За линией Габерландта

Скалов ответил, подумав:

— Завтра приходи сюда в эту пору, получишь. Тебе как удалось уехать?

На охоту отпросился.

— Подозрительно. Слишком часто охотишься. Я слышал, что у тебя в Катуйске охота получилась неудачной. Между прочим, этот Зотов здесь. Я встречался с ним. Пока без последствий. Так, поговорили.

— Смотри, Кин, как бы он не угадал тебя. Ведь все знает, сам мне рассказывал. Твой старый револьвер хранит как доказательство. Надеется.

— Он не уйдет от меня, не промахнусь.

— Ну, я пошел, — сказал Конах.

— Письмо прочтешь — сожги.

— Ладно.

Он пожал руку Скалову, тоскливо посмотрел ему в глаза и пошел по лесу в свою берлогу. Скалов постоял немного, наблюдая за уходившим человеком, вздохнул и тоже повернул к зимовью. Да, не очень-то веселая у них работенка, что и говорить. Тени. Не больше.

Конах шел спокойно, наблюдая, как вечерний свет ложится на снег. Возле берегов, под деревьями снег стал фиолетовым, вечер слизывал последний отсвет зари, ночь разливалась по всей ширине реки. Быстро темнело, на фоне неба ярче забелели снежные пики близкого хребта. Мороз пощипывал нос, уши, залезал за воротник. Тянуло лютым ветерком.

Что за новое задание в этом письме? Конах вынул конверт, хотел прочитать на ходу, но пальцы мерзли, и он снова засунул письмо в карман гимнастерки.

Усталым шагом ревизор стал подыматься на берег. Вот и первые лиственницы. Конах остановился перевести дух, нагнулся, чтобы поправить ремень на лыже. Рядом скрипнул снег, раздался шорох. Конах насторожился. Не разгибаясь, он сунул правую руку в карман, скосил глаза. В двух шагах от себя увидел валенки, форменные брюки. «За мной, — мелькнула мысль. Сердце упало. — Письмо!..» — молнией пронеслось в голове. Он резко выпрямился, не вынимая руки из кармана. Ружье висело за спиной.

Рядом с ним стоял замполит Зубрилин.

— Здравствуйте, Конах, — строго сказал он.

Правая рука замполита полезла за полушубок. Это движение не укрылось от взора Конаха.

— Здравствуйте, — с трудом сказал Конах и тут же понял: за ним.

Они стояли друг против друга каких-нибудь две-три секунды — двое готовых на все людей. Зубрилин вдруг приказал:

— Выньте руку. За голову. Ну!..

В то же мгновение Конах вырвал из кармана руку. В ней был нож. Зубрилин выхватил пистолет. Но он стоял слишком близко к противнику, нерасчетливо близко. Конах ударил по руке, выстрел разорвал тишину, пуля взрыла снег. Конах ловко сшиб Зубрилина с ног и бросился на него с ножом. Зубрилин был проворнее, моложе и сильней. Он увернулся. Конах мгновенно вскочил на лыжи, оттолкнулся и понесся с берега вниз. Замполит лежа выстрелил ему вслед раз, другой. Рука дрожала. Конах уже растворялся в сумерках. Но в это время рядом раздался резкий выстрел из винчестера. Зубрилин увидел, как сорвало шапку с Конаха, а сам он, словно кто толкнул его в спину, пластом упал вперед.

Федя глухо сказал:

— Кажется, вмазал...

Они подбежали к Конаху. Он был мертв. Пуля попала в затылок. Изо рта у него, крепко стиснутое зубами, торчало письмо. Не успел...

Федя побледнел и отвернулся.

— Как же это я? — шепотом сказал он.

— Ты еще не знаешь, кто это. Ну, чего испугался? И здесь фронт, милый мой... Помоги поднять. Обыщем.

Их обоих било, как в лихорадке.

У Конаха нашли пистолет, командировочное удостоверение, подписанное Омаровым, немного денег. Труп положили на нарты, привязали.

— К геологам? — спросил Федя.

— Да. Надо скорей вызвать следователя. У них, наверное, есть радио.

— Как же это я? — совсем уже растерянно повторил Федя. Впервые в жизни он стрелял не в белку, не в медведя. В человека.

Зимой в морозную тихую ночь звуки в тайге слышны очень далеко. Проводник Скалов прекрасно разбирался в этих звуках. Он слышал три выстрела из пистолета, один из винчестера. Это совсем не то, что из охотничьего ружья, — звук сухой, резкий, отрывистый. И он понял, что с Конахом неладно. Что-то произошло там, выше по реке.

Но что?

Через полчаса на зимовье привезли труп ревизора. Работники поисковой партии все до единого высыпали навстречу Зубрилину.

Он предъявил начальнику партии свой документ, сказал:

— Прошу вопросов не задавать, товарищи. Дело очень серьезное, ответить вам все равно не смогу. Мне нужна рация.

Скалов хмуро глядел на залитое кровью лицо Конаха. Два часа назад он разговаривал с ним. Что же теперь? И вдруг его кольнуло в самое сердце: письмо... Он почувствовал слабость в ногах. А вдруг там его фамилия?

Зубрилин и Федя, как вошли в домик начальника партии, так уже больше и не выходили. Замполит опасался пули из-за угла. Ведь сообщник Конаха несомненно здесь, среди этих людей. А может, и не один.

Письмо он прочитал уже при свете фонаря.

«Наш дорогой шеф, — значилось там, — поручает вам дождаться в совхозе сухих дней весны и повторить на прииске Май-Урья ту же операцию, какая была проведена много лет назад с рыбацким поселком на побережье. Условия для этого хорошие. Все запасы, горючее и склады находятся на склоне сопки, покрытой стлаником. Дано указание сваливать бочки с горючим ближе к зарослям. Вам не надо подходить к поселку, при попутном ветре все пойдет хорошо. После выполнения вернитесь в совхоз и ждите указаний шефа».

Подписи не было.

Зубрилину не надо было напрягать память. Он прекрасно помнил «операцию на побережье», описанную в дневниках Зотова-старшего и его друзей. Знакомство с архивами оказалось очень полезным. Поджог...

— Бандиты! — гневно сказал он. — На голодовку рассчитывают.

— Ты что? — спросил Федя.

— Ничего, думаю вслух. Ниточка оборвалась — вот что скверно. Ну ладно, свяжем как-нибудь. Во всяком случае, на одного мерзавца уже меньше. Диверсант, Федя. Понятно?

Глава десятая. Чрезвычайное происшествие с Сашей. Наледи в долине. Новые затруднения. Неожиданный приезд Руссо. Предупреждение

Втянувшись в работу на новом месте, мы не замечали, как быстро бежит время. За зиму наша группа провела серьезную работу. Леша Бычков с Виктором и Смысловым поставили опорную сеть из сотен реперов и начали топографическую съемку долины, чтобы к лету дать точный план местности и уже твердо определить, где строить парники, теплицы, жилой поселок и животноводческий городок; мы с Сашей Севериным и Зотовым пробили в мерзлой земле десятки шурфов, взяли сотню проб для отправки на анализ и все время следили за режимом реки Май-Урья. Варя Зотова продолжала вести наблюдения на двух площадках и по утрам непременно сообщала нам «погоду». В январе она, например, «обрадовала» нас самой низкой температурой в Северном полушарии — минус 61,7 градуса.

Это была действительно холодная ночь. Мы все нарочно выходили из палатки, чтобы испытать, что такое «за шестьдесят». Струсил один только Казак. Лениво переступив порог, он помялся в морозном тумане и сразу же начал скулить, поджимать лапы и тереть глаза и нос. Не выдержал. А мы стояли на снежной площадке и вслушивались в жуткую тишину стынувшей ночи, окутанную густым резким на вкус и запах туманом. Почувствовав колючие щипки на щеках и ушах, мы поспешили вслед за Казаком в палатку и закрыли дверь. Но даже при плотно закрытых дверях от порога к печке воровато пробирался видимый глазом морозный туман и исчезал в поддувале гудящей печки. У нас-то было тепло...

Таких ночей за зиму Варя отметила немного. Другие были теплей. По правде сказать, дни с температурой в минус 50 градусов не особенно отличались от рекордных — такая же жуткая тишина и незримая опасность для всего живого.

— Зато лето жаркое, — успокаивал себя и нас Зотов.

К концу марта речка Май-Урья стала показывать свой норовистый характер.

Чем сильнее давил мороз, тем больше баловалась Май-Урья. Она, по-видимому, еще в декабре — январе местами перемерзла, потеряла свое русло и металась теперь по всей долине, создавая такие ловушки, что только один Бычков ухитрялся возвращаться с работы сухим. Мы же все то и дело совершали невольный обряд крещения. Вода таилась под снегом даже там, где ее совсем не ожидали встретить. Особенно часто вступал в конфликт с речкой Саша Северин.