Бруски. Книга IV

Архипыч мел, рассказывал. Никита слушал или сам брал метлу, мел и рассказывал, а Архипыч слушал. В девять же часов Никита спешно бежал в кремлевскую столовую, сытно там ел и шел на совещание.

Но особенно крепко Никита сдружился с милиционером, которого москвичи ежедневно видели на посту, почти У самого Лобного места на Красной площади. Никита этого милиционера заметил в первый же день. Тот, пропуская мимо себя поток машин, ловко вскидывал руки, ловко и проворно вертелся на пятках. И Никите это очень понравилось.

– Вот это – мастак парень, – сказал он Стеше. – Ты ступай, а я малость погляжу на него, – и долго стоял на углу, затем расхрабрился, подошел к милиционеру. – Скажи-ка, милай…

Милиционер быстро отдал ему честь, что немало удивило Никиту, и скороговоркой проговорил:

– Я занят, отец. Вы бы обратились вон к тому милиционеру. Вон стоит – он расскажет, как и что.

– А я к тебе шел. Где ты, милай, учился такой науке?

– Какой?

– А вот… ловок ты, братец. У меня голова от машин закружилась, а ты, гляди чего.

– Ты, отец, откуда? – не переставая управлять движением, спросил милиционер, и строгое его лицо расплылось в улыбке.

– А ты разве не знаешь? Я же Никита Гурьянов.

– А-а-а. Читал. Вон ты какой!

– Читал? Еще бы. Меня теперь Никитой Семенычем зовут, а был я Никитка Гурьянов. Верно, я в былые времена глоткой брал. Мы, примерно, братья Гурьяновы, драчуны были… Вот на кого ежели злы, кто не угодит нам, примерно землю там не уступят аль делянку в лесу, так мы что делали: на масленицу полюбовный бой был на селе, мы вот и сговаривались, мы, то есть братья, вложить ныне полюбовно такому-то – ну, там Ваське Герасимову… и ударялись на него. Скулы выворачивали. И знали нас. А теперь меня Никитой Семенычем величают и со Сталиным я за ручку здороваюсь, – похвастался он и вдруг впервые за всю свою жизнь почувствовал, что от такого хвастовства ему стало стыдно. – Заврался малость, – поправился он. – Оно, конечно, со Сталиным я разговор имел, да ведь он не только со мной говорит… со многими, со Стешей с той же.

Милиционер оказался комсомольцем, и вечером они с Никитой сидели в кафе и пили чай. От кофе Никита решительно отказался. И сегодня, расставаясь с милиционером, Никита сказал:

– Саня! Я завтра должен перед народом слово держать. Посоветуй, как и что. Оно, конешно, ежели бы племяш, Кирилл Сенафонтыч, тут был, я бы не тревожил тебя.

И они долго советовались о том, что должен сказать Никита.

А когда Никите предоставили слово и когда угомонились аплодисменты, он раскрыл рот и так же, как Костя Каблев, первые секунды ничего сказать не мог: слова куда-то вылетели, в глазах появился туман, дух сперло, и он долго хлопал губами, затем тяжело вздохнул:

– Пахать легче. – А пока люди смеялись, он хотел было начать с того, с чего начинали почти все, – с приветствия вождям, но тут же одернул себя: «Ты, старый дурак, чужую песенку не запевай. Свою давай», – и начал по-своему: – Что есть социализм? – начал он и поднял руку. – Социализм – это мы с вами. Если нашу Ра-сею наперед взять, какая она была, то мы можем сказать одно – там все принадлежало барьям, а нам с вами горе-беда. А теперь мы с вами вот этими руками, – он высунул вперед обе руки, и потряс ими, – что наделали? Мы мечту людскую в факт превратили.

Сталин: – Верно.

Никита: – Правда, нет ли, но мне сказывали, когда я на Днепре был… – Никита улыбнулся. – На Днепр плавал, в Сухум плавал. А зачем? Страну искал. Мура-вию. Где, стало быть, нет коллективизации. Видите, как клоп от порошка бегал. Да-а. – Он опять повременил. Когда смолк хохот в зале, продолжал: – Вот мне и сказали, что плотину на Днепре люди думали еще при Екатерине, великой… блуднице, поставить. С той поры одних бумаг накопилось девятьсот пудов. А вот они пришли, – Никита показал на президиум, – и построили… и мечту в факт превратили, – Зал тут не вытерпел, грохнул аплодисментами, а Никита продолжал, уже довольный своей речью: – Али вот племяш мой, Кирилл Сенафонтыч Ждаркин, – что наделал в урочище «Чертов угол»? Заводы такие отгрохал – ахнешь. Или те же колхозы. Ученые раньше, как мне вчера сказывал Саня… милиционер – тут против нас на посту он стоит – ученые, слышь, говорили: колхозы – это утопизм какой-то, дескать…

Но тут Никите говорить не дали: зал взорвался хохотом. Одни смеялись, поняв «утопизм» по-своему: как «утопиться», другие – удивленные тем, что Никита произнес такое слово.

– Да, утопизм, – не смущаясь, продолжал Никита. – Дескать, люди сразу из грязи в рай хотят мырнуть. А мы вот мырнули и, гляди, где вымырнули. Я вот с своими ребятами дал на полях урожай пшеницы сам-сорок. Сам-сорок, это подсчитай-ка, центнеров пятьдесят. Вот вам и утопизм, дуй вас горой!

Что такое? Сталин поднялся и громко захлопал в ладоши. И люди – семь тысяч человек, – поняв Сталина, зааплодировали Никите, бурно приветствуя его криками.

А с Никиты уже лил пот. Он присел на стул рядом со Стешей и тяжело задышал. А когда узнал, что скоро и ей выступать, шепнул на ухо:

– Ты только не робей. Как вот я. Говори – и все.

– А чего ж у тебя рубашка мокрая?

– Узопрел малость. Эх, тебе бы надо с Саней поговорить. С милиционером. Вот башка-парень. Весь земной шар знает. Где чего в мире делается – все знает.

– Ты м «е не мешай, Никита. Думаю я, – попросила Стеша, и глаза у нее стали стеклянные.

3

Прыжок с обрыва в реку как-то «омыл душу» Кирилла: ему было и стыдно за такой поступок, и в то же время ему казалось, что это была единственная мера, чтобы «вылечить душу». Когда перед ним вставал какой-либо крупный политический вопрос, он, если не в силах был разрешить его один, обращался к Богданову, к коллективу коммунистов или, наконец, к Сталину. Но вопросы «душевного порядка», как называл Кирилл все свои интимные переживания, он никому открыть не мог, тем более что в те времена вопросы такого порядка многим казались пустяковыми, присущими переживаниям только «мягкотелой интеллигенции». И Кирилл эти вопросы носил в себе как тайну, переваливая ими скрыто, как позорнейшей болезнью, и это мучило его. Значит, выход один – с обрыва в реку… И вот ныне «душа посвежела». И он снова с головой ушел в работу.

Одна черта, давно заложенная в Кирилле, теперь с каждым днем все сильнее развивалась – он не мог останавливаться на достигнутом, не мог почивать на лаврах и наращивать жирок; он всегда искал того, что еще не сделано, но что надо обязательно сделать, сделать так, чтоб еще на какой-то уровень поднять людей, которыми он руководит.

И тут – после пикника – он решил прибрать к рукам «всех этих тёть». Он подумал и создал общество, назвав его «Обществом жен ответственных работников», поставив во главе этого общества Стефу, а в помощники ей дав Феню, предполагая, что Феня и поведет все дело.

Подобную организацию некоторые, особенно мужья, встретили со скрытым упреком по адресу Кирилла. Но протестовать громко никто не решался, ибо за эти годы, особенно после дела Подволоцкого и Жаркова, Кирилл приобрел большой авторитет на заводе, и многие шли за Кириллом просто с полной уверенностью, что то, что предлагает Кирилл, – хорошо. Женщины подобрали себе бригады, отправились в рабочие поселки и занялись там культурным обслуживанием – устройством детских яслей, детских домов, кружков самодеятельности, и этим самым подняли на ноги жен рабочих. Кирилл получил письмо, в котором его благодарили за то, что он «подумал о тех женщинах, которые совершенно оторвались от общественной жизни». «Многие из нас – жен ответственных работников – замкнулись в семейном кругу, и дела наши контролируем только мы сами, а не общество. И это в свою очередь толкнуло многих из нас в хаос сплетен, пересудов, в обывательское болото. Вы думаете, среди нас нет таких, кто когда-то был в первых рядах борцов за рабочее дело? Есть и такие. Я вот, например, несколько лет работала в политотделе армии, ходила вместе с красноармейцами на Деникина… и вдруг я занялась только кухней, только тряпками, только фокстротами. Я теперь с ужасом вспоминаю, что мои интересы укладывались только в то, как бы мне не потолстеть, как бы мне не прозевать новые фасоны платьев. А теперь я снова окунулась в общественную работу. Вы понимаете, я снова стала считать себя человеком», – так писала Кириллу жена одного ответственного работника.