Операция продолжается

— Что смотрите? — сказала она сердито и, отвернувшись, стала ладонями обтирать потный лоб.

Он озадаченно спросил:

— Вы меня несли?

— А кто же еще, не добрые же гномы.

— Какие тут, к черту, гномы, — с усилием улыбнулся Виктор, удивляясь тому, как оттаял и потеплел его голос: — Сколько же вы меня несли?

— Я не считала метры... Очень много было метров. Но теперь будет лучше. Блиндаж недалеко.

— Это хорошо, — прошептал Виктор. Полька провела ладонью по его лбу:

— Очень плохо, что вы горонций. Бардзо горонций.

— Это от раны, — грустно признался Большаков.

— Так ест, от раны, — горестно покачала головой полька. — В блиндаже я перебинтую вашу рану. Я умею бинтовать.

— Как все-таки вы сумели протащить меня на плечах, — удивлялся капитан, — целых девяносто кило...

— Это страх меня сделал сильной.

— Почему страх?

— Мне почудилось, за кустами говорили по-немецки.

Они замолчали. В редких иглах сосен и сквозь пожелтевшую высушенную березовую листву виднелось небо, ровное и голубое, совсем не такое, каким было вчерашней ночью, когда Виктор вел на цель «голубую девятку».

Ему стало немного легче, и боль в ноге, как показалось, стихла.

— Мы должны идти дальше, — строго сказала женщина. — Здесь находиться опасно.

— Я теперь попробую самостоятельно, — откликнулся Виктор, — только обопрусь на вас немножко.

Когда он встал и положил ей на плечо руку, женщина спросила:

— Видите блиндаж?

Виктор сузил воспаленные глаза, всматриваясь вперед. Метрах в двухстах от него, там, где особенно густой была толпа низкорослых сосенок, он увидел земляное сооружение с торчащими ребрами бревен, облепленное дерном.

— Там не так опасно, — пояснила полька, — надо только поторопиться. Быстро надо, пан летник.

Лицо ее, минуту назад красное от напряжения, снова стало бледным. Синие глаза неподвижно смотрели вперед. По тому, как дрогнули ее тонкие, строго поджатые губы, Виктор понял, что женщина опять погрузилась в горестные воспоминания.

— Пойдем? — спросила она рассеянно.

Большаков утвердительно кивнул головой. Идти последние метры было еще труднее. Два раза он оступался и падал, судорожно впиваясь от злого бессилия скрюченными пальцами в мягкий безобидный мох. Женщина помогала ему встать на ноги, и они снова шли.

Блиндаж был старый, полуобвалившийся, поросший мохом. На его крыше росли две маленькие елочки с наивными пушистыми ветками. Женщина хотела сразу же спуститься вниз, но Виктор ее удержал:

— Постойте, пани. А если блиндаж заминирован?

Она впервые за весь их трудный, опасный путь улыбнулась и подзадоривающе спросила:

— А разве пан летник боится смерти?

— Глупой, да.

— Но ведь он же сам две годины назад хотел глупо застрелиться из пистолета и просил его покинуть.

— Пани, вы перестаете быть доброй, — усмехнулся Большаков и впервые встретился с ее глазами в упор. Они поглядели друг на друга удивленно, будто была повязка, мешавшая им друг друга рассмотреть, и они ее впервые сбросили.

«Ты добрая? Ты не предашь?» — пытали зеленые глаза Большакова. «Ты мне веришь? Ты знаешь, как мне тяжело?» — спрашивали вместо ответа синие глаза незнакомки. Потом они резко, как по команде, отвернулись друг от друга, и Виктор предложил:

— Пожалуй, я спущусь первым. Все ж таки я немного больше вашего разбираюсь в саперном деле и мину от еловой шишки как-нибудь отличу.

— Этого не потребуется, пан летник, — засмеялась полька, — кому надо минировать старые блиндажи!

— И все же я войду первым, — настоял он.

Опираясь на самодельный посох, Виктор по кривым жердевым ступенькам спустился вниз. Приглядевшись в полумраке, он достал из кармана электрический фонарик, чтобы обследовать вход и удостовериться, нет ли на поверхности земли проводки от мин. Он услышал за спиной взволнованное дыхание: женщина стояла рядом.

— Зачем вы здесь! — выкрикнул он.

— Я не могу, чтобы пан один. Вместе, — решительно сказала полька.

Виктор ничего не ответил. Он никогда не был сапером, но знал, как кладутся и маскируются мины. Сейчас это было как нельзя кстати. Блеклое пятно электрического фонаря шаг за шагом прощупывало внутренность блиндажа. На пороге не было никаких опасных примет, и Виктор, смелея, толкнул от себя посохом полусгнившую от старости дверь. Она тоскливо застонала на петлях и подалась вперед. Косяк желтого света, вырвавшийся из его руки, заскользил по земляному полу и бревенчатым сводам, вырвал из мрака рассыпанные по земле патроны, порожние пулеметные ленты, два топчана, наскоро сбитые из березовых жердей. Пахло плесенью и прелой листвой.

— Поверим этой тишине, пани, — напряженно проговорил капитан.

— Поверим, — отозвалась женщина спокойно, и они вошли. Виктор опустился на топчан, устало вздохнул:

— А если прилечь?

— Можно прилечь, — улыбнулась женщина, — даже надо. Ложитесь, а я осмотрю рану.

Большаков осторожно лег на спину, с наслаждением вытянул одеревеневшую правую ногу. Все из того же вместительного кармана комбинезона достал он предусмотрительно захваченный на месте катастрофы кусок парашютного щелка.

— Прошу, пани, если сможете, поменяйте повязку.

Ни слова не говоря, женщина утвердительно кивнула головой. Он почувствовал, как бережно прикоснулись к нему ее холодные пальцы. Им вдруг овладело состояние безразличия. Сквозь обманчивый туман, снова к нему подкравшийся, видел он лохматую голову, иногда вздрагивал от боли и обреченно думал: «Ну, перевяжет, а дальше? А завтра и послезавтра? Разве в таком состоянии добрести до линии фронта, перейти к своим?»

Неужто придется погибать на захваченной врагом польской земле, вдали от своих, не рассказав им о той страшной ночи, не передав документы погибших героев, таких близких — Володи Алехина и Али Гейдарова и такого же отважного, хотя и малознакомого, нижнего люкового стрелка Пашкова. Женщина зубами надорвала лишний кусок материи, вздохнула:

— Рана не загноилась, но вы очень горонций. Нужен доктор.

— Где же его в лесу сыщешь? — пробормотал капитан. — Тут и волков с медведями война распугала. Вы есть хотите? — спросил он внезапно.

— Не плохо бы, — созналась она.

Виктор вспомнил, что перед вылетом за вечерним ужином он взял в карман комбинезона с полкилограмма хлеба, большой кусок колбасы и белые квадратики пиленого сахара. Он был расчетливым бойцом и всегда брал в дальний полет немного продуктов. Делал это вовсе не потому, что предвидел вынужденную посаду в тылу противника. Просто перед полетом ничего не хотелось есть, он ограничивался в столовой стаканом чаю, а наблюдательная официантка Надя напутственно говорила:

— Вот и опять вы сегодня без аппетита, товарищ капитан. Возьмите хоть что-нибудь с собой. Может, на стоянке захочется есть, а то и в кабине.

— В кабине не до этого, Надя, — отмахивался Виктор, но какой-нибудь сверточек из ее рук брал. Сто тринадцать раз эти свертки оказывались ненужными, а на сто четырнадцатый запас пригодился.

— Подождите-ка, пани. — Он запустил руку в карман комбинезона, но вместо колбасы и хлеба вытащил оттуда два черных пистолета. Посмотрел на них и, осененный внезапной мыслью, протянул один женщине. У польки встревоженно поднялись темные брови.

— Нацо мне?

— Берите, — настойчиво посоветовал Виктор, — вы же видите, какой я дохлый. Вдруг какая опасность. Ни вас, ни себя защитить не сумею. Берите. Мы теперь вроде как единомышленники.

— Что такое единомышленники? — печально улыбнулась полька. — Коллеги?

— Пусть будет коллеги.

Женщина быстро и решительно взяла пистолет и чему-то горько усмехнулась.

— Браунинг? — неуверенно спросила она.

— ТТ, — возразил Большаков.

— А что есть ТТ?

— Тульский Токарева... наш, советский.

— Тула? — высоко подняв брови, спросила полька. — Тульские ружья... тульские пряники и самовары?

— И еще тульские кузнецы, которые блоху подковали, — прибавил Большаков. — Давайте покажу, как им надо пользоваться, — сказал он.