Страница 6 из 37
Я вижу счастье. Мы были счастливы, слышишь, мы были оглушительно счастливы! Как странно, как сладко, как больно — и некому рассказать об этом, — что все это мне показали лишь после, только потом, напоследок.
Фильм второй. Второй египтянин
CAST:
Официант закусочной, иммигрант.
Художница.
Хозяин кафе.
Супружеская чета на пороге смерти.
Люди из прошлого, объекты памяти и воображения.
Объекты телевизионной заэкранности.
Полицейские.
Сцена 1. Кафе
“Простите, могу я спросить вас, мэм? Откуда вы приехали?” — “Из Петербурга”. — “А, это в Африке... Вы говорите на африканос?”
Около пяти часов летнего вечера. Арабское кафе на окраине Нью-Йорка. Честнее было бы назвать это заведение закусочной, но хозяин не поскупился на вывеску: “MIRACLE of CAIRO”.
Молодой официант засмотрелся на женщину. Осмелился заговорить. Сел в лужу с этим Йоханнес... Петербургом. Потерялся.
Женщина смеется.
Блистательная, артистичная. Чуть взвинченная.
Отодвигает поставленную перед ней чашечку кофе. Без молока. Без сахара.
“Я вообще-то художница. В Нью-Йорке пару месяцев. Хочешь, покажу свой альбом? Издан в Париже”. — “О, это правда ваши картинки?” — “Правда мои”. — “О найс!”
Функция альбома: я, парень, не то, что ты думаешь.
Функция сока, что пьет, подсев, официант: ты добрая, ты очень добрая, не гони меня, ладно?
Губы официанта, вседневная функция коих — называть счет, на ощупь продираются сквозь дремучести внепрейскурантного обхождения: “Иджипшен библ ар найс... Дон’т би эфрейд...” — “Библия? Египетская библия??” — “Библ... библ... май библ...” — “Байбл?” — “Ноу, хе-хе... Ай мин би-бл... иджипшен би-бл...” — “Пипл?” — “О йес, библ!” — “Не библ, а пипл. Скажи: пипл!” — “Библ!” — “Ну, о’кей...”
Ей уже скучновато. It leads to nothing. Парень полноватый, лысоватый. Глуповатый. Глаза добрые. Да и черт с ними. Устала. It really leads to nothing.
“Ю хэв э лот оф пикчерз, мэм!.. Бью-у-у-у-тифул пикчерз!..” — “Где тут пепельница у вас?” — “Пожалуйста, мэм! Ай ноу уан пэйнтэр... Он тоже рисует картины... Э лот оф пикчерз!.. Красивые картины!..” — “Ну и что? У него есть деньги?” — “Деньги? Ай дон’т ноу. Я видел его один раз... Красивые картины, мэм!..” — “Так. Ну, я, пожалуй, пойду”. — “Уай, мэм? Вы торопитесь?” (Она — себе.) “Подумаешь! Буду в „Макдональдсе” тарелки мыть!” — “Сорри, мэм?” — “Подумаешь, говорю. (С прежним вызовом.) Буду в „Макдональдсе” посуду мыть! Плевать мне на всех!” — “Но... (робко) в „Макдональдсе” посуду не моют, мэм... Они ее выбрасывают...” — “Sorry?” — “В „Макдональдсе” не моют тарелок, ай гесс... Зей троу зем эуэй... Одноразовая посуда, мэм...”
Секундная пауза.
Взрыв смеха.
Женщина хохочет невероятно громко.
Хозяин, багроворожая гора мяса, на миг забывает про нож.
Смеется и официант. Начинает робко, оглядываясь на хозяина. Заканчивает, глядя женщине прямо в глаза.
Что-то примиряет этот совместный смех.
“Вы очень добрый и красивый вумэн. Очень! Пожалуйста. Ай инвайт ю ту май хоум. Пожалуйста!.. Я очень-очень хорошо приготовить э диннер. Ит из тру. Иджипшен библ всегда вкусно готовить! Дон’т би эфрейд! Пожалуйста! Можно?..”
Сцена 2. Уличный телефон
Чуть позже.
Женщина за стеклом кабины.
Видимо, говорит с подругой.
Может, с собой?..
“Сколько это может продолжаться?! Я устала! Почему бы нет?.. А что, разве сейчас меня не насилуют? Ну, изменится форма насилия... Хотя бы конуру свою оплатить за месяц! И потом, я художница, мне нужны детали! Свобода?.. Не смеши. От смены континентов меняется только форма зависимости. Да нет!.. Это не Гегель сказал!..”
Сцена 3. Снэк-бар
Сразу после этого.
Наскребает последние центы.
Наглатывается дешевой, быстро заглушающей голод дрянью.
Потат, майонез, потат.
Итог: желудок жадно и ласково принял пищу.
Впрок. Наперед. Про запас.
У него дома она думать об этом, слава Богу, не будет.
Сцена 4. Пятнадцать минут спустя. Дорога
“Зачем ты заходила в снэк-бар?” — “Я хотела купить себе новые туфли”. — “Разве они там продаются?” — “Нет”. — “Зачем же ты заходила?” — “Потому что хотела купить туфли”. — “Найс, хе-хе... Ты очень веселый женщина! и добрый! и ты бью-у-у-у-тифул!.. Иджипшен библ...” И т. п.
Сцена 5. В супермаркете
“Давай я покупаю красивый египетский еда?” — “Покупай что хочешь”. — “Что-нибудь пить? Сок? Пепси? Спа?” — “Вино”. — “Какое? Сколько бутылок? Я покупить все, что ты показать”. — “Любое. Up to you”. — “Сорри?” — “Да делай что хочешь!”
Тоска. Кому повем печаль мою?..
Сквозь стекло витрины видна парочка. Девяностолетние супруги в духе немецкого экспрессионизма. Маленькие, сплющенные в направлении сверху вниз. Муж, храня мужскую дистанцию, на два пальца выше. Намертво сцеплены под ручку, полный клинч. Загипнотизированные зеленым светом, испуганно и покорно семенят на тот берег... Стараются именно семенить, не ползти...
Огромная, пустая и страшная дорога. Стая машин, пригнав к одной линии, по-волчьи застыла перед прыжком. Иллюзия остановки времени. Трусливая аберрация. Все равно поток искорежит... сомнет... вычеркнет из пейзажа...
Старичок в костюмчике цвета мокрого пепла... Старушка в темной приплюснутой шляпке... Точно в щербатой тарелочке, что из рода скромного антиквариата... Черная сумочка, темно-зеленый костюмчик... Черна кладбищенская земля, в которой они вот-вот оба исчезнут, сильна темной зеленью трав, что покроет их. Кто первый? “Только не ты!” — “О нет, только не ты!” Горбатенькие, слитые временем в неразрывность. Так ли? В том, как судорожно сцеплены руки, слышится: “Господи, только не ты!..”
...Куда мне девать себя от ее приплюснутой шляпки?
Отойди от окна.
А толку?
Все равно отойди.
Появляется египтянин. На лице — влажная, как дыня, улыбка, в руке — огромный фирменный мешок от P&P. Мешок распираем корпоративными дарами Запада и Востока.
На этот несколько перегруженный натюрморт художница взирает более чем нейтрально. Когда не хочется есть, и впрямь чувствуешь себя человеком.
Сцена 6. Жилище
Табличка на двери: “Mr. N. Bacilli”.
Звяканье связки ключей.
“Это твоя фамилия?” — “Ноу. Хозяина”. — “Квартиры?” — “Квартиры и кафе. Но он здесь не жить, дон’т би эфрейд!” — “Ха! Было б чего бояться”. — “Он хороший мэн. Он мой родственник. Он давать мне работа!” — “Противная фамилия. Бац! — бациллы, бициллин... Остерегайтесь случайных связей”. — “Сорри?”
Жилище...
Жилище? Нет, а тебе-то какие такие чертоги здесь грезилось узреть? Подумаешь тоже! — наперсница Нефертити с дружеским визитом к наложнику Клеопатры...
Жилище?.. С пересчетом на жанровую сценку в духе передвижников здесь органичен (и очевиден) пролетарий в застиранной майке. Тридцать лет и три года он фрезует, знай, на “Арсенале”, а его старуха (то бишь жена после первых же родов) пьет, впополаме с ним, водку. Учетчица в трансмехдепо, а хотела бы стать бригадиршей, чтоб другие учетчицы были б у ней на посылках. Трое детей (для расширения площади) настрогали старик со старухой, школьница дочь не пойми от кого залетела: водка, побои, чтоб помнила; водка, горзагс и роддом. Несколько ценных вещей накопили старик со старухой: в “зале” цветной телевизор (взятый в кредит), “шифоньер”. Крестная первой жены: приезжала с Гусилищ на Пасху, в Центре лечили с бесплодия, а умерла с аллергий. Зина, от мужа золовушка, женщина с образованием: слезы, курорты, женатики, слезы, аборты, дурдом. Шурин, что зубы посгнившие, тот угорел еще в майские, так ненавидел Америку, что про семью и забыл.