Страница 6 из 7
— И ни одной работы не осталось?
— Почему же? — таинственно сообщил священник. — Одна осталась.
— Ну? — простонал Бахадыр.
— По заказу шейха Касима, в подарок одной златовласой особе королевской крови, твой отец написал икону «Недреманное Око», а спустя двадцать лет хитроумные наследники
— Что тут поделаешь, — развел руками преподобный. — Господь так любит людей, что для тех, кто твердо убежден, будто Его нет, Его действительно нет. Человеческому рассудку это непостижимо, но хотя бы оцените уровень свободы.
— Иногда я не понимаю тебя, отче! — признался путешествующий с ним молодой иерей Борис.
— Ничего сложного, чадо мое недальновидное, — улыбнулся преподобный. — У Бога ничего случайного не бывает. Судя по всему, впереди нас ожидала авария, и тебе могло оторвать правую руку, тебя почислили бы за штат, и остаток жизни ты провел бы сторожем в городском ботаническом саду.
— Слава Богу за все! — воскликнул испуганный иерей и благодарно потер правую руку.
— Аналогично! — поддержал его отец Савва и принялся за ремонт.
— Каждому человеку при рождении Господь дает ту родину, которая наиболее пригодна для спасения данного человека. Эту землю можно по праву считать своей Землей Обетованной и отдать за нее жизнь.
— Значит, эмигрантам спастись сложнее? — уточнили вопрошавшие.
— Да-с, условий меньше, оттого и тоскуют, — кивнул он.
— Скажи мне, честный отче, — спросил однажды отца Савву молодой толстый инок, — ты когда-нибудь скоромился во время Великого поста?
— Нет, — признался тот, — хотя пытался дважды. Один раз в войну, но меня «снял» с бронетранспортера вражеский снайпер, и я не успел даже пережевать скоромное. А второй раз я, будучи уже иподьяконом, забрался глубокой ночью с куском пармезана на колокольню, но в самый неподходящий момент прилетела говорящая ворона и крикнула на всю округу: «Скоромишься, сволочь?!»* Пришлось для сокрытия греха отдать весь пармезан ей.
— Весь, весь?! — облизнулся молодой толстый инок.
— Абсолютно весь, — гордо подтвердил преподобный.
— Извините, — извинялся он, когда на это обращали внимание братья.
— За что? — понимающе пожимали плечами опытные монахи.
— За слово-сорняк, — пояснял он.
— За какое? — ужасались братья.
— Извините, — повторял преподобный.
— Сколько стоит истина? — лукаво спросил однажды преподобного один приезжий римский антиквар, поставляющий по случаю в монастырь редкие иконы.
— Тридцать сребреников, но продавать не советую, — по-доброму рекомендовал преподобный.
— Не смейтесь надо мной! — негодовал негоциант. — Я не продавец, я чиновник.
— Я в курсе, что продавец повесился, — кивал головой отец Савва. — Значит, теперь его интересы представляют чиновники?
— Вот, отче честный, — обратились как-то к отцу Савве пронырливые семинаристы, — есть пастыри для солдат, есть пастыри для бывших в плену заблуждений, раскольников, есть даже пастыри для разбойников. А вы для кого пастырь?
— Ну, если следовать вашей дикой классификации, — с улыбкой ответил он, — то я, наверное, в большей степени — пастырь для спивающихся инженеров.
— О, сколь много еще в человеке истинного величия! — громогласно восхитился преподобный и по приезде в монастырь, не откладывая в «долгий ящик», собственноручно посадил в саду саженец вишни.