Страница 25 из 103
— А кроме цейлонского, нашенского чего-нибудь нет? С градусом, пусть и заваляшшим…
— Не употребляю, не держу и не советую, — подобно «пришел, увидел, победил» сформулировал собственное антиалкогольное кредо хозяин и добавил: — Нынче империалисты вовсю завязывают и прекращают разлагаться. Нэнси Рейган, благоверная сэшэашного президента, и та вышла на ковер борьбы за трезвость. А мы что — по-прежнему будем газовать и поддавать?
В иных обстоятельствах Аэроплан Леонидович прочел бы трактат в лучших традициях антиалкогольной пропаганды, однако ему пришлось себя попридержать, пожертвовать прочными убеждениями трезвости, поскольку их у него никому не удастся поколебать, сделать своего рода уступку ради большой цели. «А если спросят?» — неуютно мелькнула в его замечательной голове мысль, вернее, лишь тень мысли.
Между тем сосед запустил руку за борт пиджака, несколько мгновений поколебался, уж очень строг был тон у хозяина, хотя именно этот тон так и подмывал, так и подзуживал поступить наперекор, к тому же материальные основания для поступка были, и Степка извлек на свет Божий четвертинку.
— Тогда есть у нас загашечный Чебураха Чекулаевич. Мы народ простой, со своей солярой ходим, — не без упрека сказал он.
Все великое требует немалых жертв, подумал Аэроплан Леонидович, подбирая оправдания своему пассивному отношению к предстоящему распитию в его квартире. Степка, забулдыга этот, так заруливал-забуривал по линии жидкого порока, что мог стать внесоциальной личностью недели на две, обычно в такие периоды он занимал должность не водителя, а слесаря по ремонту. А с другой стороны, только он мог помочь в кратчайшие сроки придать грандиозному замыслу конкретную наглядность. Ради этого стоило потерпеть, хотя затягивать дело было опасно — сосед уже зубами отгрызал металлическую пробку. И тут Аэроплана Леонидовича, как у него заведено, гениально осенило!
— А вилкой открыть можешь? — начал он лукавую игру.
— Эту-то, бескозырку без язычка? Ни в жисть! Особенно алюминиевой, — с высоты огромного опыта изрек Степка. — Не подденешь! Проткнуть и разворотить, конечно, можно. Такая несподручная пробка — в полевых условиях ни за что не вскроешь. На то и расчет, чтобы в подворотнях поменьше хлестали. Принцип пробки тот же, что и у эрэсов для «катюши», чтоб немцы не могли разобрать и узнать секрет… Неразборная конструкция…
— А ножом как? — продолжал Аэроплан Леонидович, ликуя от собственной ловкости.
— Запросто, — Степка сплюнул в ладонь изжеванный кусок анодированного алюминия и поставил Чебураху Чекулаевича на стол.
— А тем ножом, который у вас в столовой можно взять? — поставил верный капкан хозяин.
— У буфетчицы Тоньки что ль? Она же, зараза, вообще ничего не дает! У нее стакан пустой не выпросишь. А нож у нее вот такой, — Степка отрубил ладонями внушительный кусок пространства, — сантиметров семьдесят, не меньше… У нее возьмешь, она так пошлет…
— Значит, у вас в столовой ножей нет? Вилки есть, а ножей нет?
— У нас кафе что ль? Ресторан? У нас стаканов не напасешься, без ножей прокантоваться можно. Леонидыч, у тебя тоже, наверно, стаканы в дефиците? — спросил Степка и угрожающе взял четвертинку в лапу.
Аэроплан Леонидович выставил рюмку на тоненькой ножке, такую крохотную, что Степка хмыкнул, мол, за кого меня принимаешь, сосед, твоим наперстком пить — только продукт мучить.
— Ну да, мы и здесь народ запасливый, со своим ходим, — и достал из кармана пиджака мутноватого стекла граненое изделие, дунул в него, изгоняя крошки, табак, налил, выпил, крякнул, опять сунул руку в карман, на этот раз за оплавленным сырком, очистил от фольги уголок, откусил малость…
— У меня селедка есть, хочешь?
— Не-не-не, — запротестовал Степка, — ни в коем случае, не хочу желудок портить. У меня такая жуткая изжога от нее. Жжет, зараза, спасу никакого нет.
— Продукт жжет, а не селедка, Степан Николаевич!
— Э-э, нет, продукт не жжет, а греет!
— Тебе видней, — пошел на уступку ради все той же великой цели Аэроплан Леонидович. — Так значит, ножей в столовой нет?
— Я же тебе сказал, что у нас не кафе и не ресторан… Чевой-то ты сегодня совсем странный, непонятливый… Можа, кузов… таво… последствие дал? — позволил себе колкость гость.
— Это ты непонятливый! — отрезал Аэроплан Леонидович. — У меня голова работает на все сто, более того, на тыщу процентов!
— О-о, у тебя голова, спорить не буду, — согласился Степка и протянул руку к граненому изделию из мутного стекла.
— В конце концов, ты пить ко мне пришел или говорить?
— А чо я, ты говори, говори, Леонидыч, — воодушевлял хозяина Степка, но сам, как нашкодивший школьник, сложил руки на столе.
— У меня великий замысел, Степан Николаевич. Пойми, десятки поколений человечества, многие миллиарды людей каждый день проходили мимо великого изобретения и открытия, а я не прошел мимо! Мыслишка вроде бы совсем простенькая, а на самом деле — гениальная, революционная. Нет ножей в вашей столовой? Прекрасно! Они и не нужны. Наш общепит интуитивно подошел к мысли о ненужности ножей в своей системе, но занял как бы извинительную, половинчатую позицию! Тут нужен революционный переворот!
Аэроплан Леонидович был охвачен пафосом тотального переустройства мира, сам из себя черпал вдохновение, а сосед поступал странно: вначале на глазах у него появился сизый туманец осоловелости, потом они закатились под лоб, и тут же включилась система храпения.
И вновь Аэроплан Леонидович уступил, не толкнул нахала в бок. Должно быть, Степка-рулило в течение своей жизни выслушал немало зажигательных речей, предназначенных для сотрясения атмосферы над обществом, не более, и потому у него выработалась защитная реакция на любой пафос, который незамедлительно ввергала его в спячку. У Степки была явная аллергия на пафос, а рядовой генералиссимус пера подумал, что это винные пары его убаюкали, пусть минуту-другую подрыхнет сосед, мы ему сейчас густого, как деготь, чайку дадим…
— Степан Николаич, стоп, приехали, — надавил хозяин на плечо гостю, который даже вздрогнул, должно быть, со страху, подумал, что уснул за рулем. — Чайку хлебни…
— Так ты все насчет вилок, Леонидыч? — просиял Степка. — Ты их крой, крой всех, у тебя получается! И одной ложкой можно обойтись, как в армии. Китайцы вообще палочками работают…
— Насчет китайцев — мысль! — воскликнул Аэроплан Леонидович, ткнув, как дулом пистолета, указательным пальцем в грудь соседа. — Это мысль, хотя лишь факт, лишь одно из доказательств.
— Мильярд, даже поболее — конечно, факт, — признал Степка.
— Ты за лесом, пусть даже китайским, не видишь суть явления как такового! — вынес приговор рядовой генералиссимус пера и, набычившись, возгордясь, зашагал по кухне. — Я замыслил огромное, революционное дело на всех кухнях мира! Что такое нож, Степа? Это оружие для убиения. Когда варвар жарил дичь на вертеле в походных условиях, он отрезал кусок мяса от вепря мечом, когда же этот варвар становился важным синьором, ему на званом обеде мечом орудовать было неприлично — и он повелел подавать столовый нож. Посему общепит интуитивно подошел к отрицанию столового ножа, по существу, если вдаль, вглубь и вширь тут разобраться, борьба с варварством, безусловно крупный шаг по пути к недосягаемым высотам культуры… И ты, Степа, должен мне здесь помочь. Минуточку, я сейчас…
Аэроплан Леонидович вышел из кухни. Степка воспользовался моментом, осуществив давно задуманное, все-таки сосед — зануда, и опустевшая посуда и стакан вернулись в безразмерные карманы его пиджака.
— Видишь, что здесь нарисовано? — Аэроплан Леонидович не дал загрызть сырком, сунул под нос ему какой-то чертеж.
На плотной бумаге тушью была нарисована столовая вилка, и Степка, подумав, что сосед решил разыграть его, благоразумно отмолчался. С автоинспектором, который остановил тебя и чего-то хочет, а чего он хочет, и ежику ясно, лучше всего не спорить, себе дороже.
— Полагаешь, обычная вилка, которой едим жареную картошку? Нет, дорогуша, это вилка будущего, называется ножевилка, в данном случае на чертеже НВ/О-Б-1-П. То бишь, ножевилка конструкции Около-Бричко, модель первая, правая, то есть для правшей, а вот, — рядовой генералиссимус пера вытащил из-под чертежа еще один лист, — ножевилка НВ/0-Б-1-Л, то же самое, только для левшей. Усек?