Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 18 из 18



– Он может, – сказала Вера.

– Может, – согласилась Нина. – Да их прибить мало. Я бы этого Колокольникова да Рожнова...

– А я им устрою, – сказала Вера.

Тут Нина, посмотрев на нее, насторожилась. Последние слова Вера произнесла тихо, скорее для самой себя, взгляд ее был отрешенный, а голос спокойный и твердый, стало быть, Вера приняла решение, и решение это уж не мучило и не жгло ее, не кололо сомнениями, оно остыло, лежало в душе холодным металлом, и Вера не могла и не хотела от него избавиться. Нина знала, что Вера, шумливая, горячая, бывала прежде отходчивой, а теперь, судя по всему, она могла пойти на отчаянное предприятие, и оно уж не довело бы ее до добра.

– Ты что, Верк, – заговорила Нина испуганно, – ты что придумала?

– Ничего, – сказала Вера.

– Нет, ты брось, Верк, я ведь вижу! Ты не хочешь мне сказать?

– Ты не обижайся. Но тут дело только мое и ничье больше.

– Ну и глупо! Себя погубишь и близким отравишь жизнь. Подумай хоть о матери и сестрах... Как они будут без тебя? И зачем тебе руки об этих гадов марать? Суд все сделает...

– На суде меня измучают больше, чем их.

– Нет, Верк. Сегодня же надо ехать в район, в милицию, подать заявление, и к врачам. Если не поедешь, я сама возьму и съезжу...

– Ну и предашь меня.

– Эту твою глупость я всерьез не принимаю. Поверь, если бы я считала, что ты собираешься поступать правильно, я бы тебе помогла и риску бы не испугалась – когда надо, я не трусливая, ты знаешь, но тут ты не права.

– Ну и хорошо, – сказала Вера обиженно, – не права, ну и хорошо...

– Сразу надулась, – сказала Нина. – Ты хоть подумай, не спеши...

Вошла мать.

И Нина, и Вера скосили глаза в ее сторону, ожидали новой бури, но слов никаких не было произнесено, и тогда Нина встала.

– Мне пора на работу. Как вернусь, сразу сюда забегу. Ты, Вера, не права, ты все взвесь, – тут Нина остановилась, испугавшись, как бы Настасья Степановна не учуяла в ее словах чего-либо дурного или тайного, и, помолчав, добавила: – Вы уж, теть Насть, с Верой не ругайтесь. Не надо сейчас.

– Я тебя провожу чуть-чуть, – сказала Вера.

Нина уходила, Настасью Степановну перед тем за плечи обняв: мол, тетя Настя, все обойдется-образуется. Вера остановила подругу в сенях, стала говорить, смущаясь собственной слабости, страдая оттого, что открывала Нине запретное, обнажала свою неотвязную тревогу, которую держать бы ей про себя, но и держать про себя не могла, и ждала теперь, чтобы Нина успокоила и обнадежила ее.

– Знаешь, Нинк, чего я боюсь-то? – говорила Вера, волнуясь. – Вот Сергей приедет и все узнает...

– Ну и чего?

– Ну как чего? Как у нас будет-то с ним?..

– Если он от тебя отвернется, значит, и цена ему грош. И жалеть тогда о нем не стоит.

– А может быть, он и не отвернется, а все равно не будет уже ничего хорошего...

– Не надо, Верк, вот помяни мое слово, все хорошо у вас сложится.

Уходя совсем, она шепнула Вере:

– Верк, я за тебя боюсь. Слово дай, что ничего не выкинешь, пока не вернется Сергей. А?

– Ладно, – сказала Вера, – хватит об этом.

Нина ушла, уехала, спасибо ей, подумала Вера, в электричке она еще погорюет о тяжкой судьбе подруги, а потом московская жизнь отдалит от Нины Верины беды, и ничего тут не поделаешь. Вера вздохнула. Вошла в комнату. Мать сидела у стола.

– Ну что, – сказала Вера, предупреждая атаку матери, – обязательно при людях надо устраивать крик?

– Садись, – сказала мать.

– Ну села. И что дальше?

– Ты можешь говорить мне все, что хочешь, можешь наплевать на мать, но дурь из головы выкинь. И не злись. Нина тебе советовала правильно.

– Чего она такое советовала?

– Сейчас же ехать в город.

– Никуда я не поеду, – хмуро сказала Вера.

– Поедешь. Что ты задумала? Мстить, что ли?

– Мое дело.



– А обо мне с девчонками вспомнить не желаешь? Что с нами-то станет?

– Вас не убудет.

– В тюрьму ведь сядешь!

– Я и сяду, а не ты с ними.

– Вера, не дури, – сказала мать, – я тебя прошу.

Тут Вера взглянула на нее и увидела, что губы у матери дрожат, а глаза влажны, и всякое желание дерзить матери пропало, следовало ей успокоить мать, произнести какие-нибудь ложные слова, чтобы она хоть на минуту посчитала, что Вера готова отказаться от своих намерений, но слова подходящие не явились.

– Девчонки-то маленькие, – сказала мать, – а могут одни остаться. Как проживут-то?

– С чего вдруг одни?

– Мне в больницу ложиться надо, – сказала мать.

– Ты что?

– Я уж вам не говорила, не пугала раньше времени...

– С чего ты взяла, что в больницу?

– Я у врачей была. Обследовали и велят...

– У каких врачей?

– У разных. И у... – Мать замолчала.

– И у кого? – В горле у Веры стало сухо.

– У онколога.

– Они что?

– В больницу велят ложиться. Операцию делать...

– Ты что! Ты врешь! – крикнула Вера. – Чтобы я в милицию пошла, да?!

– Я тебе никогда не врала. Вспомни, когда я тебе врала? С отцом меня не путай.

– И за что же такие напасти на нашу семью! За что!

Волком взвыть хотелось Вере, застонать на весь поселок Никольский, тупое отчаяние забрало ее – что же это делается-то и почему? Но мать сидела напротив Веры тихая, губы ее уже не дрожали, слез не было в ее глазах, а было спокойствие, объяснить которое Вера могла только тем, что мать все передумала о себе, ничего не став выспаривать у судьбы, а теперь ее заботило лишь будущее дочерей, и, поняв это, Вера не застонала и не заплакала. Она старалась теперь успокоиться, обнадежить себя хоть бы мыслью о том, что у матери вдруг не самое страшное, но спросить о болезни долго не решалась. Сказала наконец:

– А диагноз они тебе какой поставили?

– Они, может, и сами не знают. Надо операцию делать, а там уж увидят, доброкачественная или какая...

– Конечно, доброкачественная, – быстро сказала Вера, – сделают операцию, и все обойдется... Сколько случаев знаю!

– Дай-то бог, – сказала мать, вздохнув.

Вера встала.

– Насчет меня будь спокойна. Ничего я дурного не выкину. Не хотела я в милицию, но пойду. Пусть будет по закону.

Мать тоже встала.

– Оно и лучше так.

Вера бросилась к матери, обняла ее, заплакала:

– Что же делать-то нам с тобой, мамочка моя? За что же нас так?

7

Город стоял в тридцати трех километрах от Москвы, сорок, а то и меньше минут электричкой, и норов имел уже столичный.

Мать шла чуть впереди, ступала твердо, а когда оглядывалась, никаких слов не говорила дочери. Лицо ее было суровым и спокойным. Вера удивлялась этому спокойствию матери, мать вообще казалась ей сейчас преображенной. Вера привыкла видеть ее застенчивой и тихой на людях и уж тем паче во всяких казенных учреждениях, в крови ее была робость крестьянки перед присутственными местами, теперь же мать стала решительной и сильной, даже ступала по земле она иначе, чем прежде, как будто выросла, словно бы стараясь заслонить собой дочь, уберечь ее от дурных взглядов и слов. Вера шла за ней и ощущала себя побитой десятилетней девчонкой, которая без матери – ничто, чувство превосходства над ней, жившее в Вере в последние годы, исчезло вовсе и казалось постыдным. Вера думала теперь о матери с нежностью, страх, вызванный известием о болезни матери и скорой операции, не уходил и холодил ее. Теперь, когда она смотрела на мать, плохо одетую, странную в городской толпе в своем вдовьем, провисшем на плечах, ношеном платье, тяжелым для Веры было воспоминание о вчерашнем легкомыслии и обмане – пообещала купить матери что-нибудь хорошее и нужное, а сама принесла ей беду. Впрочем, несколько успокаивали Веру, как ни странно, мысли о собственной беде, о собственном страдании, то есть не то чтобы успокаивали, а как бы уравнивали в ее глазах тяжесть их с матерью положения. И тем самым и смягчали ее перед матерью вину. «У тебя жизнь может оборваться, тебе горько, но ведь и мне не слаще, и я страдаю...»

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.