Страница 78 из 80
Арнольдов думает, говорит про себя:
– Мохнатое. Не пищит, а стреляет… Что это такое? – и разводит руками. – Нет, не знаю. Ружье?
– Ружье? Тоже, ружье! Полотенце.
– А почему же не пищит, а стреляет?
Кирилл малый удивленно развел руками, так же, как перед этим Арнольдов:
– Сам поражаюсь.
Арнольдов хохочет:
– Ай да полотенце. Значит, сам поражаешься? – Он подхватил на руки Кирилла малого и поднял его над своей головой. – Поражаешься, значит? Славный ты парень, Только плохо ешь.
– Я теперь все ем. Суп ем, мясо ем. Я буду сильный. У тебя руки сильные?
– Сильные.
– Ты кошку через крышу закинешь?
– Закину.
– А милиционера?
– И милиционера.
– А маму?
– Ой, маму я не буду.
– Не будешь? И не надо. Она ушибется. Пусти-ка, – и, сойдя с рук Арнольдова, он направился к матери, взобрался на колени, вплотную припал к ее уху и, глядя одним глазом в сторону Арнольдова, громко зашептал: – Мама! Папа сказал, чтобы я узнал, что вы говорите тут с дядей Иосифом. Ты только никому…
Стеша смущенно что-то шепнула ему на ухо.
– Ну, раз нехорошо… я не буду… А вот у Васьки Крюкова два папы. Свой и чужой. Ты только никому не говори. А свой все-таки лучше.
Арнольдов был уже внизу, переодевался.
– Ты только никому не говори, не говори, – упрашивал мать Кирилл малый. – Потому что это секрет. А почему ты в таком платье? А почему у тебя глаза грустные? А почему ты не хочешь идти вниз? А почему вы с папой не гуляете? – Он забросал ее вопросами, а она сидела и молчала.
Затем резко встала, взяла сына на руки и пошла с ним вниз, шепча что-то совсем непонятное Кириллу малому:
– Ну, что будет… то и будет… Арнольдов! – позвала она. – Давайте в теннис…
10
Кирилл Ждаркин сидел у себя в комнате.
Он решил сегодня, накануне больших торжеств по случаю двадцатилетия Октябрьской революции, провести весь день на даче, чтобы передохнуть. За последнее время было много работы и по производству – заводам надо было во что бы то ни стало перевыполнить программу, – и по подготовке к празднику. Кирилл из практики уже знал, что планы празднеств часто срываются. Но все-таки надо было многое продумать, определить, взвесить. Прежде всего было решено – это диктовалось самой жизнью – не обосабливаться от окружающих заводы районов, ибо из этого все равно ничего не выйдет: в празднестве примет участие буквально все население, а население окружающих колхозов давно уже перепуталось, породнилось с населением заводов, да и, кроме того, многие колхозники принимали участие в постройке заводов. Поэтому было решено устроить один «Большой праздник», как предложил Кирилл. Рабочие семьи отправились в гости к колхозникам, а многих колхозников с семьями пригласили на заводы. Праздновать решили на открытом воздухе – в лесах, на озерах, на реках, так как дни стояли солнечные, теплые, и обязательно жечь костры. На это пришлось выделить около ста человек распорядителей. Тут выяснилось, что кооперативные органы «завезли» недостаточное количество вина.
– Что ж, вы думаете, водичкой пробавляться будут? Экие, право! – Кириллу и здесь пришлось нажать.
Дел было много, и сегодня Кирилл решил передохнуть, чтобы завтра в десять утра уже быть на торжестве.
На торжество обещал приехать Сергей Петрович Сивашев. Он приедет на металлургический завод, и отсюда все орденоносцы вместе с Сергеем Петровичем и Кириллом на машинах отправятся по колхозам. А вечером все соберутся на перевале.
Кирилл сидел за столом над книгой, а на подоконнике горланил, «наяривая» какой-то вальс, патефон.
«Да. Вон они играют в теннис. – Кирилл посмотрел на теннисную площадку, где гонялись за мячом Стеша и Арнольдов. – А ты что ж? Отщепенец, что ль? Надо же кончать в конце концов».
В комнату вошел Кирилл малый. Он взял трубку телефона и заговорил:
– Васю мне. Ну, Крюкова. Вася? Я сегодня не приду: у меня некогдный день. Некогдный… – и, положив трубку, сказал, обращаясь к отцу: – Вот еще тюря. Как я к нему пойду, когда дядя Павел у нас будет. Он, папа, какой? У него ручищи-то, поди-ка, ух, какие! Сильные?
– А вот увидишь. А это что за некогдный день?
– Ну, значит, занят я.
Отец расхохотался:
– Значит, некогдный? А пальто примерял?
– Примерял. Хорошо. Только… – И Кирилл малый побежал к двери.
– Ты куда?
– Я пальто повесил в прихожей. Сопрут еще.
Отец снова хохочет:
– Как сопрут? Кто сопрет?
– Зайдут и сопрут. Шакалки.
– Не сопрут. Послушай, – Кирилл-отец покраснел. – Дядя Иосиф вчера у мамы в комнате был?
– Был.
– А что они там делали?
Кирилл малый подумал и проговорил:
– Мы с дядей Иосифом в биллиард играли… на под-стол.
– Это как на под стол?
– А кто проиграет, тот под стол лезет.
– И кто же лазил?
– И он и я.
– А мама?
– А мама смеялась, раскатывалась.
– А о чем они еще говорили?
Кирилл малый втянул подбородок, подражая Кириллу большому, и, заложив руки на поясницу, прошелся по комнате:
– Что они еще говорили? Дай-ка припомню. Про часы. Ты отдал мастеру часы, а мастер обидел маму… и мама плакала.
Кирилл большой чуть не вскрикнул:
– Часы? Про часы? А ну, еще, еще что?
Сын тронулся к двери:
– Я пойду. А то сопрут пальто.
А отцу стало до тошноты омерзительно: в нем все перепуталось – и любовь к Стеше, и ненависть к ней за то, что она рассказала Арнольдову про часы, и стыд за допрос сына.
«Пойду и объяснюсь», – решил Кирилл и направился к теннисной площадке.
Он шел вялым шагом, опустив руки. В длинной вышитой рубашке, неподпоясанный, с расстегнутым воротом и в туфлях на босу ногу, он казался не только растерянным, но и старым.
– Ты отработался, Кирилл? – спросила Стеша, ловко отбивая мяч.
– То есть как отработался? – поняв ее по-другому, спросил Кирилл. – Мне надо поговорить с тобой. Не уделишь ли минут десять?
– Что ж, – сказала она и глянула в сторону Арнольдова. – Раз приказывает владелец дачи… а мы – гости, – и пошла с ним в ногу к сосновому бору.
Слова Стеши выбили из него все, и он окончательно понял, что он для нее чужой, что между ними ничего уже нет и говорить ей о каких-то своих чувствах – значит стать навязчивым и смешным. Они шли рядом и молчали.
– Стеша. Скажи. Ты его любишь? – наконец проговорил он.
– Кого?
– Ну, кого… кого… – Кирилл еле подавил в себе вспышку гнева. – Его… Арнольдова. Надо сказать правду. Ведь так дальше нельзя. Я ведь тогда тебе все сказал.
Стеша долго думала. Она смотрела себе под ноги, на то, как темнели от росы ее беленькие туфли. Затем подняла голову, резко тряхнула ею.
– Да. Я его люблю, – и сделала несколько шагов в сторону, точно испугавшись, что вот сейчас Кирилл ударит ее. – Да, да… я люблю… очевидно.
У Кирилла перехватило дыхание, он побледнел и зашатался, затем, страшный, озверевший, сделал шаг к ней.
– Да-а? Значит, все?
– Что все?
– И ты думаешь, после этого мы можем находиться в одном месте? – выкрикнул Кирилл и смутно подумал: «Батюшки! Какое это страшное чувство. Зачем я так волнуюсь?»
– Почему же нет?
Стеша улыбнулась краями губ. Кирилл не понял, что это было: превосходство ли над ним, или издевка.
– Почему же нет? – повторила Стеша. – Да. Я его люблю… как человека.
Кирилл глубоко вздохнул. Ах, если бы он посмотрел на себя со стороны – какой у него был глупый вид и какой он был дуралей в эту минуту.
– Ну, хорошо. Ты его как человека, а он тебя? Ну, вот позавчера я видел, как он тронул тебя рукой и вот так провел ладонью по твоему плечу. Это что?
– Ну, нет. Он простой и хороший. Не говори про него мерзостей. Да и не помню я, чтобы это было. По-моему, этого вовсе и не было.
– Значит, я вру?
– Не врешь, а ошибаешься.
– Но я же видел. И глаза у тебя, при этом засверкали.
– Не помню.