Первая печать

– Вспомнить бы, где я слышал твое имя… – проговорил маг, сокрушенно вздыхая. – Не память, а дырявое решето. Старость, что поделаешь! А правду говорят, что грешники бессмертны?

– Нет, – буркнул Парцелл. – Точнее, не все и не всегда. Пока не попробуешь, не узнаешь.

– И ты пробовал? – тотчас же спросил Арно, но ответом ему была лишь тишина. Печатник усмехнулся, как будто и не ожидал ничего другого. – Ладно. Знаешь, я давно хотел встретить Охотника, чтобы выведать одну вещь: каким образом у вас получается рисовать печати без кисти и туши? Уважь старика, открой мне эту тайну…

– Да нет никакой тайны… – отозвался Парцелл. – Когда я вчера сказал, что не различаю цветов, о чем вы подумали? Готов спорить, о черно-белой картине, напрочь лишенной всех остальных цветов спектра. На самом деле я вижу мир золотым. И знаете, что делает его таким?

Арно медленно кивнул.

– Потоки силы творения, – сказал он хриплым от волнения голосом. – Можешь не продолжать, я все понял…

История Арно, или Тот, кто был до Потопа

Видишь ли, друг мой, не желающий называть себя Охотником, я многое повидал за свою долгую жизнь. О-о, я живу на этом свете так давно, что уже и не припомню точно год своего рождения… Память, проклятая изменщица! Но это все не важно. Когда-то я был владыкой Цитадели семи печатей, и при одном лишь звуке имени, которое я носил в те годы, трепетали даже самые сильные духом. Дворцовый дьюс, с которым мы порою вели интереснейшие беседы ночи напролет, люто ненавидел меня, но вырваться на волю не мог…

Но однажды во дворец пришел незнакомец. Был он чем-то похож на тебя – такой же молчаливый и отстраненный, будто и не человек вовсе, а ожившая статуя. Он попросил дозволения взглянуть на наше собрание книг. Уже и не помню, было ли у этого странного желания хоть какое-то объяснение.

Ты можешь себе представить, что произошло? Можешь, конечно. Я отказал ему, безродному бродяге, да еще и жестоко высмеял… я был тогда в весьма дурном расположении духа. Он спокойно выслушал мои язвительные слова, а потом промолвил: «Что ж, я так и думал. Раз вы не ответили на скромную просьбу странника, у которого не было другой цели, кроме стремления к знанию, пеняйте на себя!» И в тот же миг случилось нечто невероятное: все печати, сдерживавшие дворцовых дьюсов, исчезли! На свободу вырвались полчища мелких духов, пребывавших в услужении очень давно и накопивших немало злобы на тех, кто пользовался их телесными оболочками. Сам понимаешь, нам пришлось несладко, и о незнакомце все забыли. Он же совершенно беспрепятственно отправился в библиотеку и все время, пока печатники были заняты усмирением дьюсов, просидел там, листая древние тома. Следует заметить, что в его присутствии духи вели себя мирно, будто овечки, и даже всячески старались ему услужить – я это сам увидел, потому что в конце концов вспомнил о чужаке и проследовал за ним, все еще не понимая, с кем имею дело.

«А-а! – сказал он, подняв глаза от книги. – Вот ты и пришел. Ты знаешь, кое-кто умоляет меня отпустить его, чтобы вы могли побеседовать с глазу на глаз. Как считаешь, мне следует пожалеть его или тебя?»

И я почувствовал нетерпение дворцового дьюса – жуткой тысячелетней твари, которая, ощутив близкую свободу, уже начала представлять, что именно сделает со мной. Конечно же, я понял намек странника и, остановившись на почтительном расстоянии, опустил на пол кисть и чернильницу. Увидев это, он рассмеялся и проговорил: «Вы, глупцы, все еще зависите от этих игрушек? И, верно, считаете себя по-настоящему могущественными. А ведь прямо перед вашими заносчиво задранными носами текут потоки силы творения, но вы не в силах воспользоваться ими вместо чернил…»

Я не успел ничего сказать или сделать. Он каким-то странным образом оказался рядом, взглянул мне в глаза, а показалось – прямо в душу. На мгновение я увидел его тем зрением, которым печатники смотрят на вещь рукотворную, чтобы увидеть, какие на ней есть печати, и испытал настоящий ужас: в жилах этого человека, который и не был на самом деле человеком, текли реки расплавленного золота, собираясь в океан – бескрайний, ослепительно сияющий.

Потом он показал мне, каким был наш мир до того, как Река творения вышла из берегов и затопила все вокруг. О-о, Создатель, я даже не знаю, как это описать! Представь себе, что до Потопа книги в библиотеке можно было складывать как угодно, не боясь, что они срастутся и обретут свободную волю! Нарисованная картина не оживала, никогда не оживала, пусть даже изображенные на холсте или бумаге люди и казались настоящими! А если бы столяр заявил кому-нибудь, что получил пинок под зад от новенькой табуретки, его сочли бы безумцем. Мастерам не нужно было уродовать свои произведения, чтобы тем самым ослабить дьюса, готового в них вселиться; вещь без изъянов была… просто вещью, и не более того. Ах, какие сложные машины могли строить люди в те времена! Наши махолеты показались бы в сравнении с ними детскими игрушками, потому что эти машины умели все…

Мой дар там был бы совершенно бесполезным, однако я затосковал по иной жизни.

«Кто ты? – спросил я чужака, с трудом подбирая слова. – Не сам ли Создатель посетил меня?» «Я всего лишь хранитель, – был ответ. – Я храню память о мире, которого больше нет. Не призывай Создателя, он отдал свою силу людям и покинул нас! А знаешь ли ты, зачем он это сделал?»

Он вновь взглянул мне в глаза и показал на этот раз сам Потоп – день, когда мир вдруг оказался переполнен дьюсами, пришедшими из иного мира, чтобы заполнить собой все до единой вещи рукотворные, которых было предостаточно. Никто не знал тогда о печатях, и начался великий хаос, истинное безумие!..

«Ты понял?» – спросил меня чужак, но я сумел лишь покачать головой.

Тогда он сказал: «Ты поймешь!» – и исчез бесследно, как будто растаял.

Моя история почти закончена. Вскоре после случившегося я покинул Цитадель, и мой преемник тут же начал распускать слухи о том, что именно из-за моей оплошности дьюсы вырвались на свободу и ее же едва не заполучил могучий дух, которому по силам было не только снести сам дворец до основания, но и разрушить пару-тройку городов средней величины. Впрочем, меня это уже не волновало, потому что путь мой лежал в иные края: туда, где в последний раз видели странника, способного освобождать и усмирять дьюсов, не используя при этом печати.

Он ведь так и не объяснил мне, зачем все это было нужно Создателю…

Едва Арно закончил свой рассказ, как раздался громкий женский визг. Издала его Дженна, и девушку вполне можно было понять: по лестнице шустро ползли четыре красноглазые гадюки, извиваясь и покачивая головами. Печатник, взглянув на них, едва не выронил трубку, а Гром тотчас же ринулся в бой – давить гадин. Но змеи оказались быстрее: четырьмя молниями они скользнули к Парцеллу и почти мгновенно обвили его щиколотки и запястья, превратившись в кожаные ремни, украшенные замысловатыми узорами. Их головы-пряжки были выполнены очень искусно, и во взгляде Арно изумление сменилось легкой завистью.

– Замысел Создателя… – пробормотал грешник, качая головой. – Как будто смертные вроде нас могут его постичь! Но одно могу сказать точно: тот мир заслуживал Потопа. Человеку, который берется умножать количество вещей рукотворных, следует всегда помнить об одной простой истине: каждый творец всегда в ответе за свое творение. Все справедливо, по-моему. И самое главное…

Он не договорил – наклонился, правой рукой потянул кочергу из огня, не обращая внимания на языки пламени, жадно кинувшиеся лизать его перчатку. Все застыли в изумлении, глядя на вещь, в которую превратилась кочерга: больше всего это напоминало серп, но совершенно кошмарного вида – необыкновенно длинный, с зазубринами и выступами, да к тому же алый, раскаленный. От прикосновения к горячему металлу кожа перчатки начала обугливаться и вскоре расползлась лохмотьями, но с рукой Парцелла ничего страшного не произошло… потому что она была такой же золотой, как и его глаза.