Страница 83 из 110
(23) Приятно было всем, что ты поцелуями приветствовал сенат, так же как с поцелуями был когда-то и сам отпущен; приятно было, что заслуги всаднического сословия ты отметил почетными титулами, не прибегая к помощи номенклатора1582; приятно и то, что ты оказал некоторые знаки дружественного расположения не только тем клиентам, которых ты сам первый приветствовал; но еще приятнее было всем, что ты подвигался постепенно и спокойно и лишь настолько, насколько позволяла толпа зрителей, так как народ, собравшийся посмотреть на тебя, особенно теснил тебя, так как в первый же день ты доверил всем свои собственные бока. И не был ты окружен отрядом телохранителей, но обступили тебя со всех сторон то сенаторы, то цвет всаднического сословия, смотря по тому, где кого было больше, и сам ты следовал за своими ликторами, продвигавшимися молча и совершенно спокойно: ведь воины ничем не отличались от прочей толпы — ни одеждой, ни спокойствием, ни заносчивостью. Когда же ты начал восходить на Капитолий, с какой радостью припоминали все день твоего усыновления! Какое исключительное ликование охватило тех, кто уже раньше первым и на этом же месте приветствовал тебя императором. Мало того, я бы сказал, что само божество тогда испытывало особое удовлетворение от своего создания. Ведь ты ступал на те же места, как и твой великий родитель, перед тем как ему объявить о скрытой воле богов. Какое было ликование обступившей его толпы! Какие раздавались громкие клики, как подобен этому был тот день, который породил и этот! Как все было заполнено алтарями, как все затеснено обилием жертвенных приношений, как направлены молитвы всех ко благу одного, как отчетливо все понимали, что они, молясь за тебя, молятся за самих себя и за своих детей. Оттуда ты отправился во дворец на Палатин, но с таким скромным видом, точно ты направлялся в дом частного человека; прочие направились каждый к своим пенатам с тем, чтобы еще лучше поверить в свое счастье в той обстановке, где никто никого не принуждает радоваться.
(24) Такого рода въезд мог бы отяготить [всякого] другого; ты же с каждым днем становился все более удивительным и все лучше, наконец, именно таким, каким другие принцепсы лишь могут обещать быть в будущем. Не только одного тебя продолжительность времени выдвигает и возвеличивает. Ты объединил и связал различнейшие вещи: уверенность уже давно правящего со скромностью лишь начинающего править. Ты не отталкиваешь граждан, припавших к твоим ногам, и поцелуй возвращаешь не только рукой, у тебя, и у императора, осталась прежняя ласковость во взоре. Ты раньше ходил своими ногами; ты продолжаешь это делать; ты получал удовлетворение от труда, ты и сейчас испытываешь это: судьба, которая изменила все вокруг тебя, ничего не изменила в тебе самом. Когда ты проходишь по общественным местам, каждому предоставляется остановиться, или выйти тебе навстречу, сопутствовать тебе, или пройти мимо. Ты гуляешь среди нас, но не так, точно снисходишь, и предоставляешь нам себя в полной мере не для того, чтобы приписывать это себе в заслугу. Всякий, кто подойдет к тебе, стремится подольше побыть с тобой, и конец беседе кладет совестливость каждого, а не твоя гордость. Мы управляемся тобой и подчинены тебе, но так же как законам. Ведь и они умеряют наши страсти и наслаждения, но находятся постоянно с нами и среди нас. Ты возвышаешься и выдаешься над нами по своему сану, по власти, которая выше людей, но все же свойственна человеку. До тебя принцепсы, пренебрегая нами и как бы боясь равенства, теряли способность пользоваться своими ногами. Их поднимали выше нас плечи и спины рабов, тебя же молва, слава, любовь граждан, доступность твоя подымают выше самих принцепсов; тебя возвышает до звезд сама наша общая для всех земля, на которой следы ног наших смешаны со следами государя.
(25) И я, сенаторы, не боюсь, что покажусь слишком многословным, так как особенно для нас желательно, чтобы больше было основания воздавать благодарность нашему принцепсу; и было бы, пожалуй, даже более почтительно хранить про себя самые чистые и не излитые в словах мысли об этом, нежели говорить об этом кратко и наспех, ибо ведь то, о чем молчишь, кажется таким именно значительным, каким оно и есть на самом деле. Если только ты не думаешь, что легко добиться обогащения триб и предоставления народу пайка, да притом еще и полностью, после того как солдаты получили часть своей доли раздач. Разве способен человек с заурядным характером на то, чтобы предоставить больше тому, кому легче отказать? Хотя в данном случае при всем различии положения все же осуществлен принцип равенства. В самом деле, солдаты уравнены с народом в том, что хоть они получали только часть пайка, но зато первыми, а народ с солдатами в том, что он хоть и позже, но зато получил все полностью. И действительно, с каким благожелательством все было поделено! Дано было и тем, которые после твоего эдикта оказались внесенными в списки на место вычеркнутых оттуда1583, уравнены были с остальными и те, которым ничего не было обещано. Одного задерживали дела, другого нездоровье, моря, реки. Каждого ждали, приняты были меры, чтобы никто не был в тот момент болен, или занят, или в отдалении: каждый мог придти, когда захочет, когда сможет. Великое это дело, цезарь, и совершенно в твоем духе: своим талантом расточать щедроты, как бы сближать самые отдаленные друг от друга страны, сокращать дальность расстояния, предупреждать несчастья, способствовать благоприятной судьбе и всеми средствами добиваться, чтобы, когда ты распределяешь паек, каждый из римского народа чувствовал в себе гражданина даже в большей мере, чем просто человека.
(26) Прежде, с приближением дня раздач, толпы детей — будущий римский народ — обычно заполняли дороги, ожидая выхода принцепса. А родители брали на себя труд показывать своих детей, сажая их на плечи, учить их словам приветствия и лести, и те повторяли, что им было внушено. Но по большей части они бесполезно взывали к глухим ушам принцепса, и их уносили в неведении, прежде чем они могли в точности узнать, что они выпросили, чего не добились. Ты же не допустил их даже до просьб и, хотя для взоров твоих было весьма приятно зрелище подрастающего поколения, ты приказал всех их принять и записать прежде даже, чем они могли увидать тебя и обратиться к тебе с просьбой, чтобы уже с самого раннего детства они узнали своего общего всем родителя по заботам твоим о их воспитании, чтобы на твоем содержании росли все те, кто растет для службы тебе, чтобы, получал от тебя пособие, они подготовлялись к твоей военной службе и чтобы все были обязаны одному тебе всем тем, чем каждый обычно бывает обязан своим родителям. Правильно, цезарь, ты делаешь, что берешь на свое содержание надежду римского имени. Для великого принцепса, которому суждено бессмертие, нет другой, более достойной статьи расхода, как расход на подрастающее поколение. Людей зажиточных располагают признавать1584 и воспитывать своих детей большие награды и равные им по значению штрафы, бедные же могут рассчитывать при воспитании только на доброту принцепса. Если он не поддерживает, не охраняет и не снабжает щедрой рукой детей, рожденных в надежде на него, то лишь ускоряет гибель своей власти, гибель государства; напрасно тогда будет он, пренебрегши народом, оберегать знатных, точно голову, оторванную от туловища, обреченную на гибель от неустойчивости своего положения. Легко себе представить, какую ты испытал радость, когда тебя встретили криками приветствия родители и дети, старики, младенцы и подростки. Это были голоса малолетних твоих граждан, впервые проникшие к твоему слуху, и ты, обеспечив их содержанием, достиг главным образок того, что они не станут тебя просить. Выше же всего то, что ты сам таков, что при твоем управлении и легко и хочется принимать на себя воспитание детей.
(27) Уже ни один родитель не боится для своего сына ничего, кроме неизбежной поры слабости человеческого организма, и не называет среди неизлечимых недугов гнев принцепса. Веским побуждением к воспитанию детей является надежда на поддержку от государства, на подарки, но еще более того, уверенность в свободе и безопасности. Пусть лучше принцепс ничего не дает, лишь бы ничего не отнимал, пусть не кормит, лишь бы не казнил: и тогда не будет недостатка в людях, которые захотят иметь детей. Наоборот, если он будет щедр, но и будет отнимать, будет кормить, но и казнить, он в скором времени добьется лишь того, что все будут тяготиться не только детьми, но и самими собой и своими родителями. Поэтому во всей твоей щедрости я ничего так бы не хотел восхвалить, как то, что ты даешь пайки и средства на содержание детей из своих собственных средств и что детей граждан ты кормишь не кровью от убийств, как щенков диких зверей; приятнее же всего принимающим от тебя пособия сознавать, что им дается ни у кого не отнятое и что в связи с тем, что столько народа стало более имущим, убывают средства только у самого принцепса, хотя и он тоже не обеднел. Ведь если кому принадлежит все, что является всеобщим достоянием, то он и сам имеет столько же, сколько все.
1582
Номенклатор, часто из рабов, называл лиц, имена которых были неизвестны должностному лицу. Траян, по-видимому, лично знал всех, представлявшихся ему.
1583
...которые после твоего эдикта оказались внесенными в списки на место вычеркнутых оттуда... — По-видимому, раздачи производились по списку лиц, занимающих то или иное служебное положение.
1584
Людей зажиточных располагают признавать и воспитывать своих детей больше награды и равные им по значению штрафы. — По римским обычаям, отец мог признать и не признать рожденного им ребенка и в связи с этим мог и отказаться от его воспитания. «Штрафы» — налоги на холостяков и бездетных.