Страница 218 из 224
— Не встретился. И с нынешней ночи я больше к нему ходить не собираюсь, — раздраженно бросил Хаято.
Прошло дней пять. Снова выдался дождливый вечер. Хаято стоял под навесом большой лавки, откуда через приоткрытую дверь доносился запах квашеных овощей, и неотрывно смотрел на частые струи ливня.
На сторожевой башне усадьбы Арима ударил барабан. Сквозь дождь послышались шаги деревянных гэта, иногда спотыкающихся о мелкие камни на дороге. Хаято, будто пробудившись от сна, весь напрягся. Это был самурай. Он подходил все ближе, чуть наклонно держа над головой зонт с рисунком «змеиный глаз». Хаято, будто повинуясь неведомой силе, двинулся навстречу. Зонт приподнялся. Хаято, чуть развернувшись, выхватил меч и нанес удар. Послышался глухой звук, будто лезвие вошло в дерево. Его противник, бросив зонт с перерубленной ручкой, отскочил в сторону. Хаято ринулся за ним. Горящие глаза самурая впились в нападающего.
— Хотта! — воскликнул он.
При звуке этого голоса Хаято в изумлении отшатнулся, прислонившись к мокрому стволу ивы.
— Что за шутки? — промолвил Паук Дзиндзюро, не снимая капюшона. — Это же я, сударь! Вы что это? Чем тут занимаетесь?!
Лезвие меча холодно блеснуло в руках Хаято. Словно черный хищный зверь, он снова прыгнул вперед, но Дзиндзюро успел перехватить его руку и вырвать меч.
В глазах Паука сверкнул гневный огонь.
— Рехнулся! Точно, рехнулся! Совсем вы ополоумели, сударь! Вот бедняга! Ладно, все равно больше не увидимся. Я отправляюсь путешествовать. Что–то не сидится мне на месте.
С отнятым у Хаято мечом в руках Паук пошел поднимать свой зонт.
Хаято стоял, словно оцепенев, под струями ливня. Его бледное, как бумага, лицо было бесстрастно.
— Будьте здоровы, сударь. А отчаиваться человеку не пристало. Думаю, оба мы родились на свет раньше времени. В суете да спешке ничего не сделаешь. Хоть и тяжел на вид камень, а надо толкать и толкать, пока он не сдвинется. Сколько ж он может продержаться?! Когда–нибудь да сдвинется! Что ж, если вернетесь к Осэн, передавайте привет. Ну, прощайте, сударь.
Что было дальше, покрыто мраком неизвестности.
Рассказывали, что Паук Дзиндзюро отправился за море на дальний остров Лусон, но правда это или нет, неведомо. Достоверно известно только то, что Хаято Хотта и Осэн совершили двойное самоубийство–сандзю в храме в деревушке Коцубо, в краю Сагами. До сей поры в том храме старое дерево камелии осеняет ветвями каменные ступени, что спускаются к берегу Южного моря.
Послесловие. Заложники чести
Повесть о сорока семи верных вассалах — бесспорно, самый популярный сюжет японской литературы. Однако речь идет не только и не столько о замечательном историческом романе Дзиро Осараги, сколько о многовековой литературной и фольклорной традиции, осенившей героическую легенду ореолом мученичества во имя чести и долга. Правда и вымысел слились в этой легенде воедино, наполнив историю кровавой вендетты пафосом самопожертвования и бескорыстного служения идеалам Пути самурая. Имена сорока семи ронинов стали воплощением самурайских добродетелей для многих поколений, и храм Сэнгаку-дзи, где похоронены бесстрашные ронины, до наших дней остается местом паломничества. Выходят все новые и новые книги, ставятся новые фильмы о мести ронинов, а на сцене театре Кабуки с неизменным успехом идет классическая драма «Сокровищница вассальной верности» («Канадэхон Тюсингура» ). Однако для того чтобы понять, чем пленяет сердца японцев эта героическая легенда, нужно углубиться в историю сёгуната Токугава и попытаться понять основы кодекса самурайской чести Бусидо.
Эпоха Токугава, часто именуемая также эпохой Эдо, продолжалась более двух с половиной веков, с 1600 по 1868 г. Нанеся решительное поражение своим соперникам в битве при Сэкигахаре (1600 г.), выдающийся полководец, мыслитель и законодатель Иэясу Токугава в 1603 г. официально получил из рук императора звание сёгуна, Верховного военного диктатора и фактического властителя Поднебесной. После ста лет кровопролитных междоусобных войн, известных как «эпоха враждующих княжеств», начался долгий период государственного строительства, сопровождавшийся небывалым расцветом культуры.
Политическая структура Японии, объединенной под эгидой сёгунов Токугава, называлась бакухан и зиждилась на двух основах — верховной власти ставки сёгуна (бакуфу) и феодальных кланах (хан) во главе с удельными князьями. Однако если прежде удельные князья-даймё были почти независимы в своих феодах, то при новом режиме все они стали данниками сёгуна, присягнувшими на верность и правящими в своих владениях по его мандату. В случае серьезной провинности мандат мог быть отобран, что, соответственно, лишало даймё всех привилегий и вело к расформированию его клана (именно такие события и легли в основу «Тюсингуры», а впоследствии романа «Ронины из Ако»).
На звание даймё могли претендовать феодалы с доходом от имений не менее 10 000 коку риса (все расчеты велись в «рисовом эквиваленте»). Самые крупные кланы имели доход в несколько сот тысяч коку и более, вплоть до полутора миллионов — при том, что валовый национальный доход страны составлял в среднем около 30 млн. коку, а лично на долю сёгуна из них приходилось 4 млн. коку.
Иэясу выделил несколько категорий вассалов. К первой категории наследственных даймё (фудай) относились наследники знатнейших вассальных княжеских родов; ко второй категории (симпан) — даймё, принадлежащие к ветвям самого рода Токугава; к третьей категории (тодзама) принадлежали союзники, примкнувшие со стороны к Иэясу в битве при Сэкигахаре. И наконец, к четвертой категории относились личные приближенные сёгуна — хатамото (знаменные). К первым трем категориям принадлежало около 270 даймё. Хатамото насчитывалось около пяти тысяч. Высшие правительственные должности могли занимать в основном только фудай и хатамото.
Император, освящавший благословением власть сёгуна, был фактически изолирован от мира со своим двором. Придворным кугэ не разрешалось покидать территорию дворца в Киото, и вся жизнь при дворе контролировалась наместником сёгуна.
При этом некоторые обычаи, ритуалы и церемонии императорского двора были заимствованы сёгунами. Для отправления сложных ритуалов при дворе сёгуна существовала должность церемониймейстера, у которого имелось достаточное количество ассистентов. Такую должность и занимал главный «отрицательный герой» романа, наследственный вельможа-когэ Кодзукэноскэ Кира.
Сёгуну принадлежало право выносить единоличное решение по всем вопросам внешней и внутренней политики государства, и по всем серьезным вопросам даймё должны были обращаться к сёгуну. Для того, чтобы исключить малейшую возможность проявления недовольства и возникновения крамолы в государстве, Иэясу ввел систему санкин-котай, которая обязывала всех князей иметь, помимо собственных замков, постоянную резиденцию в Эдо, где даймё надлежало проводить одному или вместе с семьей обычно один год из каждых двух. На следующий год разрешалось вернуться в родные края, оставив заложником кого-либо из детей или близких родственников. В такой резиденции и обитал до описанных событий герой романа князь Наганори Асано Такуминоками. В период пребывания в Эдо даймё выполняли различные обязанности при дворе сёгуна согласно своему званию и положению. Ради поддержания престижа в эдоских подворьях, обставленных с роскошью и декорированных профессиональными дизайнерами, постоянно проживали сотни самураев и слуг. В случае визита ко двору князей сопровождала (до ворот замка) огромная свита, образующая пышную процессию. С таким же эскортом князья отправлялись в родные края, а затем снова в Эдо.
Сёгун предоставлял даймё определенную самостоятельность в управлении их уделами, но требовал взамен безоговорочного подчинения и соблюдения единых государственных законов, а также установлений, вошедших в «Уложение о самурайских родах» («Букэ сё хатто», 1615 г.). Строжайше регламентировались законы правонаследия, отношения между сюзереном и вассалами, правила поведения в быту. Малейшее проявление неповиновения строго каралось. Смертная казнь была распространенной мерой наказания как для рядовых самураев, так и для властительных князей. Однако, как правило, самураям — за исключением злостных преступников — разрешалось уходить из жизни путем самоубийства. В приговоре обычно значилось просто «сэппуку», то есть харакири. Если харакири совершалось без спешки, с соблюдением соответствующих церемоний, в нем обычно принимал участие ассистент-кайсяку, который из гуманных соображений отрубал голову несчастному сразу же после того, как тот вонзал короткий меч себе в живот. В случае совершения сэппуку семья и близкие приговоренного обычно были избавлены от наказания. Впрочем, бывали и исключения — как в случае с князем Асано, когда за провинность господина должны были расплачиваться все его вассалы и родственники.