Страница 3 из 12
Не скажу точно… В два, в полтретьего, так где-то. Ну, идет прямо к нам. Я вылез из газика, думаю, может, ей чего надо. Она подходит ближе, но ничего не говорит. Я гляжу, а она как бы не в себе…
Как это — не в себе? — встрепенулся Гулов. — Вы ясно можете объяснить?
Понимаете, когда человек идет, он руки-ноги двигает… как бы это сказать, вместе…
В такт? — подсказал Гулов.
Точно, в такт! А у нее ноги шли сами по себе, а руки сами по себе болта лись. Я ей навстречу пошел, а она мимо меня, и прямо на машину налетела, как слепая. И бормочет чего-то…
Что бормочет? Не помните?
Извините, товарищ лейтенант… — Казаков развел руками. — Налетела, значит, на машину, уперлась в нее, как в стену, и стала.
Дальше, дальше!
Я подошел к ней, спросил: кто она, как зовут. Она не ответила. Тут Гарик тоже подошел. Я говорю — ее надо к нам везти. Сели. Пока завелись, то, се, поехали, и где-то возле Профсоюзной я смотрю — она глаза закрыла и как-то набок поползла.
В машину она к вам легко села? — спросил Гулов.
Легко, не сопротивлялась, ничего… Ну, я увидел это дело и говорю Гарику давай в больницу. Ну, и отвезли. Вот и все.
Гулов покачал головой:
И ни имени, ни адреса?
Какое там имя! — Казаков пожал плечами. — Может, в больнице знают?
А число, когда это случилось, вы помните?
Число помню. Восемнадцатое апреля. У меня на другой день день рождения был…
Гулов прикусил губу. Восемнадцатое апреля… Еще одно совпадение? Ведь в ту ночь вскрыли могилу Кириченко…
— Ну, ты, сука… Чего привязался… — прошипел он, резким движением вырвал плечо и мгновенно исчез за углом конторы. Гулов обернулся. Позади него никого не было.
Начальник патрульно-постовой службы капитан Сущенко встретил Гулова без особого радушия. И просьбу лейтенантика из следственного отделения свести его с милиционерами, в чей маршрут входит кладбище, воспринял однозначно: ищет прокол!
— Я сперва хотел бы знать… — Гулов, хорошо сориентировавшийся в извивах сущенковской души, поспешил успокоить подозрительного капитана: — Никаких претензий, честное слово! Просто вы же слышали про это дело с могилами… ну вот, я им занимаюсь, и просто хотел узнать, не видал ли кто-нибудь из ваших ребят, что нибудь необычное, непривычное в том районе. Вот и вce. Убедившись, что Гулов не собирается "катить бочку" на него и его службу, Сущенко смягчился:
— Это, конечно, поможем, раз так, только не думаю я, чтобы они что-то такое там увидели, я бы знал…
— И все-таки, — настаивал Гулов. — Мне бы любой факт. Непонятный человек, непонятное событие…
— Ну, камнем там витрину в цветочном ларьке разбили… тебе же не это надо?
— Не это, — согласился Гулов.
— Вот я и говорю… там и цветов-то не было… Ну, бабу одну ребята там поймали ночью, пьяную, что ли, или нанюхавшуюся дряни какой-то… Как раз возле кладбища..
— Давно?
— С месяц, наверное, уж будет… Не то? Гулов прикинул в уме: по времени, в общем-то подходило.
— Надо поговорить. Кто?
— Старший сержант Казаков и сержант Тофеев, тебе везет: Тофеева нет, в отпуск уехал, а Казакова я только что видел…
Он подошел к двери, распахнул и гаркнул в коридор так, что Гулов подпрыгнул на стуле:
— Казаков!!
Пробегавший по коридору рядовой милиционер шарахнулся к стене. Сущенко поманил его:
— Ну-ка, ты это… сержанта Казакова знаешь?
— Не знаю, товарищ капитан!
— Ну, все равно… Найди его и пусть быстро ко мне! — Так я же…
— Бы-стро!
Сущенко закрыл дверь и вернулся к столу.
— Совсем работать не с кем, — пожаловался он. — В дивизион одних доходяг шлют, к нам в ППС никого не заманишь… Сто шестьдесят рэ в месяц — это деньги?
— Не деньги, — согласился Гулов.
Поток жалоб, готовых сорваться с языка у Сущенко, остановило появление в дверях невысокого, с заметным животом человека в милицейской форме, сидевшей на нем с той нарочитой небрежностью, которой в совершенстве овладевают, только прослужив в милиции годы.
— Старший сержант Казаков…
— Слушай, вот лейтенант Гулов из следственного, у него к тебе вопросы есть…
Казаков долго не мог вспомнить, о какой женщине говорят Сущенко и лейтенант, а потом вдруг просиял:
— А-а! Так это которая нам чуть газик не опрокинула! И, видя изумление Гулова, пояснил:
— Мы с Гариком стояли на перекрестке Бебеля и Колокольной. У нас карбюратор все время барахлит, Михал Афанасьич, это же не езда, а хрен чего, его бы поменять. Поговорите…
— Поговорю. Дальше давай.
— Ну, мы стали, Гарик полез посмотреть, а я вижу, к нам по Колокольной баба идет. Ну, я еще подумал, нашла время и место гулять: там же кладбище за мостом, угол-то глухой… Но одета прилично, не шатается.
— В каком часу это было? — сдерживая зевоту, спросил Гулов.
— Не скажу точно… В два, в полтретьего, так где-то. Ну, идет прямо к нам. Я вылез из газика, думаю, может, ей чего надо. Она подходит ближе, но ничего не говорит. Я гляжу, а она как бы не в себе…
— Как это — не в себе? — встрепенулся Гулов. — Вы ясно можете объяснить?
— Понимаете, когда человек идет, он руки-ноги двигает… как бы это сказать, вместе…
— В такт? — подсказал Гулов.
— Точно, в такт! А у нее ноги шли сами по себе, а руки сами по себе болтались. Я ей навстречу пошел, а она мимо меня, и прямо на машину налетела, как слепая. И бормочет чего-то…
— Что бормочет? Не помните?
— Извините, товарищ лейтенант… — Казаков развел руками. — Налетела, значит, на машину, уперлась в нее, как в стену, и стала.
— Дальше, дальше!
— Я подошел к ней, спросил: кто она, как зовут. Она не ответила. Тут Гарик тоже подошел. Я говорю — ее надо к нам везти. Сели. Пока завелись, то, се, поехали, и где-то возле Профсоюзной я смотрю — она глаза закрыла и как-то набок поползла.
— В машину она к вам легко села? — спросил Гулов.
— Легко, не сопротивлялась, ничего… Ну, я увидел это дело и говорю Гарику — давай в больницу. Ну, и отвезли. Вот и все.
Гулов покачал головой:
— И ни имени, ни адреса?
— Какое там имя! — Казаков пожал плечами. — Может, в больнице знают?
— А число, когда это случилось, вы помните?
— Число помню. Восемнадцатое апреля. У меня на другой день день рождения был…
Гулов прикусил губу. Восемнадцатое апреля… Еще одно совпадение? Ведь в ту ночь вскрыли могилу Кириченко…
Гулов хотел сперва послать в больницу старшего оперуполномоченного Шмарина, который был придан ему в помощь по этому делу, но Шмарин продолжал обход родных и знакомых покойных, пытаясь нащупать хоть какие-то точки соприкосновения их биографий, и отрывать его от этого поручения Гулов раздумал.
Ему удалось довольно быстро отыскать врача, дежурившего в приемном покое в ту злополучную ночь восемнадцатого апреля, и в его присутствии они перелистали книгу регистрации.
— Вот! — остановил врач, немолодой уже хирург, палец против одной строчки. Привезена в три десять. Температура, давление… ну, это вам ни к чему… Камфора, адреналин — у нее что-то с сердцем было, я сейчас припоминаю…
Он еще что-то бормотал под нос, и Гулов уже начал терять терпение, когда, наконец, врач оторвался от книги и спросил:
— Так что вас, конкретно, интересует?
— Кто она, что с ней было?
— Шок. Очень сильный шок. Видимо, ее что-то сильно напугало. Она не соображала, где находится, не реагировала на вопросы…
— Что было потом?
— Потом ее, слава богу, привели в чувство. Утром отправили домой. Что вы, а меня так не известно? Гулов сделал над собой усилие и задал следующий вопрос:
— Она что-нибудь говорила о том, что ее испугало?
— Насколько я помню, нет. Впрочем, у меня не было времени с ней долго беседовать.
— Она была пьяная?
— Абсолютно трезвая.
— Наркотики?
— Едва ли… Думаю, нет.
— Сколько ей лет?
— По ее словам, шестьдесят один. Паспорт мы у нее не спрашивали, как вы понимаете.