Страница 37 из 39
— Если еще раз увижу, что ты куришь, пеняй на себя!
— Я скоро с ума сойду от одиночества! Я хочу больше внимания, слышишь, больше внимания!
— Если мне не изменяет память, я не собирался жениться на тебе. Ты сама проявила творческую инициативу. А теперь, будь добра, терпи меня таким, какой я есть.
Когда Леван выходил в ночную смену, Маринэ приезжала к родителям, она боялась ночевать дома одна. Однажды она целую неделю не появлялась в Рустави и не звонила. Надеялась, что Леван приедет за ней. Но Леван ни разу не вспомнил о жене.
В сердце ее постепенно накапливалась горечь. Избалованная, единственная дочь, она не могла примириться с таким отношением. Но что было делать? Нельзя было даже ни с кем поделиться, того и гляди попадешь на язычок Миранды или Лелы — этих беспощадных сплетниц. После того как Леван не пригласил их на свадебный обед, они еще больше развязали языки…
Наконец Маринэ решила вернуться в Рустави. Когда она приехала, Левана не было дома. Она прилегла на диван и решила ждать прихода мужа. Ждать пришлось долго. Наконец раздался шум подъехавшей машины. Дверь открылась, вошел Леван. Посмотрел на жену, как будто ничего не произошло, бросил книги на стол и направился в ванную. Из ванной прошел на кухню, проверил кастрюли, открыл холодильник и тихо спросил:
— Ты ничего не приготовила?
Это уж было слишком. Маринэ больше не могла сдерживаться, уронила голову на диван и заплакала, потом вскочила:
— Я уйду! Оставлю тебя, но пусть не буду я женщиной, если ты не пожалеешь об этом!
— До каких пор мы должны терпеть, до каких пор? — бушевала Тинатин.
— Вините во всем себя! — спокойно ответил Платон, но в душе и он кипел.
Полулежа на тахте, Маринэ жалобно всхлипывала, она поняла, что Леван Хидашели никогда не любил ее, теперь она думала только об одном, одно ее занимало — мщение. Ей казалось, что весь город смеется над ней.
«Мщение, только мщение», — повторяла она.
Она ненавидела Левана, готова была убить его, если бы могла.
После свадьбы Маринэ никуда не ходила, не встречалась с друзьями, всячески избегала их, никого не приглашала. Теперь ничто не останавливало ее.
Вечером в гостях у Миндадзе был их старый знакомый Тимур Гвритишвили.
Опытный его глаз легко заметил, что между Маринэ и Леваном пробежала черная кошка.
— Сегодня день рождения Ланы Одишария. Пойдем? Твой приход искренне обрадует всех. Левана нет дома?
— Леван работает в ночной смене, — соврала Маринэ, — а я обязательно пойду!
Тинатин испугалась: «А вдруг узнает Леван?» Но затем подумала: «Нет, лучше, если девочка пойдет, развлечется. Может быть, ей станет легче».
Через полчаса Марина была готова.
Тимур вежливо попрощался с хозяйкой дома.
— Подвези нас к концу проспекта Важи Пшавела! — сказал он шоферу, когда они сели в машину.
— А разве Лана не в Сололаке живет? — удивилась. Маринэ.
— Сначала заедем к Джумберу Лекишвили в его мастерскую, он тоже отправится с нами. С Джумбером ты знакома?
— Издали.
— Талантливый художник.
Мастерская Лекишвили находилась на окраине города. Он не ждал гостей, работал.
— Познакомься, Маринэ Миндадзе, прости, Маринэ Хидашели! — поправился Тимур, представляя Маринэ своему другу.
— О-о, прошу прощения, руки у меня грязные. Тимур, когда везешь ко мне такую гостью, надо предупреждать заранее! Я вымою руки, а ты развлекай Маринэ.
Маринэ не села на предложенный стул, а стала рассматривать картины.
В мастерской Лекишвили был сделан маленький камин, украшенный кувшинами и керамикой, стояли табуреточки на трех ножках и низкий длинный столик — табла. Стены сплошь были увешаны картинами. В углу висела гитара.
Среди картин Маринэ обнаружила несколько женских портретов, которые видела и раньше, на выставках, и каждый раз умирала от зависти. Ей очень хотелось, чтобы какой-нибудь художник и с нее написал портрет и выставил его. Если бы этот Лекишвили предложил ей позировать…
Джумбер быстро вернулся.
— Ты только погляди, какую я привел к тебе красотку! — прошептал Тимур на ухо приятелю. — С мужем в ссоре, кажется. Все остальное зависит от тебя и от твоего умения.
Джумбер принес шампанское и фрукты, накрыл таблу. Ему понравилась Маринэ. Он заметил, что гостья внимательно разглядывает портреты.
— Смею ли я надеяться, что стены моей мастерской украсит когда-нибудь и ваш портрет? — вкрадчиво спросил художник.
Маринэ засмеялась, но было видно, что она с трудом скрывает свою радость.
Тимур Гвритишвили снял со стены гитару и подсел к табле.
В конце зимы Элизбар Хундадзе принес директору заявление об уходе на пенсию.
Иорам Рухадзе поднял очки на лоб и пристально посмотрел на начальника цеха. Потом нажал звонок, в кабинет вошла секретарша.
— Попросите Георгадзе!
Наступило молчание. Иорам не знал, с чего начать разговор. Вскоре появился главный инженер, он приветствовал обоих и сел напротив Элизбара. Директор протянул ему заявление начальника мартеновского цеха. Михаил прочитал и обратился к Элизбару:
— Что случилось, старина, не обидели ли мы тебя?
В душе главный инженер даже обрадовался решению Хундадзе. Он давно чувствовал, что начальник мартеновского цеха уже не может по-прежнему справляться со своей работой, но не считал удобным говорить об этом. Он очень уважал Элизбара, его биографию считал образцовой биографией металлурга. А переводить Элизбара Хундадзе на другую должность означало обидеть его, попросту выгнать с завода.
— Я устал, больше не могу, мартену нужен молодой человек.
— Тогда мы вас переведем на другую работу, хотя бы начальником центральной лаборатории! — сказал главный инженер и посмотрел на Иорама Рухадзе.
Ему не хотелось, чтобы старый металлург навсегда оставил завод.
Директор в знак согласия закивал головой.
Элизбар горько улыбнулся. Нет, он не считал унизительным быть начальником центральной лаборатории, эта должность ничем не уступала его прежней, но его душа никогда не лежала к лаборатории. Для Элизбара Хундадзе переход из мартеновского цеха в лабораторию означал то же самое, что для солдата отправка с передовой в обоз.
— Я все взвесил и окончательно решил уйти с завода, я уже свыкся с этой мыслью. И теперь не хочу снова думать об этом и ломать себе голову; очень прошу вас оформить приказ.
Иорам Рухадзе сидел тихо, не говоря ни слова. Молчал и главный инженер.
— Кого советуешь назначить начальником цеха? — наконец нарушил молчание директор завода.
— Левана Хидашели, — коротко ответил Элизбар.
Главный инженер одобрительно улыбнулся, и тогда Иорам Рухадзе протянул ему газету. Михаил прочитал объявление, обведенное красным карандашом. С удивлением посмотрел на директора.
— Как, Хидашели защищает диссертацию?
— Выходит, что да.
Элизбар Хундадзе взял газету у главного инженера и с досадой пожал плечами.
— Интересно, останется ли он на заводе после защиты? — спросил директор.
— Ничего не могу сказать!
Михаил Георгадзе вытер лоб и неприятно поморщился.
«Неужели он сбежит с завода?»
— Поговори с ним, раз Элизбар окончательно решил уйти. Медлить с этим делом не стоит, — обратился директор завода к Михаилу Георгадзе.
Главный инженер вернулся к себе и вызвал Хидашели.
— Ты, оказывается, диссертацию защищаешь? Поздравляю!
Как во время пения можно различить первый и второй голоса, так и Леван Хидашели в тоне главного инженера уловил, во-первых, насмешку, во-вторых, гнев.
— Благодарю, Михаил Владимирович, — тихо ответил Леван.
— Наверно, перейдёшь в институт, не так ли? — Главный инженер прищурил один глаз и испытующе посмотрел на Левана.
— Нет, я не думаю уходить с завода, и в мыслях у меня такого не было.
— Тогда к чему тебе эта диссертация?
— Теоретики смотрят на нас, людей производства, сверху вниз. Я хочу доказать, что защита диссертации и для нас вполне возможное дело. О переходе в институт и не думал. Это не мое дело. Если бы я хотел остаться на кафедре, я мог бы сделать это намного раньше.