Страница 91 из 282
Прокатилась в Павловск с 5-ю девочками, — погода была дивная. Была 1 1/2 часа в церкви. Наденька держалась молодцом. Петя надеется тебя еще здесь застать, а затем уедет на юг из-за своих легких.
Благословляю и целую тебя без конца. Хвостов меня освежил, я не падала духом, но жаждала, наконец, увидать “человека”, а тут я его видела и слышала. Вы оба вместе поддерживали бы друг друга.
Благословляю тебя. Да хранит тебя Господь, мой ангел, и Пречистая Дева! Осыпаю тебя нежными поцелуями.
Навсегда, муженек мой, твоя старая
Солнышко.
Никто не знает, что я его принимала.
Анастасия очень горда и счастлива, получив твое письмо.
Поклон Фредериксу и Н. П. Привет Мише и Дмитрию.
Могилев. 17 сентября 1915 г.
Мое возлюбленное Солнышко,
Курьер отправляется перед вечером в такой час, что у меня никогда не бывает времени написать спокойно. Часто со мною сидит Миша и я теряю свободное время, а поздно вечером вынужден копаться в моих бумагах. Слава Богу, дела наши идут хорошо, а наши чудесные войска наступают между Двинском и другим местом у Свенцян. Это дает мне возможность приехать домой на недельку — я надеюсь прибыть в среду утром! Это будет счастливый день!
Алексеев надеется, что теперь, пожалуй, не будет надобности переносить ставку, и это хорошо, особенно с моральной точки зрения. Вчерашнее заседание ясно показало мне, что некоторые из министров не желают работать со старым Гор., несмотря на мое строгое слово, обращенное к ним; поэтому, по моем возвращении, должны произойти перемены.
Жаль, что у меня нет времени ответить на все твои вопросы. Благослови тебя Бог, моя милая, бесценная женушка; я все не перестаю думать о нашем свидании. Крепко целую тебя и всех детей и остаюсь, неизменно твой старый
Ники.
Миша благодарит и шлет привет.
Царское Село. 17 сентября 1915 г.
Дорогой мой ангел,
Только одно слово прежде, чем лягу спать.
Я весь вечер беспокоилась, не получая от тебя телеграммы, — наконец, в то время, как меня причесывали, телеграмма пришла — в 12 ч. без 5 м. Подумай, как долго она шла: отправлена из ставки в 9 ч. 56 м., а здесь 11 ч. 30 м. А я, глупая, начала беспокоиться и нервничать. Я 4 раза тебе телеграфировала о Хвостове и надеялась, что ты ответишь хоть словечко на это. Я в письме несколько дней тому назад просила тебя принять его, так как он этого добивался, но ты не ответил. А теперь он опять просил — перед своим отъездом в деревню — поэтому я утром в 8 ч. 30 м. тебе телеграфировала, после того, как видела его. Я очень рада, что все идет хорошо. Это имеет большое значение, и дух населения поднимется. Миша из Орши по телеграфу благодарит меня за письмо, — это хорошо, что он потом опять будет с тобою. Мари сказала, что Дмитрий написал, будто он вернется сюда с тобою. Зачем это, дружок? Павел настоятельно просит отослать его в полк.
Он повторил это, когда пил у меня чай в понедельник. У Мари хороший вид, волосы у нее выросли и стали густыми. У нее неприятности со своим главным доктором, и она хочет от него отделаться. Орловы все еще в городе, по-видимому, и продолжают болтать. Фредерикс обязан это остановить, — это безобразие, — только пусть старик не называет опять моего имени.
Подумай, Стана уволила свою верную фрейлину m-lle Петерс.[457] Я предполагаю, что она вдруг нашла ее имя слишком немецким и хочет взять себе даму с Кавказа, которая могла бы ей помочь стать популярной. О, она постарается там всех обворожить!
Теперь я должна попытаться заснуть. Я перекрестила и поцеловала, по обыкновению, твою осиротелую подушку и полежала на ней. Подушка — увы! — может только получать поцелуи, но не отвечать на них. Спи спокойно, дорогой, желаю тебе увидеть жену свою во сне и почувствовать ее ласкающие руки вокруг тебя! Да хранит тебя Господь и его Св. ангелы! Спокойной ночи, мое сокровище, мой многострадальный Иов!
18-госентября.
Доброе утро, мой маленький. Пасмурно и дождливо, а вечер был такой чудесный, луна и звезды сияли, так что я даже открыла половину окна (форточка всегда открыта). Теперь же, подняв занавески, я совсем разочаровалась, всего лишь 6 градусов опять. — Чувствую себя лучше, поэтому хочу заглянуть к А. в Большой Дворец (после Знамения), по дороге к одному молодому офицеру, которого только что привезли, — ему только 20 лет, и очень опасная рана в ноге. Владимир Николаевич думает, что придется ее отнять, так как на ноге и в ране на плече начинается заражение крови. Он хорошо себя чувствует, не жалуется, это всегда плохой признак, — и так трудно решить, что делать, когда смерть так близка: дать ему умереть спокойно или рискнуть на операцию. Я бы решилась на последнее, так как всегда остается луч надежды, когда организм молод, хотя теперь он очень слаб и сильный жар. По-видимому, в течение недели рана его не перевязывалась, — бедный мальчик! Поэтому я хочу взглянуть на него. Я не заходила в ту комнату в течение 6 месяцев, — нет, я раз там была, после смерти моего бедного Грабового. Оттуда пойду в наш лазарет, так как не была там целую неделю, и скучаю по ним, а они по мне. Говорят, один из моих улан, вольноопределяющийся Людер (что-то в этом роде), привезен к нам. Он не ранен, но ушиблен где-то, мне не смогли хорошенько объяснить.
Я с удовольствием вспоминаю разговор с Хвостовым и жалею, что ты его не слышал, — это человек, а не баба, и такой, который не позволит никому нас затронуть, и сделает все, что в его силах, чтобы остановить нападки на нашего Друга — как он тогда их остановил. А теперь они намереваются снова их начать. Щ. же и С., конечно, не воспротивятся этому. Напротив, поощрят — ради популярности. Я надоедаю тебе этим, но хотелось бы тебя убедить, будучи честно и сознательно сама в этом уверенной, что этот очень толстый, опытный и молодой человек — тот, которого бы ты одобрил (а также и ту старуху, которая пишет тебе об этом). Он хорошо и близко знает русских крестьян, так как много жил среди них, — и тех типов тоже, и не боится их.
Он знает также этого толстого священника, теперь, кажется, архимандрита, друга Гр. и В., так как он 4 года тому назад, во время тяжелых лет, помогал ему, когда был губернатором; он так хорошо говорил с мужиками и убеждал их. Он находит, что влияние хорошего священника всегда должно быть использовано, и в этом он прав; они вместе устроили все для св. Павла Обнорского, и теперь он поехал в Тобольск или Тюмень. Поэтому С. и К° сказали В., что не одобряют его и постараются отделаться от него. А. говорит, что тело его огромно, но душа чистая и высокая. Я сказала Хвостову, как грустно, что злонамеренные люди всегда имеют больше мужества и поэтому скорее достигают успеха, на что он правильно ответил, что у других — дух и чувство, которыми они руководятся, и Бог им поможет и не оставит.
Земский Союз также, по моему мнению, зашел слишком далеко и слишком много забрал в свои руки. Это чтоб впоследствии можно было говорить, что правительство не заботилось как следует о раненых, беженцах и наших пленных в Германии и т.д., и только земство их спасло. Кривошеин должен бы держать его в руках. Это он его создал (блестящая мысль), только надо внимательно за ним следить, так как в нем много дурных людей — на войне, в их больницах и на питательных пунктах. Он находит, что Кривошеин слишком много видается с Гучковым. Хвостов никогда не нападал на немецкие имена баронов или преданных людей, когда говорил о немецком засильи, но все внимание обратил на банки, что совершенно верно, — чего никто еще до сих пор не делал (министры увидели свои ошибки). Он говорил также о продовольственном и топливном вопросе; Гучков, член Петроградской Думы, даже это забыл, наверное намеренно, чтобы обвинять во всем правительство. И это его преступная ошибка, что он не подумал об этом несколько месяцев тому назад. А теперь могут возникнуть на этой почве большие беспорядки, что совершенно понятно. Надо проснуться и заставить людей работать. Это не твое дело входить во все подробности — Щ. с Кривошеиным и Рухловым[458] должны были это предвидеть. Но они заняты партийной работой и стараются съесть старика.
457
Петерсон Анна Карловна, фрейлина Великой княгини Анастасии Николаевны.
458
Рухлов Сергей Васильевич, министр путей сообщения.