Страница 213 из 224
— Хо–хо, не в том дело! — усмехнулся бригадир. — Все зависит от того, с кем дело имеешь. Вы, сударь, ведь из бывших вассалов Асано. Вон, те сорок семь ронинов, значит, верность соблюли, а вы, мол, сударь, только о наживе помышляете, милостей господских не помните… Наслушались откуда–то мужики бестолковые — вот и толкуют теперь. Говорят, мол, к такому подрядчику нипочем работать не пойдем, хоть нас озолоти. Э–хе–хе… Так что вы, сударь, поищите кого еще. Только все толкуют одно и то же, так что, боюсь, людей вам нигде теперь не найти.
Гунэмон, как ошпаренный, бросился к другим мастерам, но везде встречал тот же прием. Наутро даже работники ушли из его конторы, испросив срочный отпуск. Когда, услышав дурные вести, Куробэй прибыл из своего дома в Нинна–дзи, перед конторой Гунэмона уже собралась толпа зевак.
— Что тут еще такое?! Вы чего?! — слезливо вопросил Куробэй. Голова его тряслась на морщинистой шее. — Что мы вам всем сделали? И это, по–вашему, справедливо?
Гунэмон молча смотрел на своего униженно сюсюкающего отца, всем своим видом показывая, что только родитель один за все в ответе, а сам он в общем–то ни при чем. Вся округа гудела от топота множества ног и гула голосов. Когда, не желая, чтобы его закидали камнями, Гунэмон вышел запереть входную дверь, кто–то из собравшихся отпустил по его адресу крепкое ругательство. А толпа зевак у дома тем временем продолжала расти.
Храм Дзуйко–ин при монастыре Дайтоку–дзи, что находится в Мурасакино, в северной части старой столицы, служил усыпальницей дальним предкам рода Асано. Кураноскэ, перебравшись в край Ямасиро, захоронил там кинжал князя Асано, его одежду и головной убор, поставив на памятном месте могильный камень, к которому порой собирались ронины помолиться за упокой души господина и провести заодно тайную сходку, так что с храмом их многое связывало.
Когда до храма докатились слухи о свершившейся мести, настоятель, преподобный Сотэки, немедленно отправил в Эдо монаха по имени Сокай, поручив ему навестить всех ронинов, распределенных по четырем княжеским подворьям. Ронины, и в первую очередь Кураноскэ, были рады этому посещению. На прощанье все они отрезали по пряди волос и передали монаху, попросив захоронить в Дзуйко–ин. Перед тем как встретиться с ронинами, Сокай посетил подворье даймё Асано Тосаноками, что в квартале Намбудзака, и встретился с ее светлостью Ёсэн–ин, вдовой покойного Асано Та–куминоками.
Ёсэн–ин более, чем на Кураноскэ и его людей, возлагала надежды на ту партию ронинов, к которой принадлежали Сёгэн Окуно, Гэнсиро Синдо и Гэнгоэмон Кояма. Теперь она просила монаха по возвращении в Киото передать Синдо и Кояме ее просьбу объяснить в письменном виде, что помешало им привести в исполнение свои планы, и почему они так и не вошли в отряд Кураноскэ.
Вернувшись в Киото, Сокай передал настоятелю волосы ронинов и сопроводительную записку Кураноскэ с просьбой захоронить их в храме. Затем он встретился с Гэнсиро Синдо и Гэнгоэмоном Коямой и сообщил им пожелание вдовы князя. Оба залились краской и пообещали, что непременно отпишут ее светлости. Получив от обоих письменные объяснения, Сокай самолично отослал их в Эдо. Прочитав это послание, Ёсэн–ин в конце концов отправила его обратно Сокаю, присовокупив, что теперь ее недоумение более или менее рассеялось.
Сокай перед отправкой прочитал объяснительную записку, в которой значилось следующее:
«Поскольку усадьба Киры находилась под усиленной охраной, осуществить задуманный план с первого удара представлялось делом трудным. Предполагая, что, возможно, попытку придется повторить, решено было разделить силы на две группы с тем, чтобы подготовить еще одну, а если понадобится, то и две попытки штурма. Таким образом, одну группу возглавил Кураноскэ Оиси, а другая была поручена нам. Однако поскольку первой группе удалось довести задуманное до конца, то необходимость в нашей, второй группе отпала. Хотя то, что умиротворить скорбящий дух покойного господина удалось с первого удара, является отраднейшим свершением, всем нам, кто остался во второй группе, больно и горестно сознавать, что нам к тому не довелось приложить руку».
Дело было уже после того, как сорок шесть ронинов совершили сэппуку. Вдова князя приняла это объяснение за правду, да и в народе склонны были поверить такой версии. Ронинов превозносили зато, что они предусмотрительно подготовили резерв для повторной атаки. Однако Сёгэн Окуно, которого мучили угрызения совести, вскоре после того отбыл в дальний край Санею и больше никому на глаза не показывался. Остальные члены «второй группы» тоже рассеялись по стране кто куда, и об их местопребывании даже близким друзьям в Киото известно было очень мало. Куробэй и Гунэмон Оно тоже прослышали о готовившемся «резерве». Куробэй искренне принял эту версию за чистую монету. Что сталось затем с обоими славными мужами из рода Оно, никому не ведомо.
49 Фарс
Они сказали, что хотят на прощанье показать мне такое представление, какого я еще не видывал, и решили потихоньку от прочей стражи разыграть фарс–кёгэн с танцами из Сакаитё, укрывшись за цветной ширмой, что стояла в изголовье. Тут начался шум, а Магодаю Окуда с Матанодзё Усиодой сказали, что участвовать в представлении не могут, и, получив на то всеобщее согласие, устроились отдыхать. Матанодзё пожаловался, что сотоварищи чересчур шумят и надо в конце концов что–то с этим делать. Он со смехом сказал, что на следующий день доложит Кураноскэ и попросит надеть на всех кандалы…»
(Из памятной записки Дэнэмона Хориути)
Тушить свет полагалось тому, кто последним ложился спать, и сейчас на потолке виднелся светлый круг от единственного оставшегося непогашенным фонаря. На полу один к одному было постелено девять футонов, и отовсюду уже доносилось ровное сонное дыхание. В комнате «стариков» было заведено рано отходить ко сну.
Между тем было всего лишь часа четыре, то есть около десяти по нынешнему времени. Кураноскэ, вернувшись из уборной, нырнул в постель, которую, чтобы не выхолодить, специально оставил накрытой, вытянул под одеялом озябшие в коридоре ноги и обвернул голову, как башлыком, лежавшей у него под изголовьем головной повязкой. Товарищи над ним всегда подтрунивали, но без этого «башлыка» чувствительный к холоду Кураноскэ не мог заснуть. Причудливая тень заплясала на светлой перегородке–фусуми в изножье постелей. По ту сторону устланного татами перехода, за перегородкой, была комната, где размещались восемь ронинов помоложе.
Кураноскэ прислушивался к доносившимся издалека голосам. Молодежь и не думала спать. Все что–то оживленно обсуждали, собравшись у жаровни. Выяснилось, что смеются над старым Яхэем Хорибэ, который иногда во сне вдруг вскрикивает: «Эй! Эй!» — да так, что и внизу слышно. Кураноскэ, лежа с чалмой на голове, улыбнулся, представив себе, как они там сейчас веселятся. Осторожно, чтобы не разбудить своих пожилых соседей, он встал потушить фонарь. Кто–то шел со стороны главного здания усадьбы по коридору. Кураноскэ прислушался и, взглянув на своего ближайшего соседа по ложу Дзюная, увидел, что тот тоже лежит с открытыми глазами и слушает.
Шаги затихли у соседней комнаты, где размещалась стража. Ночной дежурный Дэнэмон Хориути вышел к посетителю и спросил, в чем дело. Когда тот заговорил, Кураноскэ тут же узнал по голосу одного из здешних самураев Сукэносина Нагасэ и отчетливо представил его лицо. Нагасэ, вероятно, сегодня был свободен от дежурства. Довольно громко, так что было хорошо слышно, тот сказал:
— Из главной усадьбы пришло распоряжение, чтобы завтра здесь все украсить цветами. Придет мастер чайной церемонии и устроит икебану. Сообщите об этом ронинам заранее.
Дэнэмон что–то ответил, но так тихо, что расслышать было невозможно. Впрочем Кураноскэ мог домыслить, о чем они сейчас говорят. Он посмотрел на Дзюная, который уже привстал на постели и стал стягивать ночной халат. Оба молчали, пока шаги Сукэносина удалялись по коридору в сторону главного здания. Они обратили внимание, что доносившиеся из соседней комнаты голоса вдруг умолкли. Дзюнай, сбросив халат, с озадаченным видом сидел на постели.