Страница 37 из 50
В свою очередь я рассказывал им о нашем бегстве из Сибири; так, в беседах, день пролетел быстро. Верблюды все это время шли рысью, потому вместо обычных восемнадцати-двадцати миль, мы проделали за день почти пятьдесят. Мой верблюд был быстрейшим. Этого огромного зверя с роскошной густой гривой вместе с двумя черными соболями, привязанными к уздечке, подарил барону Унгерну некий князь из Внутренней Монголии. Сидя на этом сильном, спокойном и отважном великане, я чувствовал себя словно на вершине башни. За Орхоном мы впервые наткнулись на мертвеца - китайского солдата, лежавшего посредине дороги лицом вверх, разбросав в стороны руки.
Перевалив через Бургутские горы, мы вступили в долину реки Толы, в верхнем течении которой раскинулась Урга. На дороге валялись шинели, рубахи, сапоги и котелки, которые побросали, отступая, китайцы; попадались и трупы. Немного дальше наш путь пересекла трясина, у краев которой громоздились горы мертвых тел - людей, лошадей и верблюдов, искореженные повозки, военная амуниция. Именно здесь тибетские части барона Унгерна разгромили отступающий китайский обоз. Груды трупов выглядели особенно неуместно и мрачно на фоне пробуждающейся природы. В каждой лужице плескались утки; в высокой траве исполняли изысканные свадебные танцы журавли; на озерной глади плавали стайки лебедей и диких гусей; по болотам яркими пятнышками скользили парами монгольские священные птицы с роскошным ярким оперением - турпаны; на сухих местах резвились и дрались из-за корма дикие индейки; носились в воздухе куропатки; а неподалеку на горных склонах грелись на солнышке волки, повизгивая, а иногда заливаясь лаем, как разрезвившиеся собаки.
Природа знает только жизнь. Смерть для нее - лишь эпизод, о котором она спешит поскорее забыть, занося ее следы песком или снегом или хороня их под пышной зеленью и яркими красками кустарников и цветов. Какое дело Природе до матери из Чифу или с берегов Янцзы, ставящей на жертвенник миску с рисом и воскуряющей фимиам, молясь о спасении сына, без вести пропавшего в долине Толы, того, чьи косточки уже иссушило знойное солнце, а ветер разнес их по песчаной равнине? И все-таки это равнодушие Природы к смерти и жадность к жизни поистине прекрасны!
На четвертый день наш маленький караван уже ближе к ночи вышел к берегам Толы. Мы никак не могли отыскать брод, и я заставил на свой страх и риск войти в воду своего верблюда. К счастью, там было довольно мелко, хотя дно оказалось илистым, и мы благополучно переправились на другой берег. Нам повезло: ведь верблюд на глубоком месте, стоит воде дойти до шеи, не бьет копытами как лошадь и не плывет в вертикальном положении, а тут же опрокидывается на бок, что, понятно, не очень удобно седоку. Ниже по реке мы поставили палатку.
Еще пятнадцать миль - и мы очутились на поле битвы, где разыгралось третье крупное сражение за независимость Монголии. Здесь войска барона Унгерна сошлись в поединке с шестью тысячами китайцев, пришедших из Кяхты на помощь своим соотечественникам в Урге. Последние потерпели сокрушительное поражение, четыре тысячи из них попали в плен. Однако ночью пленники попытались бежать. Барон Унгерн послал вдогонку части прибайкальских казаков и тибетцев; то, что мы увидели на этом поле брани, было делом их рук. Около пятнадцати сотен трупов остались непогребенными и еще столько же, согласно свидетельству сопровождавших меня и тоже участвовавших в битве казаков, успели предать земле. Тела убитых были исполосованы саблями, на земле повсюду валялось военное снаряжение. Пастухи-монголы отошли подальше от этого зловещего ристалища, а на их место пришли волки, которых мы видели на всем пути - то притаившихся за скалой, то укрывшихся в канаве. В борьбу за добычу с ними вступали стаи одичавших собак.
Наконец мы покинули место кровавой бойни, оставив его во власти проклятого демона войны. Вскоре мы поравнялись с быстрым ручьем, к которому наши монголы, сняв шапки, припали, жадно глотая прохладную воду. Источник почитался ими священным, ибо протекал вблизи жилища Живого Будды. Двигаясь вдоль его извивающегося русла, мы неожиданно въехали в новую долину, где нам открылась высокая гора, поросшая темным, густым лесом.
- Священная Богдо-Ола! - воскликнул лама. - Приют Богов, хранящих нашего Живого Будду!
Богдо-Ола огромным узлом связывает между собой три горных хребта: с юго-востока Гегыл, с юга - Гангын и с севера Хунту. Эта покрытая девственными лесами гора - владение Живого Будды. Здесь водятся все виды животных, встречающихся в Монголии, но охота строжайше запрещена. Нарушивший закон монгол подлежит смерти, а иностранец изгоняется из - страны. Восхождение на гору также карается смертной казнью. Лишь один человек нарушил этот закон - барон Унгерн; он с пятьюдсятью казаками перевалил через Богдо-Олу, проник во дворец Живого Будды, где первосвященника Урги содержали под стражей китайцы и похитил его.
Глава тридцать пятая.
В городе Живых Богов, тридцати тысяч Будд и шестидесяти тысяч монахов
Наконец наши глаза удостоились лицезреть жилище самого Живого Будды! У подножия Богдо-Олы стояло белоснежное здание тибетской архитектуры, крытое зеленовато-синей черепицей, которая весело переливалась на солнце. Дворец утопал в зелени, из которой то тут, то там выступали фантастической конфигурации крыши гробниц и небольших дворцов. Мост, перекинутый через Толу, соединял резиденцию Живого Будды со священным городом монахов, раскинувшимся к востоку - Та-Куре или Ургой. В непосредственной близости от Живого Будды живет множество чудотворцев, пророков, чародеев и целителей. Все эти люди - "божественные перерожденцы",и им оказывают почести, приличествующие Богам. Слева на плоскогорье расположен древний монастырь с огромным храмом из темнокрасного камня Храмом Города Лам, там находится гигантская бронзовая статуя Будды на позолоченном цветке лотоса. В монастыре есть еще с десяток других храмов поменьше, а также многочисленные гробницы, обо, открытые алтари, башни астрологов, одноэтажные домики и юрты, в которых живут шестьдесят тысяч монахов разного возраста и ранга; по соседству расположены школы, священные архивы и библиотеки, жилища баньди и гостиницы для почетных гостей из Китая, Тибета, бурятских и калмыцких земель.
Ниже монастыря раскинулась колония иностранцев, где живут русские и китайские купцы, а также торговый люд из прочих стран, там же шумит пестрый восточный базар. Еще в километре проступает сероватый контур Меймечена[37], где еще сохранились китайские торговые фирмы, дальше тянется длинный ряд русских частных домов, больница, церковь, тюрьма и, наконец, уродливый четырехэтажный кирпичный дом, в прошлом - русское консульство.
Мы уже подъехали довольно близко к монастырю, когда я заметил нескольких солдат-монголов, тащивших в ущелье три трупа.
- Что они делают? - спросил я.
Казаки молча усмехнулись. Вдруг они вытянулись по струнке, отдавая честь. Из ущелья на монгольском пони выехал невысокий человек. Когда он проезжал мимо, я разглядел полковничьи погоны и зеленую фуражку с козырьком. Из-под густых бровей меня окинул холодный взгляд его бесцветных глаз. Отъехав дальше, он снял фуражку, вытирая пот с лысой головы. Меня поразила странная неровная линия его черепа. Так я встретился с человеком, у которого голова была "похожа на седло". Вот кого советовал мне опасаться старик-предсказатель в последнем перед Ван-Куре уртоне!
- Кто это? - спросил я.
Хотя офицер отъехал уже довольно далеко, казаки осмелились лишь прошептать его имя: "Полковник Сепайлов, комендант Урги".
Полковник Сепайлов! Самая мрачная фигура на полотне монгольской современной истории! Механик по образованию, он перешел затем в жандармское управление и быстро продвинулся по службе в царское время. Он страдал нервным тиком и недержанием речи, во время разговора брызгал слюной, в горле у него что-то клокотало, а по лицу пробегала судорога. Это был определенно сумасшедший человек, и барон Унгерн уже дважды созывал врачебную комиссию для его освидетельствования в надежде избавиться от своего злого гения. Вне всякого сомнения Сепайлов был садистом. Мне рассказывали, что он собственноручно убивал приговоренных к смертной казни, при этом шутил и распевал песни. Множество самых жутких слухов ходило о нем в Урге. Этот кровожадный пес смертельной хваткой брал жертв за горло. Своей репутацией не знающего пощады воина барон Унгерн целиком обязан Сепайлову. Уже в Урге барон Унгерн говорил мне как-то в беседе, что Сепайлов ужасно раздражал его, а еще - что тот при случае мог бы убить и его самого. Барон Унгерн испытывал ужас перед Сепайловым не из-за его личных свойств, а по признакам мистическим: в Прибайкалье один шаман, порекомендованный, кстати, самим же полковником, предсказал барону, что тот, расставшись с Сепайловым, сразу же погибнет. Последний не знал жалости к большевикам, а также ко всем, кто каким-то образом был с ними связан. У этой ненависти была причина: при большевиках он сидел в тюрьме, где его жестоко пытали, а после побега уничтожили всю его семью. Теперь он мстил.
[37]
Меймечен - китайский торговый центр в Урге, назван по местности.