Страница 107 из 282
Я очень одобряю твой план послать гвардию в Бессарабию; она после того, как будет переформирована и отдохнет, будет превосходна. — Да поможет Бог этим несчастным сербам! — Я боюсь, что они уже погибли, и мы не сможем вовремя прийти к ним на помощь. — Проклятые греки так нечестно покинули их в беде!
Наш Друг, которого мы видели вчера вечером, когда Он посылал тебе телеграмму, боится, что если у нас не будет большой армии для прохода через Румынию, то мы попадем в ловушку с тыла.
Алексеев стоит больше, чем сто длинноносых Сазоновых, который очень слаб, выражаясь мягко.
Знаешь что, дружок — Он думает, что мне лучше теперь повидать старика и осторожно ему все сказать (ведь если Дума его ошикает, что можно будет сделать? Ведь нельзя же по этой причине ее распустить!). Но ты придумал с Танеевым чтото для него, не правда ли?
Я уверена, что он поймет. — Если ты получишь от меня телеграмму: “все сделано”, то это значит, что я с ним имела разговор, и тогда ты можешь ему написать или же повидать его по своем возвращении. Он так сильно тебя любит, что не будет обижен, а я постараюсь сказать ему это как можно мягче. – Он[519] весьма его жалеет, потому что очень уважает старика.
Но он всегда может оставаться твоим помощником и советчиком, как был старик Мещ.[520] — и лучше ему уйти по твоему желанию, чем вследствие скандала, который может оскорбить тебя, а его еще больше. — Он[521] хорошо говорил, и мне было приятно его повидать. — Он сильно кашляет, и его тревожит Греция. — Твое и Бэбино присутствие в армии приносит им всем и самой России новую жизнь. — Он всегда это говорил. — Он находит, что тебе надо сказать Волжину, что ты желаешь назначить Жевахова его помощником, — ему за 40 лет, старше Истомина, которого взял Самарин, знает церковные дела гораздо лучше В. и может быть очень полезен.
Теперь старик Флавиант[522] умер, наш[523] должен бы уйти туда как на высшее место, а Питирим[524] сюда, — это настоящий молитвенник.
Приняла сегодня утром сенатора Кривцова, который мне поднес свою книгу. Я плакала, когда читала о жестокостях немцев над нашими ранеными и пленными. Я не могу забыть этих ужасов — как могут цивилизованные люди так озвереть! Я еще допускаю это во время сражения, когда находишься в состоянии, близком к безумию. — Я знаю, они говорят, что наши казаки были очень жестоки в Мемеле, — несколько случаев, может быть, и было из мести. Лучше это постараться забыть, так как я глубоко уверена, что они теперь стали лучше. Но когда мы, наконец, начнем наступать и положение их ухудшится, боюсь, нашим беднягам тоже станет гораздо хуже.
Матушка Елена просидела со мной некоторое время. Она бесконечно тебе благодарна, что ты разрешил ей с ее 400 монашенками и 200 детьми поселиться в Нескучном[525], где так мирно и хорошо. Они занимают только столовую и средний этаж, потому что в остальных комнатах хранится наша мебель из Варшавы и Беловежа.
Нежные мои мысли не покидают тебя и малютку в вашем путешествии. Я очень надеюсь, что погода будет солнечная и ясная, — это полезно Бэби, сырость на него нехорошо действует — он становится бледным.
Бесценный мой, целую тебя, нежно ласкаю, страстно люблю. Да благословит и сохранит тебя Господь, мой дорогой муженек, мое ясное солнышко!
Навсегда твоя старая женушка
Аликс.
Когда тебя нет, я всегда вижу сны. Это доказывает, что для меня значит разлука с тобой, мой дорогой.
Поклон старику. Твердо надеюсь, что он не будет мешать твоим передвижениям.
Привет Н.П. и маленькому адмиралу. — Хотела бы знать, с тобой Дмитрий или нет?
Царское Село. 7 ноября 1915 г.
Мой дорогой, любимый Ники,
Мысли мои не покидают тебя, бесценный мой. Очень благодарна за твою телеграмму из Новомиргорода, полученную вчера вечером. Какое счастье,что проходит столько воинских поездов — да благословит Господь всех наших героев!
У меня ничего нет интересного. Вчера вечером мы обедали в 7 1/2 , потому что 3 младшие девочки в 8 часов отправлялись на панихиду по молодом офицере, который умер в Большом Дворце. — От 9 до 9 1/2 я была в нашем лазарете — навещала одного очень опасно больного, — не могла не зайти к нему хоть на минутку, — затем прошла через все палаты и пожелала всем спокойной ночи. — Я уже неделю там не была и, к радости своей, нашла, что все они поправились и лучше выглядят.
Вильчковский приходил с длинным докладом, годовым отчетом, денежными вопросами и т.д., затем мы с Аней покатались с полчаса в санях в Бабол. парке, где ты гулял пешком рядом с моей маленькой коляской, — было 3 градуса мороза, мы ехали шагом, так как мне тогда легче дышать. – M-me Б. только что приехала!
Жажду телеграммы из Одессы, все мои мысли там с тобой. — Я чувствую, что мое письмо ужасно скучно, но буквально не о чем писать. Дорогой ангел, так хочется задать тебе тысячу вопросов о твоих планах относительно Р.[526] — Наш Друг очень хочет это знать.
Безобразов делает сегодня смотр новобранцам в Новгороде. — Как теперь быть с бедным Павлом? Я сомневаюсь, чтоб он когда-либо был в состоянии вернуться на службу. По-моему, он конченный человек. Но это не значит, что он не сможет больше жить, — конечно, если будет беречься — но уже не на войне, — мне его глубоко жаль.
Не отдашь ли ты Дмитрия в распоряжение Безобразова?
Дорогой мой, тоскую по тебе и люблю тебя, “с безграничной преданностью, более глубокой, чем можно выразить словами, сильнее и сильнее с каждым днем”, помнишь ли ты эту старую песенку 21 год назад?
Да хранит тебя Господь, мой дорогой, мое солнышко! Осыпаю тебя поцелуями.
Навсегда
Твоя.
Приятно вернуться в поезд после утомительного дня? Возможно ли, что ты вернешься 14-го? Или позднее?
Царское Село. 8 ноября 1915 г.
Мой милый, дорогой муженек,
Я так рада, что все благополучно сошло в Одессе и что ты видел столько интересного и наших дорогих моряков! Но как досадно, что было недостаточно тепло! Здесь все еще около трех градусов тепла, но без солнца. Я телеграфировала тебе про несчастный случай и операцию бедного Эшаппара, так как меня сегодня утром об этом известили. Я надеюсь, что он выживет, хотя место чрезвычайно опасное. — О, эти автомобили, как надо быть осторожным с ними! А Фредерикс как поживает? Нашему Другу это дорого стоит. Он находит, что не надо его брать в другой раз, — все может случиться. Он может внезапно принять тебя за кого-нибудь другого (наприм., за Вильгельма), и выйдет скандал. Я не знаю, почему Он это говорит.
Что-то случилось с моим пером, и почерк стал какой-то странный. Увы, опять не пойду в церковь, но это благоразумнее — из-за Б. Как я рада, что ты доволен всем виденным в Тирасполе! Как приятно было им тебя увидать, и как освежило и ободрило это тебя! Посылаю тебе телеграмму, которую Онмне на днях продиктовал. Я смотрела на Него, как Он ходил взад и вперед, молился и крестился — все о Румынии и Греции и о проходе наших войск. А так как ты будешь в Рени уже завтра, то Он хочет, чтобы ты получил ее до этого. Он все время удивляется тому, что ты решил в ставке, — находит, что там тебе нужно иметь много войск, чтобы не быть отрезанным сзади. Из бумаг, посылаемых Григоровичем (я так рада, что ты позволяешь мне получать их, — они обыкновенно очень интересны), видно, сколько войск и пушек они отправляют в Болгарию. Черт побери эти подводные лодки они мешают нашему флоту и высадкам! А там за это время могут набрать большое количество войск.
519
Распутин.
520
Мещерский Владимир Петрович, камергер, издатель “Гражданина”.
521
Распутин.
522
Киевский митрополит.
523
Владимир, митрополит Петроградский.
524
Питирим, экзарх Грузии, с 23 ноября 1916 года митрополит Петроградский и Ладожский.
525
Нескучный дворец в Москве.
526
Румынии.