Меншиков

Обращаясь к чиновникам, царь писал: «Глава же всему, дабы должность свою и наши указы в памяти имели и до завтра не откладывали, ибо как может государство управляемо быть, егда указы действительны не будут, понеже презрение указов ничем рознится с изменою». Призыв царя к неукоснительному выполнению царских повелений содержится и в другом указе: «Понеже ничто так ко управлению государства нужно есть, как крепкое хранение прав гражданских, понеже всуе законы писать, когда их не хранить, или играть, как в карты, подбирая масть к масти».

Что касается остальных подданных, то здесь царь руководствовался несложной сентенцией. «Наш народ, – писал он, – яко дети, неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера (наставника. – Н.П.) не приневолены бывают». В изобретательности царю, как «приневолить» подданных выполнять указы, не откажешь: ссылка на Нерчинские рудники и на галеры, разнообразные истязания, денежные штрафы, конфискация имущества, лишение жизни – такими и им подобными угрозами заканчивается едва ли не каждый указ Петровского времени. Справедливости ради отметим, что указы Петра не только угрожали, но и убеждали. Публицистическая направленность указов, особенно тех из них, которые были написаны лично царем, общеизвестна. Указы регламентировали жизнь подданных от рождения до смерти. Вспомним указы, касавшиеся внешности подданного, – о брадобритии, об одежде и обуви. Добившись желаемого в этой области, царь переходит к регламентации жизни подданных в прочих сферах. Указы определяли, что хлеб надлежит убирать не серпами, а косами, чтобы кожу для обуви обрабатывали не дегтем, а ворванным салом, чтобы избы в деревнях ставили одну от другой на указанном расстоянии, чтобы потолки в сенях обмазывали глиной, как и в горнице, чтобы ткали не узкие, а широкие холсты, чтобы купцы довольствовались прибылью, не превышавшей 10 процентов. Бани разрешалось топить раз в неделю.

Указы не оставляли подданных без наставлений и в то время, когда им приспело жениться или выходить замуж: родителям не разрешалось принуждать детей «к брачному сочетанию без самопроизвольного их желания». В то же время запрещалось дворянским отрокам вступать в брак, если они «ни в какую науку и службу не годятся», от которых «доброго наследия к государственной пользе надеяться не можно».

Законодательство не оставило без внимания и духовную жизнь подданных. Указы обязывали их посещать церковь в воскресные и праздничные дни, регламентировали поведение прихожан в храме.

Приспело время отправляться в лучший мир – указы и здесь наставляли подданных: рядовых смертных «внутри градов не погребать», подобной роскоши удостаивались только «знатные персоны». Не разрешалось хоронить в гробах из дубовых досок или выдолбленных из толстых сосновых деревьев. Для этой цели надлежало использовать менее ценные породы древесины.

Указы, как видим, по своей сути не только регламентарные, но и рационалистические: в совокупности они на бумаге создавали идеальные порядки, следование которым приведет к полному благополучию государства и его подданных. Сразу же оговоримся, что мир, сконструированный указами, был эфемерным и мало схожим с реальными условиями бытия. Впрочем, для нас в данном случае важно не это обстоятельство, а четко выраженная тенденция этих указов к нивелировке жизни подданных в рамках сословия, к которому они принадлежали.

Нет надобности доказывать, что в рамках самодержавной политической системы огромное значение имела личность самого монарха, его взгляды, определявшие в конечном счете выбор лиц, приближаемых к трону. Какими критериями он при этом руководствовался, какие качества личности вызывали у него симпатии или антипатии? Кто входит в фавор?

Уместно в этой связи вспомнить Бирона, человека желчного, мстительного, с садистскими наклонностями, истязавшего не только своих соперников, но и занимавшую трон возлюбленную – Анну Иоанновну. Круг интересов этого грубого фаворита ограничивался пристрастием к лошадям, в которых он понимал толк. Не занимая никаких официальных должностей в правительстве, Бирон оказывал влияние на такую же грубую императрицу при назначении на должности, организации развлечений, определении меры наказания провинившегося и др.

Бывший певчий Алексей Розум стал при Елизавете Петровне графом Разумовским. Он никогда не вмешивался в дела управления. Приходит на ум еще один фаворит – брадобрей Кутайсов, возведенный неуравновешенным Павлом I в графское достоинство. Как видим, личность монарха проявляется в выборе фаворита. Монарх ограниченных способностей выбирал и соратников серых и бесцветных.

Чтобы быть замеченным и обласканным Петром, надлежало соответствовать взыскательным требованиям царя-рационалиста. «Однако ж мы для того никому какого ранга не позволяем, пока они нам и отечеству никаких услуг не покажут и за оные характера не получат» – гласит Табель о рангах.

Одна из граней дарования Петра Великого состояла в умении угадывать таланты, выбирать соратников. Можно назвать десятки ярких индивидуальностей, раскрывших свои способности в самых разнообразных сферах деятельности. Но Петр умел не только угадывать таланты, но и использовать их на поприще, где они могли оказаться наиболее полезными. Несколько тому примеров.

Под Полтавой под рукой царя находился весь цвет командного состава русской армии: фельдмаршал Б. П. Шереметев, генералы А. И. Репнин, Я. В. Брюс, А. Д. Меншиков. Петр послал преследовать бежавшего с поля боя противника А. Д. Меншикова и, как дальше убедится читатель, не ошибся в своих расчетах – только Меншиков, и никто иной, обладал такими свойствами характера и дарования, которые могли обеспечить успех операции у Переволочны.

При крайне опасном положении русской армии на реке Прут Петр отправил вести переговоры с османами не кого-либо из своего окружения, например того же канцлера Г. И. Головкина, а вице-канцлера П. П. Шафирова, человека столь же настырного, как и гибкого, умевшего быть грозным и неумолимым и источать столько любезностей и комплиментов, что совершенно обескураживал собеседника. Искусство Шафировадипломата оказалось весьма полезным, ибо перемирие, заключенное им на Пруте, как отмечалось выше, предусматривало условия самые легкие из мыслимых.

Не менее удачным было назначение Б. П. Шереметева командиром карательного отряда, направленного на подавление мятежных астраханцев, или назначение в состав делегации для переговоров со шведами А. И. Остермана. Этот коварный и вкрадчивый человек, умевший быстро завоевывать доверие и переходить на конфиденциальный тон, хотя официально и не занимал руководящей должности в делегации, но играл решающую роль в переговорах со шведами и на Аландском, и на Ништадтском конгрессах. В выборе соратников Петр ошибался редко, но ошибки все же случались, как, например, в его недооценке хитрости Мазепы.

Но мы знаем и другого Петра – человека жестокого и деспотичного, низводившего соратника до роли послушного исполнителя своей воли. Едва ли не самым выразительным примером могут служить взаимоотношения Петра и его фельдмаршала Б. П. Шереметева.

Царь никогда не возлагал на себя роль главнокомандующего армией или флотом. Такую должность номинально выполняли на суше Б. П. Шереметев, а на море – Ф. М. Апраксин. Фактически армией и флотом командовал Петр. Подобно тому как в Адмиралтействе, по свидетельству современников, не вбивался ни один гвоздь без повеления царя, так в армии и на флоте без его ведома не принималось ни одного более или менее важного решения. Где бы ни находился Петр – на самом театре военных действий, вблизи него или за многие сотни верст, именно Петр, а не Шереметев руководил перемещением войск, их формированием, определял своевременность или несвоевременность сражения. В адрес фельдмаршала сыпались понукания, угрозы, распоряжения, включавшие даже мелочи боевой жизни.

Шереметев был настолько приучен к такого рода царским повелениям, что, оказавшись без них, пребывал в полной растерянности. Именно в таком положении оказался Борис Петрович, когда Петр, сразу же после Прутского похода, отправился за границу – в Карлсбад на лечение и в Торгау на свадьбу своего сына Алексея. Связь с царем была затруднена, и Шереметев плакался Ф. М. Апраксину: ранее, писал фельдмаршал, было «не так мне прискорбно и несносно, как сие мое дело, за отлучением его самодержавства в такую дальность, також что вскорости не могу получить указ, а к тому отягощен положением на мой разсудок, что трудно делать». Своим «разсудком» Борис Петрович отвык пользоваться. Посочувствовал Шереметев и Апраксину: «Мню себе, что и вы в такой же тягости и печали застаешь».