Страница 90 из 94
Глава семнадцатая. Снова в долине Май-Урьи. Северное сияние. Трудная ночь в декабре. Радостное событие в семье Зотовых
Вернемся в долину Май-Урьи и посмотрим, что делают наши друзья.
В долину пожаловала зима.
Когда в бухте Находка и во Владивостоке сияла теплая золотая осень, тут уже лежал белый перемороженный снег, а в воздухе стыла ледяная свежесть. Только река еще некоторое время сопротивлялась морозам и бешено билась в мерзлых берегах, оглашая уснувшие леса живым шумом борьбы. Но и она скоро успокоилась и надолго уснула подо льдом.
Наступила тишина, та самая грозная тишина, способная заколдовать и тайгу, и горы, и людей, посягающих на тайны Севера.
Странно, волшебно, как на полотне Рокуэлла Кента, выглядел ночью совхоз, освещенный загадочным светом луны. Черные избы под белыми пышными кронами, над которыми поднимались столбы дыма; засыпанный снегом таинственный лес; гордые и холодные горы на фоне густо-фиолетового неба; глухие выстрелы лопающихся стволов в лесу; глубокие тропинки в снегу с нежной голубой тенью по сторонам; а над молчаливым ландшафтом — темный, раскрытый космос с крупными мигающими звездами и холодной луной, льющей на землю зеленый свет. Редко где заскрипит под ногами человека снег, крикнет в лесу сова, рванет лед на реке — и все снова затихнет, затаится, умрет до рассвета.
Плохо на Севере одиночкам. Предоставленные самим себе, с глазу на глаз с жестокой природой, они не выдерживают гнетущей тишины, жизни в постоянном напряжении и быстро сдаются; не от голода, не от болезней становятся они на колени — от сознания своей беспомощности перед лицом умертвляющих холодных пространств.
Но когда человек не один, когда рядом локоть друга, тогда отступает стерегущая беда, человек бросает вызов холодному безмолвию и смело идет по мертвым горам, грозит тишине, оживляет сонное царство, работает, смеется, поет. Он ничего тогда не боится.
Нас осталось лишь трое: Саша Северин все еще лежал в больнице. Мы протопали туда прочную лыжню и каждый день навещали своего друга и кулинара.
Он осунулся, побледнел, стали заметнее на его круглом и добром лице золотые веснушки, а красная шевелюра над белым лбом казалась теперь особенно яркой.
Доктор кормил нас обещаниями. «Завтра, завтра», — отвечал он на вопрос, когда мы сможем увезти Сашу. Сам он уверял, что совсем здоров, и в доказательство постукивал кулаком по белой повязке на боку. Но не сильно, а так, скорее символически.
Мы всегда были уверены, что Саша за своих друзей готов в огонь и в воду, но после истории со Скаловым поняли, что он ко всему прочему еще и беззаветно храбрый человек.
Петя как-то сказал ему несколько благодарных слов; Северин промолчал, а потом вдруг выпалил совсем неожиданное:
— Значит, мое место на фронте, а не здесь.
Мы сделали вид, что не расслышали. А что скажешь? Война-то идет. Действительно, где, как не на войне, нужна храбрость!
Он вернулся в нашу палатку лишь к началу декабря. И первое, что сделал Саша, — это отстранил Смыслова от обязанностей повара, заявив, что его стряпня никуда не годится.
— Пожалуйста! С удовольствием! — пробасил Вася, уступая место Северину.
Но в душе обиделся и первые два дня хмурился. А пододвигая к себе миску с борщом, говорил, впрочем, не слишком уверенно:
— Наверное, так себе...
Но съедал блюдо без остатка.
Зотовы все еще жили в своем домике напротив метеоплощадки. Мы часто бывали у них, помогали Варе делать наблюдения, составляли компанию в «козла». Варя очень нуждалась в поддержке близких. Она собиралась стать матерью. Петр Николаевич уже не раз говаривал ей:
— Может, переберемся в поселок, ближе к больнице?
— Потом, потом, — отвечала она. — Я знаю...
Ей не хотелось расставаться с друзьями.
Как-то мы с Серегой остались у них ночевать. Завели будильник, чтобы не проспать наблюдение, погасили свет и лежали, позевывая, в темноте.
Я не знал, спят ли Петр Николаевич и Варя, уснул ли Сергей. Тленькала остывающая печь, вздыхал во сне Казак, свернувшись на полу, едва слышно бормотал приглушенный приемник. Краем уха я слушал радио, в то же время мечтал о чем-то теперь уже забытом и широко открытыми глазами смотрел на белый потолок. Внезапно приемник умолк, а потом стал задыхаться, шипеть и трещать. Я приподнялся, щелкнул выключателем и посмотрел в окно. Через замерзшее стекло было плохо видно, но мне показалось, что небо чуть-чуть светлеет. Неужели я спал и уже утро? Ведь в час ночи наблюдение! Я пододвинул будильник. Было около двенадцати. Всходит луна? Не может быть, мы вчера видели тонкий серп месяца, только что зародившийся в небе. Таинственный свет не давал мне покоя, сон ушел. Придется проверить, что там такое.
Накинув полушубок, я тихонько вышел из дому.
Пустынная ночь стояла над миром. Высоко в небе висел яркий ковш Медведицы, сбоку и выше ковша так же ярко сияла Полярная звезда. Все звезды были большие, мохнатые, какими бывают в сильный мороз. Снег холодно блестел вблизи и смутно темнел дальше по долине. Стояла полная тишина. Все в природе затаилось, замерло и застыло; Небо было глубоким, непробиваемо мрачным, как недра земли.
И лишь на севере черный небосклон посветлел и как будто начал шевелиться. Сперва движение глубокого неба было еле приметным, но потом все яснее и яснее небо задвигалось, заколебалось, как складчатый занавес перед темным и пустым залом. Неясные серые полосы прорезали тьму, небо задрожало, и казалось, что к нам на Землю оттуда понеслись тихие, незнаемые на планете шорохи далекого движения. Все сделалось таинственным и страшным. Необъяснимое всегда вызывает чувство жути.
Сзади скрипнула дверь, послышался шепот. Петя и Варя вышли и стали около меня. Они обнялись и укрылись одним тулупом.
— Северное сияние? — спросила Варя.
— Похоже, что оно, — ответил я. — Первое в этом году.
— И первое в моей жизни, — откликнулась Варя.
— Тогда смотри в оба, — сказал Зотов и поплотнее укутал жену.
...Серые полосы встали зубчатой, почти ощутимой стеной и заняли полнеба. Из-за них вдруг полыхнули к Полярной звезде кирпично-красные языки далекого небесного пожара. Перед новым сиянием потускнели звезды. Их играющий белый свет погас и заслонился живым красным пламенем. На снега и молчаливую черную тайгу лег багровый зловещий отблеск. Вершины хребта Черского стали красными, как закатная луна. Все вокруг нас изменилось, пострашнело.
Петя и Варя вышли из дома.
Неясный, дрожащий, совершенно фантастический свет озарил горы и долину. Мы почувствовали себя участниками какой-то жуткой фантасмагории. На сердце вдруг стало непривычно тоскливо. А небо полыхало все сильнее и сильнее, дрожащий свет становился ярче и беспокойнее. Чем все это кончится? Теперь в неистовой лихорадке в полнеба тянулись, пылали и угасали, сменяя друг друга, красные и бледные языки огня; буйными кометными хвостами вскакивало за серой сборчатой занавесью странного цвета багровое пламя. Оно тянулось к зениту, жадно вылизывало с неба звезды и, вдруг ослабнув, падало в тяжелую тьму.
Было что-то смутное и неразгаданное в этом внезапном свете в ночи. Мы стояли как заколдованные, забыв о морозе, о времени. Кажется, стало еще холоднее от неожиданного видения раскрывшегося неба. Все живое, что было на земле, спряталось под снег, под крыши, под лесные завалы, притаилось, замерло и с удивлением, испугом или любопытством молча смотрело на красное дрожащее небо.
Северное сияние плясало над притаившейся Землей несколько минут и медленно стало утихать и бледнеть. Потухли красные полосы, ленивее двигались серые сборки, они потускнели и растворились в окружающей жадной тьме. Бунт магнитных волн оседал в звездном небе, и вскоре черная ночь опять победно повисла над спящими хребтами, над сопками, над темными долинами, над маленькими поселками, затерявшимися среди бесконечных гор и лесов.