Бруски. Книга IV

– А я ведь к нему ехал. – Кирилл хотел еще что-то сказать, но Сивашев перебил его:

– К нему? Это ты правильно…

– Вот… вот… и я хотел это же… у ево, – невольно подражая Сивашеву, глухо и с еще большей обидой произнес он.

– Но ты сам виноват. Разиня. Он тебя ждал до десяти… Ну, ничего. Ты это… не горюй. Он, может, придет. А мы давай работать. Бездельников не любят. Считают их хуже воров… Понимаешь? – Сивашев вынул из стола тетрадку – это и была докладная записка Кирилла Ждаркина. – Читали мы твое сочинение. Понравилось. – И, сложив в щепоть пальцы, он косо ткнул рукой в тетрадь.

«Ого! Значит, деньгу дадут», – решил Кирилл и наклонился над тетрадкой.

Но Сивашев отодвинул тетрадку в сторону и стал расспрашивать о настроении крестьян, о руководителях края. Расспрашивал он тихим, спокойным голосом. Движения рук у него в эту минуту были чуть косые, плавные и скупые, но под глазами то наливались, то пропадали мешки, и это выдавало, что Сивашев внутренне не так-то спокоен, как хочет казаться. И другое заметил Кирилл: за время работы в Центральном Комитете партии Сивашев как-то весь подтянулся и стал внешне будто суше.

– Драчка! Скоро будет большая драчка, – вдруг проговорил он и заходил по кабинету, клонясь вперед, бросая отрывистые слова. – Некоторые разыгрывают из себя культурников! За ними надо глядеть. В оба. Да, да, в оба и посмелей, – и весь сжался, точно перед прыжком.

«Не зря его прозвали «тигровым человеком», – подумал Кирилл, вовсе еще не понимая, о какой «драчке» говорит Сивашев.

– Нынче надо глядеть и за теми, кто «ни туды ни сюды». Понимаешь? Вот Жарков… – Сивашев ткнул пальцем в зеленую папку с бумагами, в ту самую, которую при входе Кирилла он отбросил от себя. – Вот Жарков. Был секретарем крайкома, а в борьбе с Троцким занял позицию «ни туды ни сюды». – И, чуть подождав, снова заулыбался, затем взял тетрадь, присланную когда-то Кириллом Ждаркиным, и стал читать. Читая, он все время одобрительно кивал головой.

Это не была обычная докладная записка, напичканная цифрами, цитатами, это был продуманный план переустройства села, мотивированный жизненными фактами, – и Сивашеву это очень понравилось. Нравилось ему и то, что в записке говорилось не только о вещах – о хозяйстве, о школах, о плотинах, о прудах, о конюшнях, театрах, то есть не только о материальных ценностях, но и главным образом о человеке.

И все шло прекрасно, пока Сивашев не натолкнулся на те пункты в докладной записке, где говорилось о деньгах.

– На постройку плотины – двести тысяч рублей? – сурово спросил он и красным карандашом жирно вычеркнул этот пункт.

– Зачем черкать-то? – запротестовал Кирилл.

Сивашев нахмурился, хотел было возразить, но в это время открылась боковая дверь, и в кабинет вошел человек в куртке военного образца, в белых брюках и в сапогах с короткими голенищами. Он шел к столу, пересекая комнату наискось, весь плотно сколоченный, без лишних движений рук, головы, туловища. Из полутемного угла он выступил стремительно. Сивашев быстро поднялся из-за стола, уступая место, а Кирилл невольно сделал несколько шагов назад и прислонился к стене.

– Товарищ Ждаркин, – проговорил Сивашев и показал на Кирилла.

– А-а-а, – в глазах человека блеснула еле заметная усмешка, но он тут же приложил руку к груди, отвел и, чуть не касаясь рукой пола, шутейно раскланялся перед Кириллом, произнес: – Иосиф Сталин.

– Вижу, – чуть не вскрикнул Кирилл и крепко сжал протянутую ему руку.

– Будь гостем дорогим. – И, повернув ладонь Кирилла кверху, Сталин удивленно, все так же не переставая улыбаться, проговорил: – Эге. Лапка. А мать жива?

– Жива.

– Все такие? Дети.

– Нет. Я один такой выпер.

– Хорош «выпер».

«О чем это он со мной?» – мелькнуло у Кирилла, и он растерялся.

Сталин, поняв растерянность Кирилла, глядя в сторону, заговорил еще проще:

– От земли, стало быть, приехал? Хо-орошо-о. Очень. – И, прищурившись, добавил: – Записку вашу мы читали. Сердитесь, почему долго не отвечал? Всему свое время. Ну, зато в Москву вызвали… Что? Опешил?

«А ведь он со мной на моем языке говорит», – подумал Кирилл и сказал, лишь бы не молчать:

– Сергей Петрович денег не дает, товарищ Сталин.

– Скупой?

– А он упорный, – подчеркнул Сивашев.

– И то и другое хорошо. Крестьяне, например, наши… – И Сталин заговорил о крестьянах, причем ни разу крестьянина не назвал мужиком, но в разговор то и дело вставлял народные слова, совсем не стесняясь употреблять их так, как употребляют их сами крестьяне. Слова эти были яркие, меткие, но подчас весьма ядреные.

– А вы вот на свадьбах у крестьян гуляете? – неожиданно спросил он Кирилла.

– Нет.

– Почему?

– Да ведь за это…

– Зря. Надо быть ближе к народу… с народом. Гуляйте на свадьбах. Ума, конечно, не пропивайте… – Сталин чуточку подождал, и глаза его снова глянули куда-то мимо – мимо Кирилла, мимо Сивашева, мимо кремлевских стен – куда-то далеко в пространство, и разом вспыхнули, ожили, «вернулись обратно». – Вот есть такая сказка – легенда про древнего богатыря Антея. Не читали? Почитайте. Каждый раз, когда этому Антею в борьбе с противником приходилось туго, он прикасался к груди своей матери Земли и снова набирался сил и становился непобедимым. И только Геркулес, – Сталин возвысил голос и вскинул руки вверх, как бы поднимая кого-то, – и только Геркулес, оторвав Антея от Земли – от матери, в воздухе задушил его… А наша мать – народ. – Это было сказано сильно, взволнованно, и Сталин как бы распахнулся, впервые открыл себя всего, но тут же снова движения рук у него стали плавные, чуть-чуть косые – скупые.

«О-о-о, вон он какой! – воскликнул Кирилл про себя. И то ощущение недосягаемости Сталина, которое вначале так было сковало Кирилла, молниеносно исчезло, и он увидел перед собой другого Сталина: Сталина, которого он знал по борьбе с врагами партии, по фронту. – Наш ты… наш… кровей наших!» – хотел было он сказать, но слова показались ему слишком громкими, и он заговорил о другом, заговорил о своем дяде Никите Гурьянове, чтобы иллюстрировать только что высказанную мысль Сталина. о народе. Кирилл рассказал про путешествие Никиты Гурьянова в поисках «страны Муравии, где нет коллективизации», и закончил рассказ выражением самого же Никиты:

– «Живучи на веку, повертишься и на сиделке и на боку».

– Как? Как? – Сталин вдруг захохотал. – Живучи на веку… Как? – и, не переставая хохотать – громко, раскатисто, – заходил по кабинету, то и дело повторяя: – Живучи на веку… живучи. Вот! Слыхал, Сергей Петрович? – и поднял палец кверху. – Вот она – крестьянская диалектика. И живет теперь в колхозе – этот самый дядя Никита?

– Да. Живет… и работает. Говорит, радость новую нашел и «душа на место встала».

– Душа на место стала? – Сталин чуть вскинул голову и искоса посмотрел куда-то в сторону. – Это хорошо. Душа на место… это хорошо. У крестьянина никогда душа на месте не была: страх не давал ей покоя… Но вы особенно не утешайтесь: дядя ваш еще может показать себя.

– Оно, конечно, – согласился Кирилл, поняв, что слишком похвалился перед Сталиным.

– Ну, вот видите, – мягко упрекнул Сталин. – Впереди у нас еще много дел. – Он подвинул к себе докладную записку Кирилла и стал ее читать. Читая, он натолкнулся на слово «ляпус» и тут же поправил его, написал: «ляпсус». – Ваша машинистка из ляпсуса сделала новый ляпсус, – и посмотрел на Кирилла. – А скажите, это… – он ткнул в записку карандашом, – только ваши думы или и думы народа?

– И народа, товарищ Сталин.

– Правду говоришь?

– У меня язык не повернется, чтоб сказать вам неправду.

– Хо-орошо-о. Очень хо-орошо-о. Талантливые люди в нашей стране разгибают спины…

Что еще тогда было? Да, вот что. Наступила длинная пауза. Сталин долго смотрел в окно на Кремль, Сергей Петрович уткнулся в папку с бумагами, а Кирилл неотрывно рассматривал фиалки во флакончике, совсем не понимая, как и зачем они сюда попали. Впрочем, он об этом вовсе и не думал, он думал о другом: фиалки напомнили ему широкобуераковские поля, леса, народ… и перед ним снова встал Антей… И Сталин со вскинутой рукой и его слова: «И только Геркулес… оторвав Антея от Земли – от матери…»