Страница 61 из 94
Еще не услышав от них ни слова, мы поняли: что-то произошло за пределами нашего лесного уголка.
— Война, — сказал Сергей и со злостью сорвал переполненный рюкзак. Он обернулся к нам и закричал: — Понимаете, война, а мы сидим здесь и ни черта не знаем, ничего не делаем! Где мои сапоги, будь они прокляты!..
Я видел, как побледнел Бычков, как отшвырнул от себя Казака Петя Зотов. В углу молча и поспешно переодевался Сергей. Тяжело дышал Василий Смыслов. Бычков сказал тихо, подавляя волнение:
— Ребята, вы можете толком...
— На, читай! — Серега сунул ему сообщение, переданное по радио.
Он читал про себя, а мы смотрели на строчки через его плечо. Никто не проронил ни слова.
Огромная, страшная война... И сразу, в одно мгновение, вся наша работа, все заботы об острове и новом совхозе показались вдруг такими мелкими, нестоящими, что говорить о них было просто стыдно. Война... А мы копаемся в шурфах, ходим с теодолитом, бьем комаров. Война, а мы едим макаронный суп и рябчиков. Война, а руки наши без винтовок...
Не было ничего удивительного в том, что Саша Северин тоже стал набивать свой рюкзак вещами, а Сергей переоделся в чистое белье и приготовился в поход. В порядке вещей был и вопрос Смыслова, ни к кому конкретно не относящийся:
— Кто-нибудь останется?
Он аккуратно складывал свое хозяйство и примеривался к лямкам рюкзака. Я глянул на Бычкова, он — наменя.
— Я останусь, — спокойно сказал Бычков.
Ребята разом посмотрели на него. Саша и Петя — с недоумением, Сергей — с испугом, Василий — с едва скрываемым презрением. Остаться теперь, когда мы нужны фронту? Да ведь это же... Бычков выдержал молчаливый обстрел, добавил:
— Кто-то должен работать. Не всем идти на войну. Это прозвучало не очень убедительно, но враждебное напряжение исчезло. В самом деле...
Когда взошло солнце и осветило тихий задумчивый мир, в котором не было ни единого намека на войну, мы уже стояли у палатки в полной готовности. Пять бойцов. У нас с Сашей Севериным были рюкзаки, у Пети — вещевой мешок, Сергей и Вася Смыслов забросили за плечи чемоданы. Казак скулил, терся о ноги Саши.
— Ну...
Мы пожали руку Бычкова. Он болезненно морщился, он, конечно, страдал, через силу заставил себя улыбнуться.
— Что ж, идите. Желаю вам...
— Береги Казака, — сказал Саша таким голосом, что мы все глянули на него и смущенно отвели глаза. Губы у него дрожали. Размяк парень.
Мы ушли, ни разу не оглянувшись.
А через день, сломленные неудачей, разбитые, злые, усталые, мы сбросили груз у входа в палатку и сели на скамью, стараясь не глядеть друг на друга.
Бычкова в палатке не оказалось. Мы уложили вещи на место и улеглись в ожидании топографа. Он не появлялся до вечера. Казак тоже не появлялся. Уже стемнело, когда мы услышали шаги. Бычков сбросил с плеча рейку, топор, лопату и устало сел на дворе. Я тихонько встал и выглянул из палатки. Он сидел одиноко, сгорбившись, бросив натруженные руки на колени. Рядом свернулся усталый Казак. Нам было стыдно. Страшно стыдно. Мальчишки, а не бойцы. Побитые мальчишки.
— Леша, — сказал я, впервые назвав его по имени. Худое и серое от усталости лицо Бычкова вспыхнуло.
Он вскочил.
— Ты? Вы здесь, братцы...
Я обнял его, он прижался к плечу и отвернулся. Вышли ребята, они сконфуженно улыбались, по очереди обнимали Бычкова и отворачивались. Он не расспрашивал о наших мытарствах. Успокоившись, сказал:
— Ужинали?
— Нет еще. Не хочется.
— Трудно одному. Понимаете, рейку и ту подержать некому. Да и скучно, черт возьми! Саша, ты бы спел, что ли...
Северин гладил сбесившегося от радости Казака. Серега развернул бумажку и вслух прочел одну фразу из сводки Совинформбюро: «Немцы бомбили Киев, Смоленск, Вязьму». Саша гремел посудой, не слышал этого, он вдруг запел: «Любимый город может спа-ать спок...»
Увесистый удар по шее оборвал песню. Серега стоял над ним и со злостью говорил:
— Ну ты, артист! Чтобы я этой песни больше не слышал, понял? Иначе...
Северин вскочил, надеясь найти у нас поддержку. Но мы промолчали.
Это действительно была не та песня, какую хотелось слышать в июньские дни сорок первого года.
Потом мы рассказали Бычкову, как нас встретили в совхозе.
— В общем, дали жизни, — объяснил Саша. — Военком чуть ни в шею вытолкал. Ругал страсть как сильно. Стыд такой, что и передать нельзя. Дезертирами обозвал, сумасбродами и еще по-всякому.
— А фронт?
— Мы спрашивали. Знаешь, что он сказал: «Потребуется — найдем. И точка». Разъяснил, что из нашего треста никого на фронт не возьмут, что наша работа оборонная и важная. Из совхозов, как и с приисков, — ни одного человека. Золото — оно и есть валюта.
Поели мы молча. Потом, как по команде, взглянули на Бычкова. Он одевался.
— Пошли, ребята. Ночь светлая. Репера будем ставить, просеки рубить.
Началась та же работа. Впрочем, та же, да не та. Никто теперь не смотрел на часы. Всходило солнце — мы уходили. Обедали в тайге, у костра. Домой приходили в темноте. Рыли шурфы, зубами скрипели, если мерзлота не поддавалась. Мы изучали свой ненаглядный остров вдоль и поперек. Рубили на нем кусты, ставили колышки и писали на затесах: «Место для теплиц и парников», «Пашня — 1800 метров с севера на юг, 920 метров с востока на запад». Короче говоря, уже видели здесь совхоз, и никаких гвоздей.
Как-то вечером мы шли домой усталым шагом крепко поработавших людей. Вдруг послышалось, что заржала лошадь. Мы переглянулись. Казак насторожился, поставил уши торчком и бросился вперед, заливаясь во весь голос. Мы побежали за ним. На другом берегу протоки слышались голоса, фыркали кони.
— Ребята, Зубрилин! — крикнул Смыслов, чьи длинные ноги успели вынести хозяина далеко вперед.
Замполит шел по бревну через протоку. В лесу стояли кони, лежали кучей вьюки и седла.
— Вот и наши воины, — приветствовал он нас. Мы поняли, что военком беседовал с ним. — Ну, чего застеснялись? Здравствуйте.
Нам действительно было не по себе. Сбегали на войну... В конце концов, это простительно, но все-таки неприятно.
Зубрилин, видно, понял наше настроение. Он начал с того, что прочитал последнюю сводку о военных действиях. Неутешительная сводка. Мы хмуро слушали и никак не могли понять, как это немцам удалось так легко пройти через нашу границу. Ну, новая граница — куда ни шло: она могла быть неготовой или еще что там. Но старая, о которой шли такие разговоры!.. Неприступная, мощная. И вообще, ни пяди своей... малой кровью... и все такое. Как обухом по голове.
— Вот так, — сказал он. — Такие дела, братцы. Между прочим, меня тоже не взяли, хоть я только что демобилизовался. Говорят, здесь тоже фронт. — Он помолчал, посмотрел на нас. — А теперь несколько слов о работе. Знаете, что дает стране Колыма? Знаете, конечно. На золото мы можем покупать оружие, самолеты, корабли. Золото добывают здесь сотни тысяч людей. Их надо кормить. Продукты приходится возить через море, через чужое море. Ненадежно. Долго. В конечном счете от нас зависит, будут люди сыты или нет, будут давать металл или не будут. Понятно? И вот еще что. Сроку вам для работы здесь от силы два месяца. Заканчивайте с этим островом. Осенью едем на новое место.
— Куда? — спросил Бычков.
— Ближе к приискам.
Мы с Зотовым переглянулись. Нас этот переезд вряд ли касался.
— Вы оба тоже поедете, — сказал вдруг Зубрилин.
— А совхоз?
— Справляется без вас? Справится и дальше. Спасибо, что хороших мастеров подготовили.
Через два часа Зубрилин собрался в дорогу. Он спешил.
— Что там нового? — спросил я. — Как с Зотовым?
— Письмо от Шустова я получил, все сделал. Проверили Конаха. Весьма подозрительный человек. Но до конца о нем узнать ничего не удалось. Город Бобруйск, откуда он родом, у немцев. Ничего нового теперь не узнаешь. Долго.
— Вы думаете, что это все-таки он?
— Нет, я не думаю так. Улики малоосновательны. Может быть, просто совпадение. Подождем, посмотрим. И вообще не особенно утруждайте себя размышлениями на этот счет. Есть для того другие люди. Но оглядывайтесь почаще. Не вредно. Бдительность всегда нужна. А теперь, в условиях страшной войны, особенно. Я говорю о настоящей бдительности, ребята. Поняли?