Страница 19 из 72
24 сентября.
…Можно пока лишь строить догадки о том, что Ники стали известны какие-то сведения относительно Николая Николаевича, и эти сведения побудили его сменить Николая Николаевича и выражаться крайне резко про „ставку“. Но в чем дело — мы не знаем. Можно сделать одно заключение. Ники всегда очень сдержан, никогда резко про кого бы то ни было не говорит и в принятии коренных мер всегда нерешителен. Ежели теперь он принял такие серьезные меры, как это было 23 августа, и выражается так откровенно про Николая Николаевича, можно с уверенностью сказать, что причины должны быть серьезны, и его долготерпению пришел конец…
27 сентября.
Мамак пила на днях чай у Ники и Алике. Она мне передала, что Ники выглядит очень бодро. Доволен своим новым положением и тем, что в курсе дел… Одно лишь чувствовалось в его разговоре, как это заметила мама, это много горечи к бывшему верховному. Тут, по-видимому, кроется неизвестная для нас причина. Что-то произошло между ними и произошло что-то нехорошее. Иначе он так бы не выражался каждый раз про Николая Николаевича, которого осыпал всякими милостями…»
Из приведенных выдержек довольно явственно проступает непростой конфликт между Николаем Александровичем и Николаем Николаевичем. Непростой, потому, что он начинался в глубине царской династии, и эти фигуры были действующими лицами многоактной борьбы за власть на верхних этажах императорского дома.
Великий князь Николай Николаевич Младший впервые ощутил огромную разницу между своим положением и положением царского наследника, пожалуй, в десятилетнем возрасте. Его двоюродный брат по отцу, Александр Александрович, вот этой магической приставкой — «наследник», доставшейся ему довольно неожиданно, становился чужим и далеким. Особой близости между ними и раньше не было. Но до того, как умер старший брат Александра, претендовавший на наследство престола, определенное отчуждение между двоюродными братьями объяснялось разницей в возрасте. Один — мальчишка, другой — двадцатилетний юноша. И все же оба, как и многие из их российской и нероссийской родни, находились в одинаковом положении: до короны, как и до бога, — немыслимо высоко и далеко. Но вот для одного из них свет в конце тоннеля забрезжил более явственно. Правда, осчастливился он этим светом спустя шестнадцать лет и мог оставаться наследником еще неопределенный срок, если бы не свершилось убийство отца террористами-народовольцами.
Ну а Николаю Николаевичу и это не светило. Точно так же, как и его отцу — Николаю Николаевичу Старшему, третьему сыну в царской семье. Хотя, если более строго отнестись к фактам, то у Старшего имелись кое-какие иллюзии. Все-таки он родился не в великокняжеской семье, как его тезка-сын, а в царской. Да и пример отца, Николая І, тоже третьего сына в царской семье, мог вселить в ум определенные надежды. Но затем, когда у старшего брата Александра (впоследствии Александра II), пока еще наследника, появились сыновья (Николай, затем Владимир), рухнули и эти надежды. Ему оставалось удовлетворяться только тем, что в обращении к нему, великому князю, прибавлялось — «ваше императорское», да еще претензиями на высокие воинские должности. Так, в русско-турецкую войну 1877–1878 годов он являлся главнокомандующим Дунайской армией, в 1878 году удостоился звания генерал-фельдмаршал. Еще больших успехов на воинском поприще добился его сын — Николай Николаевич Младший. Как уже известно из дневника великого князя Андрея Владимировича, Николай II доверил своему дяде верховное главнокомандование над всей русской армией, обеспечив тем самым и публичные царские почести.
Что за этим скрывалось, попытаюсь разобраться несколько позже, а сейчас попрошу читателей возвратиться к извечным мотивам конфликта между высокородным дядей и его царствующим племянником. Это, подчеркну, не отвлеченная тема, а главенствующая в нашем разговоре. Конечно, вывод, к которому подвожу читателей, — сугубо личное мнение автора. Вместе с тем он, этот вывод, подкреплен всевозможными фактиками и фактами, почерпнутыми из исторических источников. А суть его в том, что основной «темной силой», подтолкнувшей монархию к пропасти, а последнего русского царя к бесследному исчезновению или к смерти, была великокняжеская элита. Склоки, раздоры, зависть, месть, убийства — все это, как и многое другое, копившееся веками, словно грозовые тучи, и, будто тучи грозами, разражавшееся периодическими заговорами и дворцовыми переворотами, но полностью так и не исчезавшее с монаршего надголовья «помазанника божия», — все это способствовало «февральской буре». Примечательной иллюстрацией такого вывода может служить выдержка из воспоминаний князя Владимира Андреевича Оболенского — «Моя жизнь и мои современники». Сам себя он считал республиканцем и с 1917 года являлся не только членом влиятельнейшей партии того времени — конституционно-демократической (кадетов), но и членом ее Центрального комитета, а с весны того же года — секретарем.
Вот что можно прочитать в его воспоминаниях: «На второй день революции в Думу стали являться депутации от всех полков петербургского гарнизона. При мне пришла депутация от Гвардейского флотского экипажа, во главе которой с красным бантом на груди находился ныне провозгласивший себя Императором всея Руси Великий князь Кирилл Владимирович».[61]
Следует уточнить, что названный великий князь — это родной брат автора дневника, выдержки из которого приводились выше, — Андрея Владимировича. Кирилл Владимирович упоминается в дневнике несколько раз. Особенно примечательно то место в записях великого князя Андрея, касающееся его старшего брата Кирилла, где речь идет о важной миссии — поездке в Румынию с целью воспрепятствования немецкому усилению в этой стране и склонения последней на сторону России. Вместе с Кириллом должна была ехать его жена — Даки, Виктория Федоровна, сестра румынской наследной принцессы. В организации этой миссии самое активное участие приняли все Владимировичи во главе с их «мама». Последняя настойчиво советовала «Ники и Алике» разрешить эту поездку и, как будто, по словам Андрея Владимировича, сумела убедить их в ее необходимости. «Вчера мамак была у Ники и Алике, — читаем в дневнике, — и сообщила им этот проект. Ники и Алике были вполне согласны, и Алике, в особенности, нашла, что это крайне своевременно и необходимо. Ники добавил, что он сам об этом уже думал. Теперь мы ждем, что будет. Мама советовала Кириллу ехать к Ники и переговорить с ним об этом. Но он что-то не желает сам начинать этот разговор».[62]
Из последней фразы не совсем понятно, кто именно не желал «сам начинать этот разговор» — Кирилл Владимирович или же Николай Александрович, но в других источниках можно отыскать сведения, которые приписывают «нежелание» скорее всего последнему. Это исходило из не совсем понятного для других недоверия царя к Владимировичам, высказываемого исподволь. Возможно, его наблюдательный и обостренный до болезненности, если речь шла о каких-либо притязаниях на корону (пусть даже и смутно угадываемых), его скрытый для многих природный ум уловил в поведении старшего из Владимировичей — Кирилла какую-то чрезмерную «невеликокняжескую» амбицию. Как бы то ни было, но в одном из писем жене Николай II писал, что, посоветовавшись с генералом Алексеевым и министром иностранных дел Сазоновым, принял решение Румынию пока «оставить в покое и не посылать Кирилла».[63]
Есть основание предполагать, что о «Кирилловых кознях» были осведомлены и другие люди. В некоторых местах дневника явно проглядывается намерение старшего из Владимировичей собирать на особо доверенных лиц Николая II (к примеру, на генерала Алексеева) порочащую их информацию. Несколько цитат из дневника: «Вчера перед отъездом Кирилла из Седлеца к нему пришел морской офицер, состоящий в оперативном отделении штаба, и просил Кирилла от имени всего штаба передать Янушкевичу их ужас перед теми распоряжениями, которые отдает Алексеев по фронту. Кирилл все это передал сегодня Янушкевичу. До какой степени должно быть доведено отчаяние всего штаба, чтоб дерзнуть обратиться к Кириллу в такой форме и с такими словами. Только на краю гибели люди могут дерзнуть на такой шаг, который почти равен бунту…», «Сегодня Кирилл был у Рузского, который прямо в отчаянии от назначения Алексеева начальником штаба при государе…», «Кирилл говорил мне, что в морском штабе, где есть выдающиеся люди, Алексеева винят во всем…», «Кирилл писал на днях из ставки Decky, что Алексеев действует все хуже и хуже. Его приказы один глупее другого. Ники начинает это видеть, но неизвестно, как он поступит».[64]
61
Советские архивы. 1991. № 2. С. 53. Здесь же (с. 75) в примечаниях к тексту указывается: «Кирилл Владимирович Романов (1876–1938) — великий князь, племянник императора Александра III, двоюродный брат императора Николая II. Служил во флоте, участник русско-японской войны. Контр-адмирал, командир Морского гвардейского экипажа. Во время Февральской революции объявил себя ее сторонником, участвовал в демонстрациях, 1 марта 1917 г. во главе гвардейского экипажа присягнул на верность Временному правительству. После Октябрьской революции эмигрировал и объявил себя „блюстителем российского престола“, возглавил так называемое легитимистское (от латинского — „законный“; в более широком смысле обозначает приверженность к свергнутой династии. — В.О.) направление русского монархического движения за рубежом. 31 августа 1924 г. в своей резиденции в Кобурге провозгласил себя „Императором всероссийским“. Значительная часть монархически настроенной эмиграции считала этот акт неправомерным. Безуспешно пытался сформировать офицерский корпус, причем не встретил поддержки со стороны созданного П.Н. Врангелем Российского общевоинского союза, включавшего основной офицерский корпус белых. Издавал собственную газету „Вера и верность“. После смерти Кирилла Владимировича „главой императорской фамилии“ стал называть себя его сын — Владимир Кириллович, передавший, умирая, „всероссийский“ призрачный трон дочери и внуку».
62
Дневник б великого князя Андрея Владимировича. 1915 год.-Л., М.: Госиздат, 1925. С. 108.
63
Переписка Николая и Александры Романовых 1914–1915 гг. — Петроград: Госиздат, 1923. Т. III. С. 428, 429,432.
64
Дневник б великого князя Андрея Владимировича. 1915 г. С. 54, 55,73,84.