Страница 92 из 103
— Как сбежал, простите?
— Надел костюм, ботинки и сбежал. Между прочим, после анатомички. Без внутренностей, понимаете… Старухи считают его святым, поскольку он, получается, воскрес… Вы же видите, что во дворе творится… Вы уж извините нас, но мы и сами не знаем, что предпринять…
«Степка и дает!» — покачал головой Аэроплан Леонидович, и его удивил не столько невероятный, библейский факт воскрешения, сколько, чего греха таить, осознание того, что старухи чествовали вовсе не его, стало быть, человечество по отношению к нему по-прежнему заблуждается. Степка-рулило, алкашня беспробудная — святой великомученик, чудо и благословенное явление, это надо же!
Повозмущался рядовой генералиссимус такой непросвещенностью масс, расхаживая из угла в угол, пока его не осенила блестящая идея: назвать ножевилки Степановым именем. Не какие-то непонятные аббревиатуры должны украшать гениальную утварь, а нечто простое, само собой понятное, ходовое — к примеру, ножевилка великомученика Степана. Вначале полным титлом будут называть, а потом станут обходиться какими-нибудь степашками. Кому какое дело до того, что Степка в последние десятилетия мучился главным образом с глухими алюминиевыми пробками без язычка, так называемыми бескозырками. А в столовых со шницелями разве великомученик не маялся? Именно он, великомученик, изготовил первые в мире шесть ножевилок собственными руками. Сегодня их миллион выброси на рынок — старухи оторвут с руками. И кооператив надо назвать его именем…
Разгул творческого воображения перебил длинный и требовательный звонок в прихожей. В глазок было видно, что перед дверью стоял Гриша Ямщиков — коллега по отделу-99. Какими судьбами? Почему без предварительной договоренности? Не старухи подговорили?
— Открывай, свои! — торопил Гриша, и Аэроплан Леонидович стал неуверенно расслаблять запоры.
— Чем обязан, вот не ожидал…
— Сейчас узнаешь… Не тоскуешь по своему месту за шкафом в девяносто девятом? Борешься за социальную справедливость?
— Борюсь, Гриша.
— Не бережешь ты себя, не жалеешь, Леонидыч, — с укоризной сказал Гриша. — Теперь, ко всему прочему ты еще и член кооператива святого великомученика Степана?
— Да, но… Позволь, откуда ты узнал, я только-только об этом подумал. Ни одной живой душе не говорил…
— Секрет фирмы, — скромно объяснил гость. — Фирма обеспечивает интеллектуальный сервис. Просьба не путать с Интелледженс сикрет сервис, хотя и там уже наши люди есть. Кто был Гриша всего несколько недель назад? Просил несчастную трешку поносить до зарплаты, продавал практически «дарэ», как выражался недоумок Витя, собрания сочинения Мао Цзедуна и Брежнева. А теперь взгляни — я весь в импорт упакован, пью только марочные коньяки, обедаю и ужинаю только в ресторанах творческих союзов. И при этом ты полагаешь, что мой образ жизни не имеет к тебе никакого отношения? Ошибаетесь, маэстро!
Внизу, во дворе раздались крики, шум. Аэроплан Леонидович вместе с Гришей вышел на балкон. Во дворе было черным-черно от старух, все они с воплями, коленопреклоненно приветствовали Степку Лапшина, который шел, перекинув пиджак через плечо, по старой своей дороге, то есть по прямой, соединяющей родную монопольку с родным подъездом. Но его стали хватать за руки и за ноги, и тогда он, почуяв неладное, вырвался и, сколько было сил, помчался в сторону монопольки, показывая спину с девизом на футболке: «Хочешь жить — умей вертеться!» За ним тучей хлынули старухи. Внизу беспрерывно хлопала дверь — из подъезда черным пунктиром вытекали возалкавшие чуда ветеранки.
— Начальника жэка гоняют, да? — спросил Гриша.
— Нет, великомученика Степана встречают.
— Так вон оно что — Степан еще на этом свете кантуется? А я думал: уже помре. Заходи, заходи в комнату, а то ты можешь подумать, что я не официальное лицо. Так вот, маэстро, имею честь сообщить вам, что вы находитесь под защитой нашего сервиса. Мы не грабители, мы не государство, которое берет с прихода, называя все доходом. Нет, мы честно отстегиваем десять процентов от суммы чистой прибыли. Кстати, я такой грамотный стал потому, что на прошлой неделе защитил кандидатскую. Через месяц докторскую обещали, а еще через три — профессора и академика дадут. Можешь поздравить, у нас без степеней в правление не выбирают. Уровень, сам понимаешь…
— Так ты рэкетир, вымогатель?
— Упаси Бог! Мы боремся с вымогателями. Если ты будешь упорствовать, то обязательно познакомишься с ними. Они, допустим, разглаживая складки у тебя на животе утюгом, поинтересуются суммой, которую тебе презентовал Декрет Висусальевич.
Гриша вышел в прихожую, вернулся с дипломатом. За две-три секунды подобрал код, открыл и извлек несколько пачек новеньких сторублевок, выставил на самопишущий стол (подумать только, какая наглость!) несколько бутылок коньяку. Одной бутылке тут же свернул пробку, сделал несколько глотков через горлышко.
— Приличный коньячок пьет Декрет Висусальевич, одобряю. А это, — он похлопал по пачкам, — нет. Надо изъять, хранение сопряжено с опасностями и непредвиденными, ох, как непредвиденными, осложнениями. Так что я, пожалуй, поддамся твоим уговорам и возьму их в счет будущих страховых взносов.
— Куда? — рядовой генералиссимус цапнул за руку Гришу. — Отдай. Отдай!
— Не возникай, Леонидыч. Я в твоих же личных интересах уношу бабки. Я могу вернуть, но тогда с вашего великомученика Степана будут драть девяносто процентов дохода. Вернуть? Пожалуйста, у нас клиентов — очередь по записи, по ночам ходят отмечаться. Я как своему…
И Гриша, подняв руки, отошел от дипломата. Рядовой генералиссимус посмурнел, понимая, что предпринимательство и рэкет — близнецы-братья, что десять процентов с прибыли не такие уж и большие деньги.
— Может… Мм… возьмешь? Только под расписку, а?..
— Маэстро, да вы своем уме? Чтоб в наше время, когда мы все, как один, волком выгрызаем бюрократизм, я писал расписочку? Вы смеетесь, маэстро…
— Ладно уж, бери без расписки, — протянул он Грише дипломат.
— Если будут тут всякие крахмально-гладильные артели возникать, всем говори: мы работаем с Кандидатом, а посему очистите горизонт. Понял? Советую очень тщательно вести бухгалтерию, чтобы нам не пришлось свое КРУ присылать… Чава-какава!
Не успела за Гришей закрыться дверь, не успел Аэроплан Леонидович как следует осмыслить свершившееся, как раздался телефонный звонок. В трубке была длинная очередь из отборного мата с вкраплениями обычных слов, что в переводе на общепринятый язык означало:
— Тебе, жертва аборта, с каким напряжением утюг приготовить — 220 или 127 любишь? Наш или импортный? С паром или с пропиткой антистатиком? Чтоб не трещал… Если ты завтра в 8 часов 45 минут, когда милиция взахлеб смотрит свою профессиональную передачу «Спокойной ночи, малыши», не будешь стоять на Садово-Кудринской, если не считать от улицы Качалова, не будешь возле седьмой липы, готовый весь расстаться с двадцатью кусками, то мы заранее рекомендуем записаться на прием в ожоговый центр, заказать донорскую кожу. Усек?
— Очисти горизонт, падла, я с Кандидатом работаю!
— Пардон, мы, кажется, ошиблись номером…
Короткие гудки! Аэроплан Леонидович выскочил на балкон, хотел поблагодарить Гришу, но не успел — тот уселся в автомобиль зарубежной выделки и укатил. А потом пошел шквал таких звонков, и он выдернул вилку из розетки. Однако и после этого телефон не умолкал, угощая своего ответственного абонента всевозможными малосимпатичными голосами, с хрипом, с сипом, с матом…
У него сложилось впечатление, что на его номер работали все телефоны-автоматы Советского Союза. Но рядовой генералиссимус не потерял бодрость духа: уселся за самопишущий стол и принялся глубоко и ярко описывать то, что с ним происходило. Он взял суровую действительность на актуал, то есть первый из всех писателей художественной литературы зашагал с жизнью нога в ногу, зуб в зуб, око в око.
И вдруг в сонмище голосов продвинутых реформаторов вплелся показавшийся таким родным голос Ланы: