Затерянные в истории

Саша вздохнул, Не определить. На проклятом острове нет календаря! Вот бы оставить что! Чтобы потом археологи нашли и как чудо в музей выставили. Как эти, болтики, про которые тогда, у динозавров, речь шла. Может, на камнях в пещере надпись нацарапать? "Здесь был…"? Э-э… "были". Здесь были… Из двадцать первого века. И что-нибудь доказательное. Номер школы? Ага! И привет Виолетте! На английском. С неправильной формой времени. А потом предъявить фотографию из какого-нибудь труда академика и сказать, что ещё в древности люди говорили по-английски так, как Сашка, а не так, как она.

Саша даже хихикнул, представив себе ошарашенное лицо англичанки с длинным носом…

Но вообще говоря, задача сделать лук — не такая простая, как кажется. Они с папой когда-то в детстве смастерили два на даче. До сих пор за буфетом на веранде висят. Так это что? — игрушка. На двадцать метров бьёт. И то — летит стрела куда хочет.

Дерево правильное подобрать нужно. Орешник — хорошо, но уж слишком гибкий. А надо, чтобы как в книжках, только богатырским усилием чтобы сгибалась лука. Упругость чтобы. Эх, прихватить бы тогда тот лук из бамбука, что для динозавров делали! Да кто о нём тогда думал, убогом!

А из чего тетиву сплести? Верёвок здешние явно не изобрели. Из сухожилий? Чёрт, опять тот же вопрос: а как это делается? Может, их сушить надо три месяца, прежде чем они пригодными для дела станут?

Ладно, пока суд да дело — то есть пока там охотники у водопоя таятся, жаждущего зверя поджидаючи, — он вон в ту рощицу наведается. Приглядится к местным растениям, может, какое для лука и сгодится.

Сказано — сделано. За этим у Саши никогда задержки не было. Подчас себе в убыток. Как говаривал отец: "Прежде чем сделать, подумай, нужно ли его делать. В смысле последствий". И объявлял срок бана. Так он называл отлучение от компьютера.

Но тут беспокоиться, вроде бы, не о чем. Охоте остальных он не помешает, зверей тут больших, судя по тому, что мужики как раз за ними и ушли, нет. А от бурундучка какого он как-нибудь отобьётся. Уж если от ящеров отбились…

* * *

Алина сначала не поняла. Что значит — раздеваться? Тут вон мальчишки вовсю таращатся, мужик с копьём глазеет. Да и вообще — чего ради? Что за опыты тут намереваются над нею учинить?

И она решительно замотала головою.

— Нет! — это слово она узнала одним из первых.

Ведунья, казалось, удивилась. Хотя на таком лице эмоции не особенно заметны. Но что-то вроде чисто человеческой мимики по нему пробежало: брови поднялись, лоб нахмурился, вроде в недоумении, затем сузились глаза. Показалось или нет, что под конец на этом лице промелькнула тень подозрительности?

Да нет, не тень. Посуровело лицо, прикаменело.

Тётка что-то долго проговорила воину. Тот тоже сильно нахмурился, ответил короче. Но в его словах явственно прозвучало знакомое "уламр". Алина знала — поняла ещё с первого их знакомства, — что это слово на языке местных обозначает что-то плохое. Чего они не любят и боятся. И ежели оно сказано с таким вот застыло-хмурым лицом, то, похоже, ничего хорошего ожидать не приходится.

Женщина вновь повернула голову к ней. Забавно как разговаривают эти люди: когда что-то говорят, то непременно смотрят на того, к кому обращаются. А тот, соответственно, внимательно смотрит на собеседника. Словно не только звуки воспринимает, но и смотрит на артикуляцию, наблюдает за губами, выражением лица, жестами. На общение глухонемых очень похоже. И оттого кажутся аборигены немного забавными членами английского аристократического клуба: говорят медленно, веско, никогда не прерывают друг друга. И очень внимательно выслушивают собеседника.

Вот и тётка эта снова, раздельно и чётко артикулируя, обратилась к Алине. Интонация была вопросительная, и снова прозвучало слово "уламр".

Самое интересно, что Алина её почти поняла. "Духи", "наши", "против уламр", "ты", "уламр". И переводчика не надо: "Ты что это, уламрка, раз не хочешь с нашими духами?"

И как ей объяснить, что дело не в духах и уламрах, а в том, что она с нею намеревается сделать ради своих духов. А то будет, как в "Иван-Васильиче": "Да головы им отрубят, и всего делов!" Может, этим духам как раз её голова и нужна?

Ну что тут было делать? "Уламр" — это плохо. Это злые, гадкие люди. Уже уничтожившие одно племя неандертальцев. И потеснившие этих арругов. Дети, судя по всему, на них похожи. Если теперь не сделать что-то для местных духов, то их точно запишут в уламры. И тогда хорошего не светит.

И не только ей, пронзительно взвизгнуло у девочки в голове. Там же ещё Антон беспомощный лежит! Что с ним будет, если она сейчас не найдёт с этими неандертальцами взаимопонимания? Чёрт, чёрт, чёрт, этот язык! Ну почему не бывает так, чтобы пару слов только услышать — и тут же всё начать понимать и говорить? А говорить что-то надо срочно. Иначе… Антон. И Гуся где-то бродит… Возьмут и убьют мальчишек…

Она откашлялась.

— Послушайте, уважаемая дама, — чуть торжественно — раз уж тут "английский клуб" — по-русски начала Алина. Надо не забывать жестами себе помогать. — Я, — показала она, — не могу раздеваться при посторонних мужчинах, — показала на одежду, на воинов, на мальчишечью мелюзгу. — У нас так не принято. Наши духи это запрещают, — показала на небо. — Давайте я лучше так искупаюсь, в одежде. На самый крайний случай могу снять джинсы, — действительно, чего в мокрых потом ходить?

— И ещё, — почему-то индейским жестом подняла она две руки ладонями вперёд. И перешла на местный, "неандертальский". — Я — уламр — нет! Я — "че-ло-век". Я — нет, — скорчила злую рожу. — Я — хорошо, — изобразила самую добрую улыбку, на которую только была способна.

Кажется, убедила. Напряжение вокруг явственно спало. Но некоторое время Гонув молчала, словно осваивая сказанное. Затем, видимо, осознав корень проблемы, просветлела лицом, снова взяла Алину за руку и потащила к озерцу. У самого берега отпустила девочку, развязала сбоку завязки своего кожаного "платья" — хотя, впрочем, если не придираться к качеству исполнения, то им это одеяние и было, — и, оставшись голой, вошла в воду. Поплескалась там, широко улыбаясь, и вышла на берег. Она совершенно никого не стеснялась.

"Ну да, — догадалась Алина. — Это ж каменный век! Другая культура. Они ж наготу как таковую и не воспринимают. Одежда — как перчатка на руке. Для удобства или от холода. А так что есть она, что нет — никому и дела нет!"

Тётка тем временем снова сделала доброе лицо и едва ли не проворковала:

— Арина! Хррошшо!

Вот это да! Она ж по-русски это сказала!

Ничего себе — она ж в их лингвистическом семинаре не участвовала! Держалась в сторонке, как это было принято здесь: воины — отдельно, женщины — позади. А она, оказывается, всё слышала! И не просто, а даже что-то поняла!

Девочка даже засмеялась. С облегчением и каким-то вдруг прихлынувшим дружеским чувством.

А ведунья-колдунья, как бы закрепляя контакт, "рассказывала" дальше — правда, уже по-своему, но благодаря широкой жестикуляции понятно:

— Вода — хорошо, духи помогают. Затем огонь, — выразительный жест на уже собранные ветки и плетёнку с угольями, — хорошо. Духи помогают. Ты, — указательный палец, — лежишь на земле. Я иду. И ты — наша — широкий жест в сторону присутствующих. И вывод — опять по-русски: — Хррошшо!

Что это значит — "ты лежишь, я иду" — Алина вообще не поняла. Правда, колдунья произнесла несколько слов, которых она не понимала. Может быть, дело в них? Но суть от этого тем более не прояснялась.

А одежду, показала она, надо просто поберечь. А то, смотри, я буду от священного костра зажигать ветки, тебя очищать священным огнём, а одёжка твоя при этом может опалиться, а то и вовсе сгореть. Тебе того надо? Нет, я понимаю, конечно, что это твой оберег, но тебе нечего бояться, потому что наши духи немедленно встанут на твою защиту. Наоборот, с ними и твой оберег станет сильнее. Поэтому предлагается сделать так, уважая твои опасения: ты входишь в воду одетая, чтобы ни секундочки не остаться без защиты, а там раздеваешься, принимаешь священное омовение, а затем уже на берегу — священное окуривание. И волки сыты, и овцы целы!