Затерянные в истории

В Новой Гвинее, рассказывал, еле-еле людоедство среди папуасов лишь недавно удалось приостановить. И то не потому, что те добрые стали, а просто полиция теперь почти до каждого племени добирается и людоедов изымает и сажает. Причём расследование труда не составляет — эти задержавшиеся ещё на стадии каменного века папуасы врать и запираться не умеют. Спросят их: куда делся там, скажем, Бурмаглот, что из соседней деревни в вашем направлении пошёл и пропал? А они и докладывают: очень кушать хотелось, господин полицейский. Вот мы супчика наваристого из него и сделали…

Конечно, многое из того, что Антохин отец рассказывал, такими вот шутками дополнялось, Чтобы, наверное, психику мальчишек поберечь. Но чего уж там — и читал Саша, и документалку смотрел из той же коллекции Антонова папки. Дикие люди эти папуасы. Насчёт супчика — это, верно, хохмочка, но насчёт людоедства… Да тот же отец Антона сам в журнале писал, когда из Папуасии этой возвратился, как там одного парня из-за свиньи копьём проткнули. А потом за малым не съели. Как раз страх перед полицией помешал.

А ещё он говорил, что папуасы действительно настолько друг другу чужие, что подчас соседние деревни не то что на разных языках разговаривают — к разным языковым семьям принадлежат. Как, например, мы и китайцы. Или индейцы из Амазонии. Словно из разных мест высадились.

В общем, опасаться этих "индейцев" следует, решил Саша. Вот только какие практические выводы из этой свежей мысли можно извлечь? Стоит он перед чужаками со связанными руками, с порезом на груди, в который может всякая зараза проникнуть, и даже подорожником рану не залепить. Какова будет его судьба, непонятно. Друзья его новые далеко, докричишься ли до них? А старые друзья ещё дальше — где эта пещера, где Алька с Антоном?

И в одиночку её и не найти, пожалуй.

В общем, плохо вдруг стало Саше. Похолодело всё внутри, и словно опустился в животе какой-то тяжёлый груз. Придавил кишочки, сжал сердце. Ощутил себя мальчик ужасно одиноким в этом мире. И вообще во всех мирах. Одиноким, но отданным в чужую злую волю. И ничего с этим поделать нельзя. Ни убежать, ни сопротивляться.

И ужасно захотелось опуститься на землю, чтобы прошла дрожь в той размазне, в которую превратились его ноги.

И ещё очень захотелось заплакать…

* * *

Ночь Алина проспала спокойно. Казалось, после общения с духами её покинуло беспокойство о будущем. Гуся с охотниками к вечеру не вернулся, но этого, кажется, и ожидалось. Во всяком случае, один из дежуривших у пещеры воинов в ответ на вопрос девочки проговорил что-то вроде: "Через две ночи будут назад". И добавил: "…тяжело".

Значит, рассчитывает на добычу.

Так что на утро оставалось только одно беспокойство — как там Антон.

И первым делом Алина подошла к нему. Возле него уже сидела Марха, одна из помощниц ведуньи Годув. Женщина все эти дни ухаживала за ним, меняясь с Алиной. Точнее, звали её Марх, но девочка против воли приставляла к имени женское окончание.

Алина вопросительно кивнула на раненого — начала привыкать уже к языку жестов!

Марх спокойно прикрыла глаза: спит, дескать, и всё хорошо. Но когда Алина обратила взгляд к лицу своего друга, тот вдруг шевельнулся. Затем под веками шевельнулись глаза.

Алина замерла. Неужели?

Да! Антон пришёл в себя!

Веки его с усилием поднялись, и знакомые глаза обратились на склонившихся над ним Алину и Марх. Взгляд у Антона был мутный. Казалось, он был обращён не наружу, а внутрь. В собственный мозг.

Лишь постепенно он приобретал отчётливость. Потом глаза мальчика расширились, а губы с ужасом прошептали:

— Господи, ну и рожа!..

Это он, надо полагать, заметил склонившуюся над ним Марху.

Глаза Антона заметались, затем сфокусировались на Алине. Видно, он удивился: взгляд снова перенёсся на Марху, вернулся к Але, затем обежал своды пещеры с мечущимися на них отсветами костра — и снова упёрся в девочку.

— Где я? — сиплым голосом произнёс мальчик.

Глаза Алины поплыли слезами. Господи, самое главное произошло — Антошка выжил и пришёл в себя! Как же она боялась его потерять!

Захотелось, как медсестра в кино, ласково сказать ему: "Лежи, лежи" и подоткнуть одеяло.

Но Антон и так лежал, не шевелясь. И подоткнуть было нечего, кроме разве что шкуры, которая закрывала ноги.

Алина вытерла слёзы и нежно, как могла, проговорила:

— Всё в порядке, Антошка! Антошенька… Мы у друзей. Нас опять перенесло. К пещерным людям. Наверное, неандертальцам… Но они — друзья. Тебя лечат…

Словно иллюстрируя последний тезис, в "кадре" появились руки настоящей "медсестры" Марх. Взгляд Антона опасливо метнулся к ним. Можно было понять: крепкие, с заметным волосом сверху пальчики женщины никак не подходили на символ медицинской заботы о больном. Тем не менее Марх демонстрировала именно это: она приподняла голову мальчика, а к губам его поднесла корчажку с водой.

Тот жадно глотнул.

Алина внутренне пристыдила себя: столь естественный поступок как подать больному попить ей в голову не пришёл.

— Рассказывай, — напившись, шёпотом велел Антошка. — А то у меня как во сне всё. Только что ящер перед лицом прыгает, а уже через секунду лохматая рожа напротив. Можно умом двинуться, — попытался хихикнуть он, но тут же скривился: — Ай, больно-то как! У меня что, рёбра поломаны?

Алина помнила свой разговор с Гонув в самом начале. Тогда та весьма наглядно провела костяшками пальцев по рёбрам девочки, а потом сделала выразительный жест, будто что-то ломала.

А вот, кстати, и сама ведунья пожаловала. Кто-то уже позвать успел. Присела рядом, но ничего не сказала. Лишь внимательно смотрела на Антона.

— Похоже, что так. Но главное — ты крови много потерял. Понимаешь, перевязать мы тебя не смогли… хорошо… А потом я долго камень искала… этот проклятый. А потом, видно, ты… то есть твоей воли не хватило, и он нас не домой вернул, а сюда перенёс. А куда, что это за времена — непонятно.

— Не помню ничего, — прошептал Антон. — Вижу только морду эту из темноты, удар… И опять морду. Получше, правда…

— Не говори так, — с опозданием, но всё же решила девочка защитить славную тётьку. — Это Марха. Она за тобой ухаживала. Она хорошая. Тебя тут лечила здешняя колдунья… знахарка, то есть, — поправила себя Алина. — Вот, Гонув, — показала она. — А Марха ухаживала, помогала.

— Да ладно, я ж так, — проговорил Антон и снова поморщился от боли. Затем повернул голову и попытался, как мог, лёжа, кивнуть обеим неандерталкам:

— Здравствуйте. Очень приятно. Спасибо, что помогли. Меня зовут Антон.

Обе женщины радостно заулыбались, хотя вряд ли поняли хоть слово. Хотя нет, тут Алина ошиблась. Гонув тут же повторила:

— Ан-тон.

Ага, сообразила, что это имя? Или так просто, повторила последнее слово?

Антон снова перевёл взгляд на подружку:

— Просто привыкнуть надо, — попытался он оправдаться за невежливость. — Никогда не видал живых неандертальцев. А похожи, как в книжках…

Он снова помолчал.

— А где Гуся? — внезапно вспомнил мальчик.

Алина хихикнула:

— На охоту ушедши. Он тут с местными ребятами подружился. Они его с собой позвали. Вчера ещё ушли. Мамонта нам принесёт…

И как раз в этот момент снаружи, у входа в пещеру, послышался шум. Отрывистые фразы, возгласы, чей-то жалостливый вскрик.

Алина обернулась.

Марха подскочила, бросилась на шум. За ней степенно поднялась Гонув. Слышно было, как они о чём-то заговорили с воином, чей силуэт явственно обрисовался на фоне света, льющегося снаружи. Ничего не понятно. Так-то Алина уже их более или менее понимала, но тут речь лилась слишком быстро. Пока сообразишь, какое слово сказано, три других пропустишь. Зато сами интонации заставили подняться в душе мокрый туман страха. Что-то явно случилось.

Объяснения долго ждать не пришлось. Марх, колдунья Гонув и воин-охотник из тех, что вчера ушли вместе с Гусей, подошли к девочке и лежащему раненому.