Страница 62 из 72
Еще больше досталось Ленину от Александрова за связь с такой подозрительной личностью, как Малиновский, при царе служившим департаменту полиции, а затем — немцам. Вот как об этом записано в постановлении:
«При обследовании личности Ульянова-Ленина, как из показаний свидетелей, так и имеющихся в делах департамента полиции документальных данных, добыты нижеследующие сведения.
Ленин-Ульянов был близко знаком и поддерживал связи с бывшим членом Государственной Думы Малиновским, состоявшим, в качестве секретного сотрудника, на службе в Московском охранном отделении.
В делах департамента полиции обнаружена тетрадь агентурных записей со слов сотрудника Малиновского, сделанных рукою вице-директора этого департамента Виссарионова, а одна запись рукою Белецкого. На 1-й странице от 14 ноября 1912 года между прочим значится: „Ленин дал фракции следующие директивы: провести Лобову секретарем фракции… на Рождестве съехаться в Кракове, и, как видно из дела, эти директивы Ленина были произведены секретным сотрудником Малиновским совместно с департаментом полиции, причем Ленин чаще всех остальных депутатов посещал его в Кракове.
Будучи членом Государственной Думы, Малиновский произносил речи, заранее приготовленные Лениным и Зиновьевым и представляемые Малиновским на просмотр в департамент полиции.
Когда в мае 1914 года провокаторская деятельность Малиновского была разоблачена и он, получив из департамента полиции следуемое ему годовое жалованье в размере 6000 р…немедленно выехал за границу и, по приезде в Австрию, явился к Ленину, то последний, несмотря на появившиеся в печати разоблачения о провокации Малиновского, сразу же в „Правде“ объявил Малиновского честным и чистым человеком“».[211]
Тогда же была создана комиссия, состоявшая из Ленина, Зиновьева и Ганецкого (Фюрстенберга),[212] оправдавшая Малиновского за недостаточностью будто бы улик по обвинению в провокаторстве, при этом, по показанию свидетеля Трояновского, комиссией был допущен целый ряд неправильностей, сделавших комиссию совершенно неавторитетной.
Про дальнейшую судьбу Малиновского достоверно лишь известно, что он оказался в одном из лагерей военнопленных в Германии, но как он туда попал — неизвестно. Имеются, однако, сведения, что Малиновский, находясь в немецком лагере Альтен-Грабов и ведя среди русских военнопленных нижних чинов пропаганду, «состоит в отличных отношениях с германскими властями лагеря, пользуется их полным покровительством и действует по их наущению…».[213]
А все потому, что бы там ни объяснял Алексинский, которого за кляузный характер не пустили в Исполнительный Комитет Совета меньшевики и эсеры, что симпатизировать Ленину стало опасно. И он стал публично чернить и бывшую свою «симпатию», и всех большевиков. Ну а эсерствующий Бурцев? Лишь только прошли слухи о провокаторстве сопартийца Азефа, он сразу же постарался откреститься от связи с подозрительной личностью и публично разоблачить его по совершенно непроверенным данным. Причем так рьяно это делал, что и он сам, и другие стали незаслуженно приписывать Бурцеву роль главного разоблачителя, в то время как это сделал самолично бывший директор Департамента полиции Лопухин, сосланный за это по приговору суда в Сибирь. Видный масон Аронсон считал, что такое разоблачение могло произойти «только по масонской линии». При этом он ссылался на книжку, вышедшую в Париже в 1937 г. Впрочем, ради справедливости, отмечал, что в числе очерков, проливавших свет на дело Азефа, была также и правдивая публикация Бурцева (Николаевский Б. И. Указ. соч. С. 152, 153). Что ж, возможно, совесть заела и этого «правдолюбца».
Но разве нельзя предположить, что «слуга царю, отец солдатам» Малиновский продолжал свою провокаторскую роль теперь уже под эгидой контрразведки и охранного отделения Временного правительства? Разве именно через него, давнего друга-врага Ленина, не могла поступать из лагерей военнопленных в Германии «информация» о ленинской «агентурной работе»?
Внедрять в ряды большевиков провокаторов, объявлять революционером-ленинцем любого, кто мог бы бросить тень и на революционную борьбу и большевистское движение, — это было излюбленным приемом сыскных и контрразведывательных органов при царе, при Временном правительстве, при коротком владычестве в Сибири Верховного правителя — Колчака.
Взять того же Юровского, объявленного «главным большевистским палачом» над царской семьей. Я бы обратил внимание читателей на показания Соковича, подшитые в «архиве Соколова», от 24 августа 1918 года. Он являлся наркомом здравоохранения в советском правительстве Урала, был эсером. Так вот, Сокович сообщил, что, кроме него, наркомовские посты, по согласованию с большевиками, занимали еще трое его сопартийцев: в комиссариатах земледелия, юстиции и транспорта. Юровский же, как известно, являлся товарищем наркома юстиции, затем и наркомом. Этот факт позволяет уточнить партийность Юровского. Это по событиям в Екатеринбурге, пожалуй, основной факт, поскольку «большевиков» типа Медведева Соколов мог наплодить по числу жителей. К примеру, Кухтенков (иногда в материалах встречается и Кухтенко) допрашивался в качестве свидетеля и дал изобличительные показания на многих своих земляков. По его словам, он «в партию большевиков формально… вступил в январе 1918 года, но членский взнос уплатил всего лишь за один месяц». Но по следственным протоколам он проходил как «видный большевик», хотя колчаковская контрразведка жестоко расправлялась не только с теми, кто числился хотя бы даже формально в партии большевиков, но и с сочувствующими или даже заподозренными в сочувствии.[214] Ну разве что прощения заслуживал тот, кто становился своим человеком, т. е. продавал, подобно Кухтенкову-Кухтенко, других.
А вот по Перми… Беру книгу Соколова «Убийство царской семьи» и на странице 331 читаю: «Большевичка Вера Карнаухова…» Но 2 июля 1919 года Соколов самолично допрашивал в качестве свидетельницы эту «большевичку», которая о своем «товарище» отзывалась так: «После этого, я не помню числа и месяца, пришел как-то в Комитет входивший в состав чрезвычайной следственной комиссии большевиков Мясников, человек кровожадный, озлобленный, вряд ли нормальный» (вот они какие, эти самые большевики, по представлению самой «большевички»!). Мясников, по словам Карнауховой, с кем-то разговаривал, и она сумела уловить всего одну фразу (но какую — равноценную фразе-добыче подпоручика Тимрота; одинаковый уж и впрямь следовательский почерк у Соколова с Александровым): «Дали бы мне Николая, я бы с ним расправился, как и с Михаилом». После этого мещанку Веру Карнаухову осенило (точь-в-точь как лейб-гвардейца Тимрота от откровений германского посла), и она пришла к выводу, что «Михаила Александровича они тоже убили». При этом она сделала уточнение, что в то время «еще ничего не было известно про убийство Государя». Ну а мне необходимо сделать уточнение о партийности Карнауховой: ее Соколов зачислил в большевички лишь потому, что «ее родной брат Лукоянов — большевик», ну а сестра «за несколько, кажется, дней до взятия Екатеринбурга или, может быть, несколько более, в июне, кажется, месяце… пришла в комитет партии большевиков», где застала «председателя комитета партии Ляка», который и рассказал ей об исчезновении великого князя Михаила Александровича.
А вот какие большевики были в Алапаевске… Братья Абрамовы. Старший — Иван, младший — Григорий. Первый — председатель фабрично-заводского комитета, второй — председатель Алапаевского совета. По свидетельству старшего брата, он никогда большевиком не был, а вот младший — был большевиком, поэтому между ними не было не только дружбы, но и приятельских отношений. Иван на допросе показал, что он по убеждениям — «толстовец», хотя в Совет прошел от партии большевиков, «членские взносы в которую вносил с февраля месяца 1917 года». Правда, большевистским требованиям, которые считал вредными, не всегда подчинялся. Так было, к примеру, дня за четыре до занятия Алапаевска войсками Временного Сибирского правительства. Военный штаб советских частей призвал местный Совет во главе с Григорием Абрамовым оказать содействие в вопросах снабжения и обеспечения средствами передвижения. Кроме того, потребовали сдать общественные деньги, чтобы они не достались противнику. Абрамов и его сообщники, представлявшие в основном партию эсеров, кассу не сдали, а также, по словам Абрамова, «не подчинились требованию военного штаба относительно реквизиций и прочего насилия». А проще — сбежали, прихватив с собой изрядную сумму денег, ранее оприходованную в Алапаевском совете, в размере 1 357 000 рублей, за что были заочно приговорены властью, которую доныне представляли, а затем продавали, к расстрелу. Абрамов надеялся, сдавая «народные деньги» (по его же определению) колчаковцам, что общественная касса послужит выкупом за жизнь, а также залогом добрых отношений с новыми властями. Но не помогли ни деньги, ни выдача партийных явок, ни угодническое признание, что «Советы сидели и имели власть исключительно благодаря штыкам». Хотя в справке о судьбе алапаевских деятелей против его фамилии стоит пометка — «умер», думается, что это такая же ложь, как и утверждение Соколова, что Медведев «скончался от сыпного типа». Подобная участь постигла и другого «большевистского комиссара» — Соловьева. Если снова ориентироваться на показания Соковича, что юстиция являлась сферой деятельности эсеров, а Соловьев являлся «наркомом Алапаевской районной юстиции», то его признание в том, что он «официально записался в эту партию (с.-д. большевиков) во время выборов в Учредительное собрание» приобретает довольно определенный смысл.
211
И это тоже, считаю, снимает александровские подозрения в отношении «агентства» Ленина. Верить до конца в непогрешимость товарища, бороться в открытую за его честь и достоинство, заявлять о его честности и чистоте даже при наличии изобличительных сведений может, безусловно, только чрезмерно доверчивый человек, но и сам по-настоящему честный и чистый. Вот как на его месте поступали «непримиримые борцы» Алексинский и Бурцев? В 1907–1910 гг. первый из них был близок к Ленину, по его же словам, был очень хорошего мнения о нем, но затем разочаровался.
212
В этом изобличении наверняка помог Александрову неистовый борец против большевиков Заславский, объявивший после их прихода к власти и себя большевиком. Упомянутые строки из постановления Александрова будто процитированы из газеты Заславского «День».
213
ГАРФ.Ф. 1782. Оп. 1.Д.4.Л. 18–33.
214
21 —30 июля 1922 г. Соколов составил протокол осмотра «вещественных» доказательств. В числе других бьшо дело «Следственной Комиссии г. Алапаевска»… по обвинению Сычева как «активного работника Сов. власти». Здесь же была и выдержка из показаний самого обвиняемого: «Я состоял до июня месяца в партии левых эсеров и сочувствовал большевикам, принимая участие в реквизициях, в июне же месяце вышел из партии. В Красную Армию был мобилизован». Следственная комиссия обратилась к начальнику боевой колонны полковнику Смолину с просьбой принять меты к «изоляции» Сычева. Что это была за «изоляция», можно догадаться по расстрелу инженера Родионова, приглашенного на официальный обед по случаю освобождения от большевиков г. Алапаевска. Труп Родионова по просьбе его жены «соизволил разрешить выдать» все тот же Смолин. Немало подобных случаев описано в протоколах допросов Колчака. См: Арестант пятой камеры. — М.: Политиздат. 1990. С. 421–456.