Вольный стрелок

Набрав воды, Женька мужественно и отважно принимала душ и возвращалась в пещеру – свежая, бодрая и холодная. Бралась за приготовление завтрака: разогревала остатки ужина, поджаривала хлеб – сбылась мечта…

К этому времени обычно возвращался с охоты Анчар. И, как правило, приносил что-нибудь вкусненькое к обеду: либо козленка, либо пару куропаток, пробитых одной стрелой, либо сумку грецких орехов. А в один день притащил охапку форели. Еще трепещущей в мокром мешке.

На вопрос: где взял? – ясный до предела ответ: там. Речка есть. Да.

После завтрака я опять заваливался на постель и пытался заманить Женьку под шкуры, если Анчара не было поблизости.

Она презрительно фыркала:

– Тебе бы все с бабами валяться. А хозяйством кто заниматься будет? Привык на всем готовеньком.

Я обижался, отворачивался к стенке и засыпал. И мне снилось то, что уже сделано, и то, что я еще не сделал.

Но снилось плохо: под шкурой мне было жарко, я сбрасывал ее – меня трясло от холода. В душе, что ли?

В один из вечеров я перечитал письмо Мещерского ко мне, еще раз убедился, что его нельзя было показывать следствию – слишком много возникло бы таких вопросов, от которых я просто был обязан оградить светлую память несчастного Князя и его подруги.

Да и мне это вряд ли помогло бы. Некоторая двусмысленность (в частности, там, где он просил меня позаботиться о Вите) только добавила бы косвенных улик в мое дело: что он имел в виду, гражданин Сергеев? И не является ли убийство гражданки Боровской выполнением предсмертной воли покойного?

Я вынул из конверта кольцо, отдал его Женьке, и она пошла поплакать в уголок, а письмо Мещерского Вите, не распечатывая, положил в огонь.

И снова забрался под шкуру – потеть и трястись от озноба…

Но вот как-то утром покой и приятные сновидения Серого были нарушены ощущением реальной угрозы.

Я высунул нос и услышал такую фразу.

– Вымыть его надо, – сказала Женька Анчару, кивая в мою сторону, будто меня здесь никогда не было. – От него тюрьмой пахнет.

– И подстригать, – добавил Анчар. – Я его подержу. Чтобы не спорил.

Я молча достал из-под подушки пистолет, и они на некоторое время оставили меня в моем туманном покое. Затаились, стало быть.

Потом Анчар надолго отлучился и вернулся, зловеще щелкая огромными ножницами.

– Барашков ими стригут, – пояснил он Женьке, игнорируя мой затравленный взгляд. – Но ему тоже понравится. Буду крепко держать, так, да?

И они это сделали. Бороду, правда, оставили, а голову «подровняли». Хорошо, что у нас не было зеркала (Женькино в косметичке не в счет, что в него разглядишь, одни фрагменты), иначе я бросился бы в пропасть…

Анчар выпустил меня из своих лап, отступил на шаг, чтобы во всем объеме оценить Женькино творчество (от слова натворить, полагаю).

Я с гаснущей надеждой смотрел ему в глаза.

Мне показалось, что он сейчас рухнет на колени в глубоком раскаянье. Но он устоял, только проворчал:

– Ты ошибилась немного, Женечка. Лучше бы я тебя не пускал. Лучше бы подарила ему кепок. Как мне. Не так жалко.

Так, да? Понятно: Сердце мое упало на самое дно организма. Конечно, Анчар прав – кепок можно снять и утопить, а изуродованную голову?

Но Женьку ничуть не смутила такая оценка ее трудов (а что ее вообще смутить может?) – севильский цирюльник. Она сняла с очага ведро с горячей водой:

– Раздевайся.

– Ощипали, – безнадежно ворчал я, пуская слезы. – Теперь шпарить будут. А потом на шампур, да?

И зачем я только бежал из-под стражи? Ради новых мук?

– Какой шампур? – возмутился Анчар. – Какой шашлык? Ты посмотри на свои кости! Это не кости, да. Это две слезы.

Сформулировал.

После мытья Женька безжалостно погнала меня, голого, под душ.

Вот этого я ей никогда не прощу. И ни за что на ней не женюсь. Я догадывался по утрам, что она мазохистка. Оказывается, она еще и садистка.

– А теперь – бегом под шкуру, – скомандовала Женька, когда я закоченел под ледяной водой.

– Вместе? – с надеждой спросил я, стуча зубами. Почище монастырского колодца, стало быть.

– Вместе нельзя, – покачала головой Женька. – Этого тебе уже не выдержать.

Я смирился. И проснулся бодрый, свежий, холодный – как Женька.

Ясный – как месяц над морем.

Все, отпуск по болезни кончился.

Я встал со своего одра, присел к костру, прикурил от уголька сигарету.

– Когда Мещерских хороните? – спросил Анчара.

– Все узнаю, – успокоил он меня.

– Зайди к Володе, он поможет. – Я отстегнул пачку долларов: – Все должно быть путем, Арчи.

– Арчи не знает, да?

– В одном месте, рядом. Памятник. Служба…

– Это нельзя. Он сам себя убил, так?

Тут я возмутился:

– Нет, не так! Он не сам себя убил. Ты знаешь…

– Жизнь всех убивает, – непонятно согласился Анчар.

– А кто что знает? – поддержала меня Женька. – Возьмем еще и этот грех на наши души. Да и Вита с ним.

– Возьмем, так, да! А что на камне напишем? На прощание.

Я было подумал красиво: «У них было все. Но очень недолго», но мне стало стыдно.

– Напишем так: «Мещерские – Вита и Саша». И день смерти.

Анчар все время смотрел на меня. Каким-то непонятным взглядом. Но я его понял.

– Арчи, все правильно. Они теперь вместе.

– Все равно, – признался он, – большой камень на сердце.

– Большой, – согласился я. – Тебе было очень тяжело. Но ты сделал, как тебя просила Вита.

– Очень тяжело, – повторил Анчар. – Очень, да. Еще раз так тяжело. Будто маленькую сестру убил.

И он вышел из пещеры.

Следующим утром Женька надела на палец кольцо Мещерского, и они с Анчаром ушли. Их не было полных два дня. Вернулись молчаливые, заплаканные.

– Как добирались? – спросил, чтобы отвлечь их от печали.

– На машине, как, – коротко ответил Анчар.

– У гостиницы стояла, да?

– Стояла, как догадался? Но совсем другая. Иностранная марка.

Уж не та ли, что Женьку увезла? Она кивнула, чуть улыбнувшись.

– Оставим ее себе, – решил я. – В угоне наверняка не будет числиться.

– Какой угон, слушай? – возмутился Анчар. – Сами отдали.

– А это как?

Просто интересно, Анчар ведь без оружия уходил.

– Как-как? – передразнила Женька. – Не знаешь, как? Выбрал Анчар тачку (я ему показала), сел за руль. Тут какой-то хмырь в белом грязном пиджаке выскакивает из гостиницы. Анчар говорит: это для Серого. Тот – в струнку и отдал честь…

– И ключи, – добавил Анчар. – Уважают тебя.

– Благодарны, – уточнил я. – За то, что я их на косе не положил. Из твоего «Максимова». Ладно, машина нам кстати. Вы цветы от меня догадались положить?

– А то нет, – вскинулась Женька. – Все сделали как надо. Потом вместе съездим. Как тучи развеются.

– Как там, на вилле? – спросил я Анчара.

– Там нехорошо. Чайки улетели все. Вороны появились. Нехорошо.

– Разгоним – время придет. А на Москве что? – это у Женьки. – Какие новости?

– Светлов тебе привет передал. И наилучшие пожелания. К Баксу они уже подбирались, с другой стороны. Но он слинял. Предполагают, что где-то здесь он.

– Где ж ему быть? А шифровка?

– Все сделали, еще при мне. Как ты и предполагал, там были заложены координаты всех точек, по которым рассредоточена коллекция – музеи, частники, еще какие-то адреса и люди. Я уезжала, уже изъятие начали, Светлов мгновенно развернулся. Он тебя очень хвалил. – Женька помолчала – говорить ли? – Просил с ним связаться, дело к тебе есть.

– Не могут без Серого?

– Ну никак. Но я ему сказала: Серый на пенсию идет, женится и дом будет строить. Большой и светлый. Так, да? – это уже грозно, нахмурив брови.

– Кто меня с такой прической возьмет?

– Найдется дура, – успокоила меня Женька. – Ребята, спать хочу – не могу. Устала. Ты чем тут без нас питался? Акридами небось? Мы припасы привезли. Правда, часть по дороге спрятали, не осилили тащить. Вы перекусите.