо от того, будут ли так поступать последующие цезари или нет. Да есть ли какая достойная тебя похвала за то, что, будучи избран консулом в третий раз, ты вел себя так же, как и в первый раз, будучи принцепсом, — так же, как когда был частным лицом, в сане императора так же, как и при другом императоре. Поистине я не знаю, что прекраснее: то, что ты произнес присягу со слов другого лица, или то, что сделал это, не имея никаких прецедентов.
(65) Далее, на трибуне форума [на ростре] с таким же благоговением ты сам подчинил себя законам, таким законам, о цезарь, которые никто не писал для государей. Но ты не хочешь пользоваться большей свободой действия, чем какая предоставлена нам, и таким образом получается, что мы сами хотим предоставить ее тебе больше. То, что я слышу сейчас впервые, о чем теперь только узнаю, — это то, что не принцепс выше законов, а закон выше принцепса, и что то же самое, что запрещено нам, запрещено и цезарю, притом еще и консулу. Он присягает в этом перед ликами богов, ибо кому же они так внимают, как не цезарю? Он присягает перед лицом тех, которым надлежит принести такую же присягу, прекрасно сознавая, что никому не следует так свято соблюдать присягу, как тому, для кого особенно важно, чтобы присяги не нарушались. Таким образом и уходя с консульства, ты принес клятву, что ни в чем не преступал законов. Прекрасно было и то, что ты клятвенно обещал не делать этого, но еще более прекрасно, что ты действительно исполнил свою клятву. Насколько достойно тебя было то, что ты столько раз всходил на нашу ростру, так часто пребывал на этом неподходящем для гордыни государей месте, что ты здесь принимал на себя должности, здесь слагал их с себя, и насколько это несходно с обычаями тех, которые, пробыв в консульском достоинстве всего несколько дней, на деле ничего не сделав, декретом сбрасывали его с себя. И это вместо того, чтобы выступить на собрании, с трибуны, принести присягу. Они делали это несомненно для того, чтобы конец лучше подошел к началу и чтобы из того только можно было убедиться, что они были консулами, что никто другой не был в этой должности.