Страница 8 из 35
Яхта сохранилась до наших дней. Семеныч законсервировал ее и держал в добротном сарайчике, приплачивая сторожу яхт-клуба за особый догляд. Да тот и без денег обеспечивал бы сохранность судна, потому что и сам когда-то хаживал под парусом, хорошо знал такелажное дело. К тому же они с Семенычем были в какой-то степени коллегами. Так что сторож не только приглядывал за яхтой, но и содержал ее в полном морском порядке - хоть завтра в море!
Используя старые, нержавеющие в их среде связи, Семеныч заручился необходимыми разрешениями, устранил возникающие по ходу дела препятствия, выправил нужные документы, заявку и стал одним из участников предстоящей ежегодной парусной кругосветки отважных яхтсменов, добрых семьянинов.
Отгрузив яхту в Калининград, Семеныч дал нам знать о готовности и отправился за нею следом. И вскоре мы стояли на причале под холодным сентябрьским ветром - всем славным экипажем. Я с небольшим чемоданчиком, где, кроме пистолета, Янки-ных бикини и косметички, почти ничего не было; старина Нильс с сумочкой и клеткой в руках, где нервничал злобный крысиный лев. И Янка - с валенками под мышкой. Не поверила все-таки, что в тропиках зимой лето.
Яхта оказалась очень небольшой, особенно на неровной вспененной воде, возле громадного причала, меж высоких ржавых бортов сухогрузов. Да и проста она была в сравнении с современными океанскими яхтами, где даже гальюн управляется и контролируется бортовым компьютером. Не говоря уже о навигационном оборудовании.
У нее была одна мачта, две каюты: крохотная рубка в корме и кают-компания, как называл ее Семеныч, на три койки.
В кормовой рубке, отведенной для нас с Яной, было спальное место на двоих (полуторное, как отметила Яна), едва заметный столик и прикрепленный к сланям пуфик. Сиденье которого открывалось, и можно было хранить внутри всякие полезные вещи. Не предназначенные для чужого глаза. Пистолет, например.
В кают-компании, кроме коек и шкафчика для береговой одежды величиной со школьный пенал, имелся подвесной стол, газовая плитка в карданном подвесе, небольшая печурка и штурманский столик.
Что еще? Крохотная носовая палуба, узенький кокпит с двумя банками (скамьями) в нем и миниатюрный гальюн, который Янка тут же обозвала сортиром на пол-лица.
Вот и вся территория, на которой нам предстояло провести сколько-то месяцев и пересечь три океана. Один больше другого.
Мы помогли Семенычу разместить оборудование и припасы, выпили «посошок» и вышли под российским флагом в открытое море, взяв курс на Плимут (Великобритания, если кто не знает), где должна была стартовать международная семейная регата. Невольными участниками которой стали и мы. Дружная семья.
Здесь, в Плимуте, наш капитан принял на борт еще одного члена экипажа - океанографа (или океанолога) Понизовского, который знал штурманское дело и с которым у Семеныча были какие-то свои секретные дела.
Понизовского я знал, в общем-то, понаслышке, мельком, все больше со слов Семеныча, но понадеялся, что тот с ненадежным и неуживчивым человеком вокруг света на скорлупке не пошел бы. А вот Янке он как-то сразу не глянулся. Наверное, потому что ее появление в качестве члена экипажа почему-то стало для него неожиданностью, причем настолько, что Понизовский при встрече приветливо улыбнулся ей и сделал шутливый комплимент:
– Женщина на корабле! - воздел руки. - Это все равно, что кошка поперек дороги. Особенно - если женщина красивая, а кошка - черная.
Может, Янке он не понравился и по другой причине - не стал кидать в ее сторону пламенные взоры. На таких людей Янка обижалась смертельно.
– Он, наверное, нетрадиционный, - с обидой шепнула она Нильсу.
– Не фантазируйте, Яна Казимировна, - шепнул ей в ответ Нильс. - Да и вообще это не наше дело.
– А чего ты за него заступаешься? Сам, что ли?
– Вечно вы меня в чем-то подозреваете.
– А как же! Крыс может любить только ярый извращенец.
Как бы то ни было, сложился экипаж, команда. Причем коллектив настолько разношерстный по всем параметрам, что можно было заранее утверждать - долго в таком составе мы существовать не сможем. Хотя бы по политическим разногласиям. Судите сами: упертый коммуняка (Серый), монархист (Семеныч), демократ (Понизовский), ярый анархист с авантюристским уклоном (Янка) и еврей-антисемит (старина Нильс).
(Я как-то по случаю попросил Нильса объяснить свою замысловатую позицию.
– Знаешь, Леша, у меня был друг. Писатель. Хороший, неглупый и, кстати, честный…
– Бывает, - лениво согласился я.
– И вот как-то он на меня за что-то рассердился и вполне серьезно прочитал отрывок из своей новой книги. Точно не процитирую, но примерно было сказано так, иронически и ехидно: «На Руси издревле не любили евреев. Тому есть масса исторических свидетельств. Они закреплены в сказаниях, легендах, былинах и сказках. Кто в них самый страшный, неистребимый, чудовищный, многоликий образ? Чудо-юдо!» И вот с этого момента, Леша, я изменил свою национальную ориентацию.
– Хорошо, что не сексуальную, - прокомментировала подслушавшая наш разговор Яна.)
Тем не менее, на судне был капитан, был штурман, были простые матросы. Не было пока только предателя, как положено в каждом коллективе - от пионерского звена и дворовой команды до партии и государства в целом. Так уж повелось издавна. От истоков бытия.
(Вообще же, замечу в скобках, мне эта экспедиция с самого начала показалась не совсем той, которой ей надлежало быть. Ни цель ее, ни пути достижения цели как-то не ложились, по моему разумению, в надежную логику. Все как-то спонтанно, все как-то туманно. Тревожно как-то. Как ночью в чужом темном доме, когда даже толком не знаешь, как в нем очутился и что тебе здесь надо. И в каком шкафу прячется скелет, готовый глухой полночью рухнуть рассыпающимися костями в твои объятия. Словом, какие-то неясные сомнения заставляли меня несколько под углом (из-за угла - это точнее) оценивать происходящее на борту (и за бортом - тоже)…)
Однако мы благополучно успели к старту, получили регистрационный номер, позывные для рации и вышли в акваторию залива Плимут-Саунд в ожидании стартовой ракеты в толпе - иначе не скажешь - участников гонки и провожающих. С вертолетов, барражирующих над заливом, наверное, казалось, что на его волны опустилась неисчислимая стая белокрылых морских птиц.
Гонка началась. Первое время наша яхта, простенько названная «Чайкой», шла в окружении великолепных современных судов, с борта одного из которых мы даже получили сигнал «Браво, старина!», а затем мы начали отставать и уваливаться в сторону от традиционного и самого рационального курса на этом участке океана, и вскоре с нами прервалась связь - отказала рация. И мы зачем-то затерялись в бескрайних просторах океана. И наши курсы расходились все больше. Основные участники кругосветки пересекали Атлантику «по диагонали», к мысу Горн, а мы, вместо того чтобы этим же кратчайшим путем выйти в Тихий океан, почему-то избрали путь более длинный и сложный - к Тихому через Индийский.
Впрочем, ни капитана, ни штурмана это обстоятельство нисколько не встревожило. И остальных членов экипажа - тем более. Хотя бы потому, что ни Янка, ни Нильс об этом не догадывались. Янка вообще имела познания в географии очень смутные. Конечно, она догадывалась, что Земля имеет форму шара, но «не настолько же!», как она с возмущением при случае выразилась.
Жизнь на судне шла своим чередом. Как-то сами собой распределились обязанности на борту. Дееспособные мужчины держали вахту на руле, Нильс хлопотал по хозяйству. Янка тоже посидела было у штурвала, но либо уснула, либо загляделась, и после ее вахты нам пришлось делать поворот оверштаг и ложиться на прежний курс. Руль ей больше не доверяли, на Северном полюсе нам делать нечего. Даже при Янкиных валенках.
Что касается Льва Борисыча, то он основное время проводил в форпике - носовом отсеке, где были сложены запасные паруса. Время от времени Нильс выносил его на палубу, и тот с изумлением оглядывал бесконечные волны или бескрайнюю морскую гладь. Вел он себя достаточно миролюбиво, но слишком много жрал. Как и всякий каннибал. Но Нильс кормил его более разнообразно и вкусно, чем нас.