Одинокий волк

За этим уверенным заявлением последовало короткое затишье. Интересно, подумала Сидни, что именно Майкл рассказал о ней родителям? Они держались с ней чрезвычайно мило – просто воплощенная любезность! – но не выказали того особого любопытства, которое означало бы, что им известно, какие чувства и отношения связывают ее с Майклом. Значит, он им ничего не сказал. Она не знала, что и думать.

– Майкл тоже хорошо рисует, – вступил в разговор Сэм. – Верно, Майкл?

Сидя бок о бок между Сидни и лордом Олдерном, они иногда наклонялись друг к другу и начинали перешептываться. Сэм казался таким же счастливым и довольным, как и Макнейлы: он радовался возвращению Майкла и весь вечер не отходил от него ни на шаг. До этих самых пор Сидни не представляла себе в полной мере, насколько ее брат привязан к Майклу.

Она умолкла, почти не прислушиваясь к разговору, который разгорался и затихал вокруг нее. Ей нравилось смотреть на Майкла, видеть, как его лицо светится счастьем. Она умирала от желания побыть с ним наедине. Вчера она весь вечер ждала, что он ей позвонит, но он так и не позвонил. Поэтому она сама ему позвонила в одиннадцатом часу вечера, но администратор отеля отказался ее соединить: «Макнейлы не принимают телефонных звонков, сударыня». Сидни не могла их за это осуждать, прекрасно понимая, что их наверняка одолевают репортеры, но и наутро Майкл не позвонил. А она ждала! Весь день сидела дома, не отходя от телефона, чтобы не пропустить его звонок.

Тут он рассмеялся каким-то словам своего отца и широко улыбнулся через стол сестре. Сидни мысленно упрекнула себя в эгоизме. Разумеется, ему хотелось побыть наедине с только что обретенной семьей! Ей стало стыдно за то, что она хочет присвоить его себе. Но она ничего не могла с собой поделать – она ревновала Майкла к его семье.

– Какая жалость… – тете Эстелле пришлось откашляться, чтобы быть услышанной. – Какая жалость, что Осгуды не смогли к нам присоединиться, – начала она необычным для себя, тихим сердечным голосом, словно находилась в церкви. – Вы говорите, что миссис Осгуд неважно себя чувствует, милорд?

Титул прозвучал в ее устах так естественно, словно она всю свою жизнь беседовала с представителями шотландской аристократии. А ведь на самом деле из всех Винтеров именно тетя Эстелла находилась под наибольшим впечатлением от высокого положения семьи Майкла. Сидеть по правую руку от лорда, обедать с графиней – для нее это была не просто очередная великосветская победа, а настоящий триумф! В этот вечер волшебным образом претворились в жизнь все ее надежды, но торжество воздействовало на нее несколько странным образом: она почти не открывала рта. Впрочем, Сидни не сомневалась, что тетушка восполнит упущенное и непременно стряхнет с себя столь несвойственную ей робость и возьмет бразды правления в свои руки.

Официант собрал тарелки и подал на стол новое блюдо – обжаренные и тушенные в красном вине бараньи котлеты. Профессор Винтер говорил с леди Олдерн, и Сидни услышала, что он намеревается связаться с мистером Диффенбахером, чтобы обсудить «э-э-э… денежную компенсацию за ущерб, понесенный в результате… э-э-э… инцидента». Он сделал бы это раньше, объяснил отец, но мистер Осгуд посоветовал ему воздержаться от любых заявлений на сей счет, пока дело Майкла не будет решено в суде.

Леди Олдерн наклонилась к профессору и доверительно сообщила:

– Благодарю вас, вы проявили большое великодушие, но в этом нет необходимости. Дело в том, что мой муж уже уладил денежную сторону, и сейчас, я полагаю, вопрос закрыт. Насколько мне известно, дирекция зоопарка полностью удовлетворена.

Она сделала легкое ударение на слове «полностью», и Сидни без дальнейших разъяснений поняла, что лорд Олдерн проявил щедрость. Не пожалел денег. Любопытно, каков будет завтра тон газетных статей. Ее бы ничуть не удивило, если бы после всего случившегося газетчики превратили Майкла в героя.

– Вы еще не успели осмотреть город? – спросил Филип у Кэтрин, с которой не сводил глаз весь вечер.

Он задал вопрос в ту минуту, когда в общем разговоре наступило затишье: все его услышали. Филип смутился и сделал вид, что обращается не к одной только Кэт, но ко всем присутствующим.

– Было бы очень обидно, если бы вам пришлось сидеть в четырех стенах из-за репортеров, когда кругом столько всего интересного.

– Мы действительно просидели в номере все утро, – улыбнувшись, призналась Кэт. – Но потом отец и Майкл дали интервью одновременно трем разным газетам, и мы надеемся, что теперь нас оставят в покое.

– Как все прошло? – спросила Сидни, глядя на Майкла.

Она не могла вообразить, что он способен парировать бесцеремонные вопросы репортеров. Но, может быть, на этот раз они вели себя сдержаннее? Возможно, присутствие лорда Олдерна отрезвляюще подействовало на прессу?

– Мне почти ничего не пришлось говорить. На их вопросы отвечал мой отец.

«Мой отец». Он произнес эти слова с такой гордостью и любовью, с таким трепетом в голосе, что Сидни опустила глаза.

Принесли десерт – миндальный торт и шоколадные сердечки с кремом, на которые Майкл и Сэм немедленно набросились с детской непосредственностью. Подали шампанское и фрукты. Лорд Олдерн поднялся, чтобы сказать тост.

– Дамы и господа, мои новые друзья, моя дорогая семья! Мне нередко приходится произносить речи. Однажды, во время официального обеда, в присутствии трехсот пятидесяти высокопоставленных гостей и самой королевы Виктории меня попросили провозгласить тост в честь Ее Величества – причем безо всякой предварительной подготовки. Я сделал это без малейших усилий. Признаюсь без ложной скромности: я проявил красноречие, достойное королевской особы. Мои друзья позже сказали мне об этом.

Сидни засмеялась вместе с остальными, искоса бросив взгляд на леди Элизабет. Она с улыбкой смотрела на мужа. В ее взгляде снисходительность и ирония сочетались с подлинной любовью.

– Однако сегодня, – продолжал лорд Олдерн, – мне вряд ли удастся найти подходящие слова для выражения своих чувств. Хотя я человек религиозный, должен признаться, что я всегда считал чудеса историческими событиями, характерными для далекого прошлого, но уж никак не для последнего десятилетия девятнадцатого века. Но должен признаться, я ошибался.

Его голос пресекся; Сидни даже подумала, что он сейчас прослезится, но лорд Олдерн сумел сдержаться. Однако он был глубоко растроган и не мог этого скрыть.

– Мой сын… был возвращен мне. Мальчик, которого я любил больше жизни, вернулся к нам. Теперь он взрослый, красивый и очень хороший молодой человек. Я невыразимо счастлив и горд. Мои дорогие друзья… – он обвел всех сидящих за столом блестящими от слез глазами и поднял бокал, – выпейте со мной за это чудо.

– Вы и вправду встречались с королевой? – с жаром спросил Сэм, когда его светлость сел.

Это всех рассмешило. Лорд Олдерн добродушно объяснил мальчику, что, хотя он и шотландец, он заседает в Британской палате лордов, поэтому ему не раз случалось видеть королеву и беседовать с ней. Сэм был потрясен.

– В один прекрасный день Майкл тоже будет заседать в палате лордов, я в этом не сомневаюсь.

Отец и сын улыбнулись друг другу. Сходство между ними казалось поразительным, почти пугающим.

– Правда? – робко спросил Майкл.

– Безусловно. После некоторой подготовки.

– Отец говорит, что Майкл может отправиться в Сент-Андрус и изучать самые разные предметы, какие захочет, – вставила Кэт, радостно улыбаясь брату. – Это старейший университет в Шотландии. Отец там тоже учился, – добавила она, смеясь, – поэтому Майкл может не беспокоиться – его обязательно примут. – Она повернулась к Филипу. – Ты знаешь, что Майкл барон?

Сидни показалось, что в эту секунду ее тетушка проткнет себя фруктовым ножом. Благоговейное выражение на ее лице было чрезвычайно комичным, но Сидни было не до смеха.

Наконец тетя Эстелла взяла себя в руки и заговорила:

– Надеюсь, вы будете так добры, что позволите мне представить вас небольшому кругу избранных лиц, чье общество, смею вас заверить, не будет вам в тягость. Почту за величайшую честь устроить для вас скромный прием в моем доме. Или здесь, в городе, если вам так будет удобнее: мой брат является членом Чикагского клуба, старинного и весьма достойного заведения, самого престижного в городе. Вы бы не…