Прекрасный человек

Владимира Матвеича; но Владимир Матвеич родился в счастливую минуту, и судьба при самом рождении его дала самой себе слово быть его тайной покровительницей.

Она-то, вероятно, устроила так, что драма "Давид Теньер с куплетами, фламандскими танцами и проч., и проч.", несмотря на свое достоинство, окончена была при торжественном шиканье - и ни один актер не был вызван, чего почти еще не случалось на Александрийском театре с самого его основания.

Владимир Матвеич весь последний акт просидел в ложе почетного гражданина и при выходе из ложи был осчастливлен таким взглядом, в котором прочитал и гибель своего опасного соперника, и собственный успех. Этот взгляд открыл перед ним бесконечную перспективу…

Глава VII, представляющая неопровержимые доказательства, что в Петербурге все добродетельные и прекрасные люди всегда имеют успехи и награждаются

Уже таинственная завеса, сначала скрывавшая от глаз Владимира Матвеича некоторые стороны жизни, мало-помалу начала приподниматься; жизнь переставала быть для него загадкою. Говоря о "жизни", я разумею здесь только "петербургскую жизнь", потому что насчет существования другой какой-либо жизни Владимир Матвеич не имел ни малейшего подозрения. Он не мог себе представить, чтобы на свете было что- нибудь лучше Петербурга. Один действительный статский советник, говоря о

Петербурге, остроумно заметил, что это такой "городок, в котором есть все, что угодно, кроме птичьего молока". "А я так полагаю, ваше превосходительство, - возразил Владимир Матвеич, - что с деньгами в Петербурге легко достанешь и птичье молоко".

И Владимир Матвеич тщательно хлопотал об умножении своих доходов; он выручил капитал своей тетушки по ее поручению от того лица, у которого он находился, и отдал этот капитал ростовщику с малиновыми щеками и с масляными глазами на 18 процентов, из которых отдавал тетушке 10, а себе удерживал 8. Он сошелся с этим ростовщиком как нельзя короче и просил его, стороной и подробнее, разведать о приданом Любови Васильевны.

Между тем постоянно в продолжение восьми месяцев, считая со дня представления

"Давида Теньера", раз в неделю он посещал дом Рожковых - и сделался почти необходимым лицом в этом доме. Почетному гражданину он рассказывал о своей службе, о директорах, министрах, статс-секретарях… Почетный гражданин слушал его почти не переводя дух и не мог наслушаться. Супруге почетного гражданина он привозил поваренные книги, потому что она была большая охотница до кухни; Любови

Васильевне - романы, французские и русские; читал с нею различные стишки, большею частию любовные, и говорил, что "на земле высочайшее блаженство - взаимная любовь".

Он угождал также и тетушкам и бабушкам Любови Васильевны; все семейство почетного гражданина было от него в восторге; но для Любови Васильевны он сделался "кумиром"; она чувствовала к нему влечение самое пылкое, самое нежное.

Над Зет-Зетом же, который почти совсем перестал ходить к ним, она смеялась самым колким образом и иначе не называла его, как "освистанным сочинителем".

Семейство почетного гражданина познакомилось с семейством статского советника вскоре после этого знаменитого представления "Теньера", которое имело такое важное влияние на жизнь нашего героя, - и Любовь Васильевна украсила собой бал, данный Настасьей Львовной в честь сына. На этом бале дочь почетного гражданина была осыпана жемчугами и бриллиантами с ног до головы, и статская советница была в таком от нее восторге, что беспрестанно повторяла почти со слезами на глазах:

"Какая душка! Вот, можно сказать, девица комильфо… Как мило танцует - и какое обращение! она, я думаю, нигде не ударит себя лицом в грязь!" С этого вечера

Настасья Львовна начала ухаживать за нею как за будущей своей невесткой - и заняла у почетной гражданки пятьсот рублей ассигнациями. Анна Львовна употребляла также все средства, чтоб понравиться Любови Васильевне: сшила ей собственноручно две манишки и подарила их в день рождения, называла ее "мои ами", "мои анж", восхищалась с ней вместе романами и целовала ее. Такие ласкательства не могли не обаять юной души дочери почетного гражданина, и она вскоре сделала Анну Львовну поверенною своих сокровенных мыслей.

В продолжение этого времени Владимир Матвеич познакомился со многими чиновными людьми, которые ему были нужны, выучился играть в вист и упрочил деловую славу свою в департаменте, исправляя за болезнию столоначальника его должность. Когда

Матвей Егорыч, по своему отделению, явился в последнее время с докладом к директору, его превосходительство, подписывая бумаги, говорил ему с расстановкою:

- Ну, ваш сын, признаюсь, - делец… и какой умный, здравомыслящий малый… я с ним много говорил… и в вистик начинает поигрывать… и уж лучше вас играет,

Матвей Егорыч… козырей не забывает… прекрасный человек! я себе сына лучше не желаю иметь…

- Слава богу, ваше превосходительство; кроме утешения, от него ничего не видал.

- Если он будет продолжать так, то пойдет далеко… А как ваше здоровье, Матвей

Егорыч?

- Плохо, ваше превосходительство… хилеть начинаю. Ну, да что делать! надо лета взять в расчет.

- Не хорошо… не хорошо…

Почти в ту самую минуту, как директор имел этот интересный разговор с Матвеем

Егорычем, сын его, в пустой комнате, перед департаментским архивом, вел разговор не менее интересный с ростовщиком. Главным предметом этого разговора была Любовь

Васильевна, или, лучше сказать, ее приданое. По сведениям, которые собрал ростовщик, оказалось, что почетный гражданин Рожков вел превосходно все свои торговые дела и имел значительный капитал; у одной же известной петербургской свахи ростовщик достал полную опись приданого Любови Васильевны, а из этой описи явствовало, что Рожков обязуется дать за дочерью единовременно, при выдаче ее мужу, кроме всяких вещей, 60000 и выдавать зятю ежегодно по 20000 вперед за год, или по третям, или помесячно.

- Дело ваше, кажется, ладно, - заметил ростовщик.

- Благодарю вас, - сказал Владимир Матвеич, пожав ростовщику руку.

- За хлопоты-то вы бы мне прислали хоть дюжину шампанского, а? Да, кстати,

Владимир Матвеич, я с вас вычту двести пятьдесят рублей - сваха не хотела с меня меньше взять за опись…

Владимир Матвеич немного поморщился, однако сказал: "Хорошо".

- Послушайте-ка, - продолжал ростовщик, - я давно хотел поговорить с вами, - ведь вы этого не знаете: ваша матушка надавала векселей, заложила все свои вещи.

- и батюшка ваш тоже ничего не знает; все это она делала потихоньку, верно на счет будущей невестушки.

И ростовщик дружески потрепал Владимира Матвеича по плечу.

Владимир Матвеич закусил нижнюю губу и казался удивленным.

- Через одну женщину она занимала у меня несколько раз, - продолжал ростовщик,

- вот и заемные письма. - Ростовщик вынул их из портфеля и показал Владимиру

Матвеичу.

Владимир Матвеич и не взглянул на них.

- Любезнейший мой, - сказал он ростовщику, - мне очень жаль, что она так нерасчетливо ведет свои дела, но они до меня не касаются, и я не отвечаю по законам за ее обязательства…

- Гм! - перебил ростовщик, - знаю, знаю, Владимир Матвеич, вы не бросите и копейки туда, куда не следует…

Ростовщик засмеялся.

Через несколько дней после этого Владимир Матвеич объявил отцу и матери о своем намерении жениться на девице Рожковой и спросил у них благословения.

- Благословение наше всегда над тобою, дружок, - сказала статская советница, поднося платок к глазам. - Ты так умен и благоразумен, что никогда ложного шага в жизни не сделаешь. Твой выбор самый благородный во всех отношениях: она предостойная, премилая девушка.

Матвей Егорыч перекрестил сына, поцеловал его и заплакал.

- Бог да благословит тебя! - сказал он.

- Но… друг мой, - продолжала Настасья Львовна изменяющимся голосом… - Ты знаешь, как я тебя люблю, ты знаешь, что ты для меня дороже всего на свете… -

Она начала всхлипывать… - Неужели мы с тобой должны будем расстаться? Эта мысль сведет меня в могилу.