Стадия серых карликов

«Ясное дело, — тяжко вздохнул американец, — как русский писатель, так сумасшедший. Я с ними скоро сам стану, как здесь говорят, того».

— Вы не верите? Тогда смотрите. Видите, вот здесь небольшое вздутие на стенке гаража? Пузырь, да? Счас его не будет, — говорил мистер Эбаут-Брич, размахивая, как все сумасшедшие, неумеренно руками, и все отступал, отступал назад. Потом, в нем словно сработало реверсивное устройство, он помчался вперед, напоминая чем-то разъяренного быка на корриде, пока не врезался в железный гараж головой.

И действительно, пузыря не стало, на его месте отныне была вмятина. Но самое поразительное, что мистер Эбаут-Брич абсолютно не пострадал, не без хвастовства стянул с головы берет и предъявил нежно-розовую лысину агенту империализма, процедив сквозь зубы, конечно же, из чувства превосходства:

— Плиз на всю черепушку.

— О-о, да вы не столько Эбаут-Брич, сколько эбаут-слэдж! Это значит большой молоток, ну, молоток кузнеца.

— Кувалда, — подсказал русский писатель.

— Во-во — кувалда! — воскликнул мистер Гринспен, продолжая изображать оживление возле вмятины, потому что ни одна из руководящих инструкций не предусматривала подобную ситуацию, и теперь из нее надлежало выбираться самому.

— Желаете приобрести способности физико-механического экстрасенса? — роковым голосом, чем-то напоминающем Фантомаса, спросил мистер Эбаут-Брич.

— Разве можно? Сколько? — встрепенулся американец.

— О цене — потом, — махнул рукой русский писатель и, отведя его шагов на восемь от голубой перламутровой красоты, возложил ему обе руки на голову и произнес страшное заклинание, прозвучавшее примерно «тралла-балла, чухили-вихили, вахали-бахали, трахали-бахали — энтээр!», затем подтолкнул его к гаражу с криком:

— Вперед! Банзай!

Мистер Гринспен побежал, однако вяло и не набирая скорости, как и водится во сне, ноги у него были немного свинцовые, и удар по перламутровому великолепию получился какой-то ватный, даже пуховый.

Вообще-то награждать граждан не во всем дружественной страны свойствами физико-механического экстрасенсирования было, по крайней мере, непатриотично, если не сказать больше. А если спросят? Ведь неповреждаемость головы наверняка имеет оборонно-стратегическое значение, и Аэроплан Леонидович даже застонал на своем диване: как бы этот чертов компьютер к измене Родине не подтолкнул, к раскрытию агенту иностранной державы сведений особой секретности и государственного значения.

На диване у Аэроплана Леонидовича сон-бдение превращался в кошмар, а на 2-ой Новоостанкинской улице мистер Гринспен все же смикитил и просил разрешения еще разок стукнуть головой по гаражу, хотел вновь получить благословение «тралла-балла, чухили-вихили, вахали-бахали, трахали-бахали — энтээр!»

— Валяй так, не хрустальный, — отмахнулся мистер Эбаут-Брич. Предприимчивый американец разбежался, как кочеток клюнул носом гараж и — о, ужас! — в перламутровой голубизне образовалась дырка. Не договаривались же так, головой, головой, понимаешь, надо биться, хотел крикнуть Аэроплан Леонидович, но сон есть сон, в нем и простейшие поступки бывают не под силу. Да и нос, к тому же, — не сибирская пипочка, потому что все лишнее там непременно отмерзнет, а настоящий рубильник, с волосатыми клубами из ноздрей, видать, изготовлялся для повышенного охлаждения в жарком и пыльном климате. Ну на кой сдался ему этот янки, они, американцы, и так суют свой нос повсюду, а что будет теперь, когда Даниэль Гринспен запросто, хоть бы хны, своим рубильником прошивает пятимиллиметровое железо? Ведь спросят же! Такого быть не может, чтоб у нас не спросили! Чертов янки прямо-таки опупел от радости, закатил какой-то индейский танец, еще бы — c этой минуты ему автомобильные и авиационные катастрофы, пули и снаряды не страшны. Насчет ядерной неуязвимости трудновато что-либо сказать, проверить у нас нельзя или негде, потому что иногда мораторий, а они в Неваде все время бабахают.

— Скажите, Эбаут-Брич, а зачем вы наградили меня такими исключительными способностями и возможностями? — Даниэль Гринспен смотрел на бедного рядового генералиссимуса пера острыми, холодными зрачками-буравчиками. — Советские люди усвоили методику физико-механического экстрасенсирования? Или из-за бюрократизма это не удалось сделать?

«Много будешь знать, скоро состаришься!» — подумал Аэроплан Леонидович, вновь испытав приступ ужаса, ведь в какую историю вляпался, но престиж своей страны, хотя ее интересы, как пить дать, предал, все же не стал уступать:

— У нас мою методику усвоили все.

— Но это же угроза! Новая советская угроза! — побледнел мистер Гринспен, однако быстро взял себя в руки и сказал жестко: — Сейчас вы передадите эти свойства ФМЭ моим коллегам.

— Не буду вашим коллегам передавать наши секреты! Не буду! Получил свойства — считай, повезло, и пользуйся.

Аэроплан Леонидович неожиданно почувствовал, что пропало желание возражать и сопротивляться. Он залетел в состояние, которое можно было бы определить как нравственная невесомость: все решается за тебя, ты — ничтожная величина, из-за малости значения тобой можно и пренебречь, ты — пленник обстоятельств, которые не в силах изменить, не хочешь, а делаешь, ты весь во власти инерции безволия и бессилия. Подобное состояние было совершенно неведомо рядовому генералиссимусу пера, надо ли говорить об этом? Вот он мог загнать кого угодно в состояние любой невесомости, тут же не совсем деликатно обходились с ним — треклятый янки показал мистеру Эбаут-Бричу на глазок телекамеры за ветровым стеклом автомашины и спросил, не желает ли он просмотреть и прослушать видеозапись? И завертелась невероятная карусель: посыпались из вертолетов, зависавших бесшумно над дорогой к гаражу, бодрые, уверенные, улыбающиеся шустрые ребята, которые радушно похлопывали Гринспена по плечу. Дескать, молодец, парень, вручали ему то ли визитные карточки, то ли чеки — надо же, бизнес уже развел?! — и шли на благословение к мистеру Эбаут-Бричу, улыбались ему посдержанней и поосторожней, но подставляли лбы, в которых было что-то неуловимо боксерское, причем, во всех без исключения. Мистер Эбаут-Брич возлагал на лбы длани, глаголя заклинание, а поскольку клиентов было невероятно много, так как вертолеты опускались и поднимались, и он среди шустряков стал различать вроде бы знакомые лица, виданные по телевизору, сенаторов и конгрессменов, министров и президентов корпораций и монополий, то кому доставалось «тралла», кому «балла». Конечно, и в этой ситуации творческая и рационализаторская натура рядового генералиссимуса пера проявила себя в полной мере. Клиенты с небольшого разгончика врезались головами в стенку гаража, взвизгивали от удовольствия и удовлетворения, мчались вприпрыжку к вертолетам.

Неизвестно сколько продолжался бы этот шабаш, если бы внутри гаража не обнаружилось покряхтывание и бормотание, из которого отчетливее всего выделялись непечатные обороты. Затем раздался лязг открываемого засова, железная дверь с медленным скрипом стала отворяться, из-за нее вначале показался конец деревянного инвалидского костыля, раздался возглас: «Степка ты что ль, спать не даешь?!» Вслед за ним показался заспанный, в синей обвисшей майке владелец гаража. Он обвел удивленным, все еще мутноватым взглядом присутствующих, не понимая, отчего столько народу толпится возле гаража, и немо вопрошал у рядового генералиссимуса, чье обличье ему показалось немного знакомым и больше всех внушало доверие: а где Степка-рулило? Решив, видимо, что Степка где-то здесь, его надобно лишь обнаружить, владелец сделал несколько шажков-ковыльков и увидел стенку, которой крепкие лбы шустрых американцев придали правильную вогнутую форму, и теперь с этого бока гараж вообще напоминал собой приемную чашу телевизионной станции системы «Орбита».

— Ё-о — мое-о! — провозгласил ветеран и, спустя несколько мгновений, потряс останкинские окрестности раскатистым, жестким вопросом:

— Кто-о-о?!?

Последняя порция заокеанских шустряков попрыгала в вертолет, тот взмыл, бесшумной тенью скользнул над головой, взяв курс на Садовое кольцо. Даниэль Гринспен в мгновение ока прыгнул в машину, рванул с места, однако хозяин с возгласом «Хах, хады!» достал все-таки головкой костыля дипломатический лимузин. В аккурат попал по багажнику, да так, что взметнулось и осыпалось облачко краски типа нашей, так называемой морской волны.