Вольный стрелок

К острову плыть труднее досталось. Волна поднялась, гнала меня обратно к берегу, рвала мешок за спиной, трубку стало захлестывать – наглотался соленой воды, да еще рубашка липла, мешала (я ее для тепла снимать не стал) – устал вконец, обозлился.

Зато Анчар меня встретил знатно. С крымско-кавказским радушием и гостеприимством. Втянул за шиворот на борт, разоблачил, полотенце протянул – растирайся, мол, как следует. А той порой на носовой палубе стол накрыл – с вином и пищей. Даже чьи-то зажаренные ребрышки положил, и я с удовольствием рвал с них холодное мясо и вкусные хрящики, подрагивая озябшими плечами.

Потом Анчар протянул мне набитую трубку.

Я с наслаждением раскурил ее, подбил под спину надувной спасательный жилет, развалился.

– «Герцеговину» куришь?

Анчар миролюбиво дернул седым усом:

– Я – убийца, кровник, но не наглец. Я простой человек.

И главное – объясняешься доходчиво. Усы отпустил, в сакле небось портрет Джугашвили повесил, а табак его любимый курить не смеешь? Простой человек. Кровник.

– Что там видел? – спросил Анчар, выбирая удочки. – Если там худой человек прячется, я его зарежу. Только скажи.

– Прячется, – я опустил руку за борт, подхватил под жабры бьющуюся кефальку, снял с крючка, бросил в лодку. – Но резать я его не стал.

– Испугался?

– Испугался, – признался я. – Крови боюсь. Я от нее в обморок падаю.

Опять ус дернулся, зубы под ним блеснули.

– Я тебя понял: этого зарежем – другой придет. Другого зарежем – еще один найдется. – Он обежал взглядом горы, словно прикидывал, сколько зарезанных можно свалить в это Черное ущелье. Вздохнул с сожалением. – Правильно решил. Сначала надо узнать – что ему нужно. А потом зарезать. Ты умный. Хорошо, что тебя не взорвали.

– Хорошо, – охотно согласился я. – Мне тоже нравится.

– Тогда ставь парус. Хороший ветер набежал. Полетим как вольные птицы.

Оно и впрямь – пора настала лететь. Нас отжимало напором ветра к острову. В него уже звучно плескались сильные волны, разбивались в брызги, взлетая наверх, обнажая заросшее мидиями подножие.

Я поставил парус и выбрал шкот. Швертбот рванулся так, что Анчар едва успел выхватить из воды якорь.

Когда я положил руль к берегу, лодку резко накренило, тонко запел в снастях «хороший ветер». Освободив тягу румпеля, чтобы удлинить его, я сел на наветренный борт, открениваясь. «Вольной птицей», порой чуть не касаясь пенистых гребней вздувшимся брюхом паруса, швертбот летел к берегу. Глядь – уже и причал, через который грузно, напористо переваливались зеленые валы. Я не решился подходить к нему, а выбросил лодку на берег.

Мы вытянули ее подальше на песок, покидали рыбу в ведро и, как настоящие рыбаки после трудной путины, волоча за собой мокрую сеть, устало пошли вроде как в объятия заждавшихся нас верных жен. И любовниц.

Ветер, все крепчавший, рвал из-под наших ног легкий песок и гнал его к дому, швырял в стены и окна, хлопал дверьми и парусившимися занавесками.

Вита, набрасывая на плечи шаль, вышла в гостиную.

– Какой ветер поднялся. Мы уже беспокоились.

– Ничего, – сказал Анчар, закрывая двери и окна. – Ветер – джигиту брат. Ветер – врагу помеха. Включим свечи, нальем вина, закурим трубки. Так я сказал? Песню запоем. Про аэродром. Дома хорошо, когда на дворе непогода.

– Шторы задерни, – попросил я. – Сквозняков боюсь, у меня насморк хронический. – Надо их ненавязчиво на режим строгой секретности переводить, случай подходящий.

– Я прошел к себе, снял мокрую рубашку, прилег. Надо было подумать немного, стало быть. Лежа хорошо думается. Лежишь себе и лежишь, думаешь, думаешь. Не заметишь, как и проснешься.

Не дали подумать. Анчар неугомонный постучал.

– Хозяин ждет. К себе просит.

– Это он тебе хозяин, – буркнул я сквозь одолевающий сон. – А я себе хозяин сам. – Я натянул непросохшую рубашку. Это с хроническим-то насморком. – Сейчас иду.

– 

– Ну что? – спросил Мещерский, едва я сел в кресло в его кабинете.

Помню, по этому поводу Иван-царевич хорошо Бабе Яге ответил: мол, ты, старая карга, сперва напои-накорми добра молодца, в баньке его с дороги прожарь, а уж потом спрашивай. Ну то Иван-царевич, а я-то просто Серый… волк. И ответил:

– Вы правы. За виллой ведется наблюдение. Профессиональное.

– С какой целью? – пожал плечами.

– Думаю, на этот вопрос ответить можете только вы. Вспомните что-нибудь. Важное. Из вашей боевой биографии.

– Разве столько вспомнишь?.. – искренне огорчился Мещерский. Не скрывая иронии.

– Хорошо, тогда постарайтесь ответить на мои вопросы. – Я положил на стол диктофон. – Не возражаете?

– Если это нужно… – Дернул плечом.

– Нужно. Я проанализирую нашу беседу, – люблю умные слова. Но, к сожалению, мало их знаю, – – может, что-то и всплывет.:. Вас кто-нибудь посещал в последнее время? Письма, телеграммы?

– Нет, практически никакой корреспонденции, – уверенно ответил Мещерский. – А из посетителей… Приезжает один человек, привозит некоторые продукты. Другой человек иногда помогает Арчи в саду. Бывает механик, смотрит машины, двигатель яхты. Но это мои люди, абсолютно надежные. Что еще? Да, с месяц назад приезжал мой врач. Он наблюдает меня постоянно. – В глазах его опять что-то мелькнуло.

– Вы больны?

– Это к делу не относится…

– Мы условились, – прервал его я, напоминая о нашем договоре.

– Да, – Мещерский досадливо поморщился, – я не совсем здоров. Частые головные боли… – И поспешил уйти от этой темы. – Да, вспомнил! Был еще один визит. Примерно в то же время. Был посланец. Странный, мягко говоря. Я его не понял.

– От кого он прибыл? От Бакса?

– Да, от него. Бакс просил вернуть емуконверт.

– С деньгами? Вы ему должны?

– Нет, я никому ничего не должен. – Это он подчеркнул. – Перед отъездом я привел все дела в порядок. – Сказано со вкусом, будто накануне дуэли. Или самоубийства. – Он просил вернуть ему какой-то конверт. Просто конверт.

– Пустой?

– Не знаю. Я так и не вспомнил ничего, что связано с этой просьбой.

– И что же вы ответили курьеру? – Я не смог скрыть волнения и нетерпения в голосе. – Это крайне важно. Вспомните!

Мещерский потер ладонью лоб.

– …Я спросил: какой конверт? Он сказал: вы знаете. Я ответил: не знаю. Он стал почему-то угрожать. Арчи выкинул его за дверь.

– Поторопился, стало быть, – вздохнул я. – И спустя какое-то время после этого вы почувствовали себя неуютно?

– Да, пожалуй, так, – удивился Мещерский, будто сделал открытие.

Ох, сдается мне, темнит Князь. Круто темнит. Разве что – поднажать попробовать?

– Ну а теперь «не для протокола»: что за конверт?

Мещерский ответил мне «глубоким и проникновенным» взглядом. И пояснил, добавляя:

– Понятия не имею. Абсолютно.

– Я не могу вам поверить.

– Вам не остается другого. – Это было сказано просто. Так просто, что настаивать не имело никакого смысла.

– Хорошо, ваши предположения на этот счет? Догадки?

– Ни малейших.

– Кто знает о том, где вы находитесь? – зашел я с другого конца.

Он опять пожал плечами (это у него хорошо получалось):

– Практически все мои бывшие коллеги по бизнесу.

– У вас остались какие-то обязательства по отношению к сообщникам? – проигнорировал я деликатный термин «коллеги по бизнесу». – Общие документы, счета, другие бумаги?

– Да нет же, я только что говорил, я ушел чисто. Претензий ко мне не было. Впрочем… – он надолго замолчал.

Я терпеливо ждал. Колитесь, милый Князь, колитесь.

Мещерский выключил диктофон. Тот, что на столе. Но не тот, что у меня в кармане. Маленький такой.

– Есть глубоко личный нюанс… Дело в том, что Вита… Словом, когда я решил отойти от дел, она… принадлежала другому…

– Была замужем? – уточнил я, не сомневаясь в ответе.

– Не совсем…

– Находилась на содержании? У одного из ваших «коллег по бизнесу»?

Мещерского возмутила моя бестактность. И я так из-за этого расстроился. Чуть не заплакал.