За линией Габерландта

Сердце у него упало, сразу захотелось умереть. Если бы мог он плакать, то заплакал бы, как несправедливо обиженный мальчик. Но слез не было.

Скалов устало вернулся к дереву, сел на обсохшие корни. Они, как надувшиеся вены на руке старца, пузырились по земле и скрывались в ней, высасывая и перегоняя в старое тело дерева жизнь. Скалов посмотрел на свои руки и бессильно опустил их.

— Закурить найдется, пахан?

Из-за плеча выглянула черная телогрейка, серый треух. Нахальные глаза молодого парня оценивающе смотрели из-под треуха. Скалов вынул кисет, молча подал назад. Парень сказал: «Порядок!» — и уселся рядышком.

Они долго молчали. Парень свертывал фантастически огромную цигарку. Скалов тупо смотрел на стену, поглотившую его богатство.

— Здешний будешь? — панибратски спросил парень.

— Из тайги, — нехотя ответил Скалов.

— Да ну? С приисков? Говорят, золотишка там много, правда? И деньгу хорошую платят. Так? А нас вот тут приписали. Не везет...

Скалов молчал. Ему не хотелось говорить. Парень подождал минутку, опять спросил:

— Холодно там? Сказывают, зимой выйти из хаты нельзя, враз обледенеешь, не говоря уже о том, чтобы посидеть. Врут, поди?

Скалов опять промолчал. А парень покуривал чужую махорку и словоохотливо продолжал:

— Может, и врут. Про Нагаево у нас на Второй речке во Владивостоке говорили такое!.. А мы зиму в палатке прожили — и хоть бы что. Метели вот только, а чтоб сильного мороза, того не было. Кормят здорово и платят ничего себе, прилично. Вот золотишка нет — это правда. Я сам копался около речки — напрасный труд! Все наши ребята искали. Это когда вот тут, где мы сидим, обнаружили. Как с ума все посходили.

Он захихикал и вдруг осекся. На него глядели бешеные светлые глаза Скалова. Губы у проводника дрожали.

— Где обнаружили, что обнаружили?

Парень слегка отодвинулся и жалко улыбнулся. Чего взъярился человек? Ни с того ни с сего.

— А тут... Под деревом. Правда, сам я не видел, но весь лагерь у нас толкует. Копали и нашли.

— Золото? — Голос Скалова звучал сдавленно, хрипло.

— Оно самое. В банке. Там мешок лежал и вроде бы пояс. А внутри золото.

— Кто взял?

Известно, кто, начальник. Потом объявили: шесть кило семьсот. Какой-то дурак заховал. Знал же где, под школой... — Он рассмеялся, кивнув на стену. — Школу ставим, понял? Детишек еще нет, а вот, поди ж ты, кладем. Для будущего, понятно?

Скалов поднялся и, не удостоив парня ни словом, ни взглядом, зашагал прочь. Парень тоже встал, посмотрел на длинные ноги человека, на кисет в своей руке и, повернув в противоположную сторону, сказал, убыстряя шаг:

— Порядочек! Тридцать закурок, не меньше...

Скалов шел домой, не глядя по сторонам.

Безразличие и вялость, сковывающие его все последние месяцы, неожиданно сменились страшной яростью. Его обокрали. Обокрали! И кто? Эти самые люди, которые твердят о добрых делах, не хотят для себя лично ничего и все делают для общего блага. На кой черт ему-то это благо! Золото, добытое кровью, пошло на постройку школы. Школы! С каким удовольствием он взорвал бы эту каменную махину... «Вот вы какие, люди! Вам наплевать, что забрали у человека последнее: его надежду, его счастье. Вы со смехом ссыпали золотой песок из пояса в общий котел. Магнитка, Кузбасс, Магадан... Не для меня все это! Мне жить надо, мне! Самому жить, вот что! А как жить, на что? Зачем жить, если гол как сокол?» После всего, что он перенес...

Глаза у него горели неистовым огнем. Он быстро шел назад, в Олу, не глядя на встречных людей. К черту людей! Они ему подставили ножку. И этот Новоградский, герой тайги... Только теперь он понял, что означали слова геолога у костра, рядом с бухтой: «Мне хочется видеть великана в ином окружении». Он знал, что здесь будет город. Ну, погоди же!..

Два дня Скалов не подымался с постели. Он не болел, нет. Лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. Потом пересчитал деньги, какие у него остались. На билет хватало.

К нему зашел милиционер. Это был новый человек в Оле, молодой, строгий. Он просмотрел бумаги Скалова, заметил:

— Прописаться надо, гражданин. Теперь у нас строгий пограничный режим.

— Я уеду на днях, — ответил Скалов.

— Тогда другое дело. Три дня можно без прописки.

Скалов стал пропадать в порту. Он хлопотал о выезде. На него смотрели как на чудака. Тысячи людей ехали сюда, а он уезжал. И все-таки ему обещали. Как-никак человек с первооткрывателями явился на Колыму. Надо уважить. Он получил паспорт, пропуск, на последние деньги купил харчей. Он подолгу стоял у воды, смотрел на зеленую воду и думал, что его ждет там, за морем. Приедет во Владивосток, сойдет с парохода... А дальше что? Кому он нужен? Мысли были настолько тяжелые, что снова не захотелось жить. Взять ружье, пойти в тайгу и...

В день отъезда Скалов заглянул в ресторан — деревянное двухэтажное здание, выросшее через дорогу от почты. Уселся за столик. Рядом с ним сидели еще трое; они пили, громко смеялись и вообще чувствовали себя на седьмом небе. Предложили Скалову, он поблагодарил, молча выпил рюмку.

— Я до Атки дошел. Знаешь, за перевалом строить дорогу легче, ровная долина, хоть катись... — сказалодин.

— А я уже в Берелехе. Мы карту делаем. Ну, братцы, скажу вам, такая глушь!..

— Брось ты, глушь... Из Аркагалы парней встречал — это еще дальше. Уголёк там нашли, понимаешь, станцию строить будут.

— Ты здесь надолго?

— Завтра еду. Теперь в самое Ягодное. Три новых прииска. Локомобиль перебрасываю, представляешь, такую махину — через перевал?

Скалов заскучал. Все они одинаковые. Одному шоссе, другому карта, третьему какой-то локомобиль. Есть в кармане по тысяче рублей, считают себя богачами и сидят в ресторане до рассвета. Никакой заботы о завтрашнем дне. Легковесность непонятная, она его раздражала.

Он встал, поклонился и ушел.

У самых дверей его обогнал небольшой черноволосый человек. Он слегка оттеснил Скалова, заглянул ему в лицо, сказал «простите» и вышел первым. Скалов не обратил на него внимания.

Дорога в порт была пустынной. Ночью движение замирало. Скалов шел неторопливо, не глядя по сторонам. Впереди еще медленнее двигалась одинокая человеческая фигура. Поравнявшись, Скалов с удивлением увидел того самого, черноволосого. Тот остановился, подождал Скалова, сказал:

— Если не возражаете, пойдемте вместе. Вдвоем как-то веселей. — Он говорил с легкой усмешкой, покровительственно.

— Извольте. Но я плохой собеседник.

— Помолчим. Это тоже дозволено среди знакомых.

— Какой же вы мне знакомый? — насмешливо спросил Скалов.

— У вас сдает память, — тем же тоном ответил черноволосый.

— Напомните, — уже грубо буркнул Скалов.

Черноволосый не ответил, продолжал идти, глядя прямо перед собой.

— Ну? — подстегнул Скалов.

— Моя фамилия Конах.

— Не слышал. — Проводник соврал. Услышав эту фамилию, он похолодел. Мельком глянул в бородатое лицо.

В темноте белели только зубы. Смеялся, проклятый!

— Когда-то меня называли прапорщик Конах.

— Когда это? — Он продолжал играть, хотя все уже понял — и кто с ним рядом, и зачем.

— Ну, скажем, лет девять или десять назад. На старой барже около усадьбы Зотова.

Акинфий Скалов тяжело вздохнул. Он остановился и растерянно смотрел на черноволосого. У того опять блеснули зубы.

— Вспомнили? Конах, из маленького отряда, который вы и господин Никамура вели через всю тайгу.

Зачем он говорит о прошлом? Конах, Конах... Да, конечно, он успел тогда вскочить на судно, ускользнул от пограничников. Господи боже, зачем он встретился!..

— Вы, кажется, не рады, Кин? — сказал Конах, подчеркнуто называя его старым именем. — А я вас увидел еще неделю назад и, конечно, сразу узнал. Осторожности ради не являлся пред ваши очи. Руку, Белый Кин!

Он протянул руку. Скалов осторожно пожал ее. Прошлое... Впрочем, черт с ним, с прошлым! Через несколько часов отойдет пароход и не очень приятное знакомство оборвется.