Убить президента

Поскольку за неважную его не стали бы убивать с такой жестокостью.

Несчастный случай, сказало мне это лысое жандармское начальство. Как бы не так. При мне запаивали в Афгане эти цинковые гробы с грузом 200, и я знаю, как выглядят мертвые мальчики, попавшие в руки полевого командира Джамаля. Я тогда смотрел на наших мертвых мальчиков, потому что именно так мог заставить себя на следующий день разбивать из танковых пушек их дома и превращать в мертвых их женщин и стариков, которые не хотели выходить. Везде полным-полно мертвецов.

– Кто его убил? – спросил я у лысого генерала прямо в глаза. Генерал мигнул. На секунду мне показалось, что там, в глубине лубянской непроницаемой физиономии, вот-вот появится человеческое лицо. Не дождался. По физиономии просто пробежала легкая быстрая рябь, как бывает у телевизора. Легкие помехи. Затем экран очистился.

И все же человек, который чуть не выплыл из глубины бездонного чекистского омута, успел на короткое мгновение пробиться к генеральским устам и выдохнуть:

– Мы тут ни при чем… Это… – после чего чекист превратился снова окончательно в чекиста. С горячим сердцем и холодными руками… Или как у них там? Руку я ему не подавал и проверить, так ли она холодна, не мог. Но, конечно, не холоднее неестественно вывернутой руки моего маленького мертвого мальчика. Груз 200. Вот где он меня достал. Ты воскрес, Джамаль, несмотря на то, что я лично раздавил тебя танком, загнав в ущелье. Ты воскрес, убил моего мальчика и снова умер. Кому теперь мстить? Кого выжигать вместе с «зеленкой»?

Вот и все. Делать мне больше здесь было нечего. Я повернулся и вышел из зала, оставив моего мертвого мальчика один на один с тем, кто посылал его на смерть.

Пусть сам хорошенько посмотрит на него.

– Похороны завтра в пять, на Солнцевском, – Догнал меня голос человеко-чекиста. Но я не стал оборачиваться и затворил за собой дверь. И пока мой шофер выворачивал нашу «Волгу» с Лубянской площади, а адъютант бормотал соболезнующую шелуху, я все думал. Сначала я представлял себе, как моего мертвого мальчика будут хоронить на этом укромном Солнцевском кладбище, месте для средних чинов Лубянки, от капитана до полковника. Лысый жандармский генерал конспиративно туда не поедет, а все прочие будут в париках и масках и все будут врать над мертвецом. Они скажут проникновенно: «От нас ушел Игорь Дроздов, наш замечательный друг…» Нет-нет, соврут и тут. Уже на выходе с первого этажа я обнаружил траурный плакат. На нем Игоря звали «Кириченко». Конспиративное имя! Они ему даже умереть не дадут под своим именем. Какое дерьмо. Ненавижу. Никогда не любил наш жандармский корпус, запрезирал эту компанию еще с Афгана. А теперь ненавижу. Они убили моего мальчика, вполне достаточный повод.

Тут я сказал себе: отставить. Ненавидь себя. Виноват ты сам. Если бы ты не женился на Милене, твой мальчик не ушел бы от тебя и не пришел бы к ним. Ты сам во всем виноват. Наполовину сам. А на вторую половину? Есть и вторая половина. Не забудь об этом, генерал Дроздов. Какие-то ублюдки ведь били его, ломали ему руки. И это был не Джамаль. Джамаль подох и не воскреснет. Глупо воевать с мертвецами. Здесь поработали живые. Наши собственные русские моджахеды. Вот кого надо найти. Или хотя бы тех, кто отдавал приказ. Но как узнать, кто? Не в милицию же обращаться?…

Машина свернула на проспект Мира и замедлила ход.

– Куда теперь, товарищ генерал? – осторожно подал голос шофер Дима. – В штаб или домой?

Адъютант подал мне раскрытый планшет. В штабе сегодня делать было нечего. После вчерашних учений штабные отмывались от подмосковной грязи и подсчитывали, укрепил я боеготовность вверенной мне дивизии или, напротив, расшатал. Уже который год подряд продолжалась эта канитель: штабные учили меня управлять таманцами. Хорошо хоть они не лезли учить меня управлять танком. Впрочем, их жирные брюха застряли бы в люках.

– Домой, – приказал я и вспомнил о Милене. Вчера я повысил на нее голос второй раз в жизни. Первый раз в жизни было три года назад, когда я героически умыкнул ее от мужа. Она оскальзывалась на заледенелой броне, я подсаживал ее и громко орал для поднятия боевого духа. Ее супруг не нашел ничего лучшего, чем преследовать нас на БМП. Он не знал, что у меня мой танк укрыт в ложбинке, и не догадался взять с собой даже приличного гранатомета. Мы захлопнули люк перед самым носом его БМП. А потом я дал полный вперед, и мы спокойно двинулись домой, не обращая внимания на бронированную зеленую жестянку, оставшуюся позади. А потом я привел Милену домой и Игорь ушел из дома…

– Погоди-ка, – сказал я шоферу. Планшет – неплохая штука для военного. Протез памяти. Забыл, как тебя зовут и кто ты по должности – посмотри в записи. Кажется, есть человек, который может тебе помочь кое-что выяснить. Если, конечно, захочет… – Меняем маршрут, – приказал я шоферу. – Поезжай в Останкино.

Глава 18

ПОСОЛ УКРАИНЫ КОЗИЦКИЙ

Распечатав очередной циркуляр из Киева, я подумал: они там совсем с ума посходили. Вчера прислали описание новой процедуры поднятия государственного флага над зданием посольства. Сегодня диппочта принесла три анкеты и перечень мероприятий, во время которых желательно ношение национального костюма. Я представил, как появляюсь в Большом театре в вышитой рубахе и в сапогах, и испуганно проглядел перечень. К счастью, о театрах там ничего не было сказано. До завтра можно спать спокойно. М-да, театр… С завтрашним посещением Большого тоже надо было что-то немедленно решать. Запрошу Киев, мстительно решил я. Займу тамошние умные головы этой важной государственной проблемой.

Тренькнул звоночек внутренней связи. Анеля медовым голосом пропела:

– К вам атташе по культуре. Очень просится.

Я мысленно содрогнулся. Всякий раз, когда я видел молодцеватую гренадерскую фигуру Сердюка, мне хотелось поймать начальника киевской Безпеки и долго бить его по башке пачкой секретных циркуляров. Нашли кого послать, олухи. Сердюк так же похож на атташе по культуре, как я на балерину Большого театра. Да я, наверное, и больше похож. Сотрудника Безпеки в нем можно было разглядеть с десяти шагов – один квадратный, гладко выбритый подбородок чего стоил. А руки! В этих лапах легко можно было представить пулемет, штык-нож и даже затвор безоткатного орудия черкасского завода. Но только не скрипку, не книжку и не театральный бинокль. Полевой – сколько угодно. Одиннадцатикратный. Один раз он чуть не взял с собой такой агрегат на Таганку. Сказал, будто хотел посмотреть, правда ли у них там голая Маргарита или это такое трико. Я тогда страшно разозлился и сказал, что если он никогда в жизни не видел голой женщины, то пусть в нерабочее время разденет секретаршу Анелю. Я разрешаю. Он радостно сказал, что это ему как раз давно не интересно. Вздохнув, я сказал в микрофон селектора:

– Пусть войдет.

Атташе по культуре Сердюк вошел, громко топая.

– Здоровеньки булы! – приветствовал он меня строго по уставу.

– Расслабьтесь, Сердюк, – попросил я его. – Тут все свои, москалей нема.

Сердюк мигом расслабился и уселся на край моего рабочего стола, демонстрируя своим видом полное единство разведки и дипломатии.

– Так вы покумекали насчет завтра? Принимаем мы приглашение или нет? – поинтересовался он, по старой гэбэшной привычке заглядывая мне прямо в лицо. Скажем спасибо, что он не догадался включить настольную лампу и направить свет в глаза.

– Я пошлю специальный запрос в Киев. Начальству видней, – ответил я, потихоньку отодвигая подальше от Сердюка графин, пару хрустальных рюмок и телефонный аппарат. Ему ничего не стоило придавить все это, даже не заметив.

– Да знаю я, чего они вам присоветуют! – Сердюк пренебрежительно махнул рукой. – Скажут, чтобы мы не дразнили Кремль. Раз приглашают – надо, дескать, идти…

– Ну и пойдем, – сказал я. – На саммит нас не позвали, так хоть в театр зовут. В антракте встретим нового Президента. Обменяемся по вопросу добрососедских отношений.