Стадия серых карликов

— Мне все это кажется, — публикатору уж никогда не вспомнить: подумал ли он так про себя или же произнес вслух.

— Что вы бубните? Кажется да кажется, а вам надлежит знать точно. Ведь сегодня Аэроплан Леонидович должен сделать свое величайшее открытие. Вы опять ничего не знаете? Представьте, я уже читаю его поэму об этом.

— А вы не подозреваете, что времена перепутались? Немного странно иметь поэму до ее написания, не правда ли?

— Здесь не обошлось без парадокса, вы правы. Хотя ничего странного для нас, творческих людей, здесь нет. К тому же везде ускорение. Поднимайте-ка лучше героя героев с проезжей части, пусть он идет к моей бывшей квартире, в которой я, как вы должны догадаться, уже не живу. Не обижайте почтенного Аэроплана Леонидовича. Желаю успехов!

В телефонном аппарате щелкнуло, затрещало, вероятно, где-то на линии попались контакты с прозеленью, и вновь раздался голос Ивана Где-то:

— Впрочем, можете и не поднимать.

Публикатор совершенно неосознанно, в каком-то сомнамбулическом состоянии, выдернул вилку из розетки, однако Иван Где-то уже из отключенного аппарата продолжал:

— В переносном смысле вам его поднять вообще не удастся. Я не пугаю вас трудностями с опубликованием, нет, вы создадите очередную серую вещь, ее прочтут несколько человек: машинистка, рецензент, редактор, корректор и наборщик. Подумайте, стоит ли ради всего этого вам поднимать для вас неподъемное? Для такой темы нужен автор, у которого в последнее время два-три раза вышло собрание сочинений, а вы и до избранного не дотянули. Здесь нужен умелец, предположим, Феникс Фуксинович, руководитель литературного процесса. Подумайте хорошенько, именно в этом занятии желаю успеха!

И опять щелчок, от него у публикатора волосы на голове стали значительно пышнее. Однако он нашел в себе сугубо принципиальные силы и прошептал: «Негодяй, как он смеет сталкивать меня с Фениксом Фуксиновичем! Но каков, а?» С Иваном Где-то у него было шапочное знакомство, попадались и его стишки в периодике, без поэзии, но рифмованные. Разве мог он предположить, что поэт и литконсультант, чье творчество не отмечено даже разгромной статьей, не говоря уж о хвалебных, герой всего одной эпиграммы-нескладехи «Иван — Где-то?! Что вы — Он-в-Буфете!», способен запросто говорить по телефону, когда собеседник не снимает трубку или когда вообще отключает аппарат?

Публикатор нащупал выемку в аппарате для пальцев, этакий загривочек, поднял, намереваясь отнести странный телефон от греха подальше, на кухню, однако не тут-то было — безотрывной розетки не существовало, провод был прикручен намертво, более того: аппарат стоял на столе, а в руке трубка издавала короткие гудки. «В самом деле, здесь какая-то несомненная парадоксальность», — подумал публикатор и хотел успокоиться, как вдруг его посетила совершенно необычная догадка.

— Балбес! — угостил он увесистым кулаком собственный лоб.

Звонили же о т т у д а! Только от кого конкретно — от Главного Лукавого или от Главного Домового?

Публикатор еще ничего не знал о величайшем открытии Аэроплана Леонидовича и не без грусти, не без обреченности разрешил герою героев подняться, отряхнуться, проверить на месте ли письмо, и направил его стопы в сторону Останкинской телебашни. Без какой-либо задней мысли, а исключительно из любопытства, из желания самому разобраться, с кем его свела беспощадная судьба. Пусть живет. Ведь прелюбопытный экземпляр, живуч, как Кощей Бессмертный, все равно, если попадет не в эту, так в другую историю.

Глава шестая

Ветеран и новатор, активен и устойчив — такими самохарактеристиками он сопровождал сработанные самим собой бумаги. И термин «герой героев» в отношении его персоны принадлежит отнюдь не публикатору, а Аэроплану Леонидовичу. Ведь если обозреть генеалогическое древо рядового генералиссимуса пера, протереть его родимые и благоприобретенные пятна, то нетрудно добраться до героя Мигеля де Сервантеса Сааведра его благородия Дон Кихота Ламанческого. Со славных рыцарских времен прошло столько эпох, свершилось столько революций, в том числе паровых, электрических и научно-технических, благородный род подвергся таким изменениям, добавлениям, а в последнее время и генетическим мутациям, что Аэроплан Леонидович может рассмотреть на собственном древе и Акакия Акакиевича — у гоголевского героя украли шинель, а у героя героев — должность на главной магистрали научно-технической революции, и унтера Пришибеева, потому что и того, и другого прямо-таки обуревают страсти по пресечению всяческих безобразий, особенно форменных, и Павлика Морозова, и Макара Нагульнова по части переустройства мира в революционном плане…

Люди в виде толпы давно разошлись, и кина не будет. Аэроплан Леонидович бодро вышагивал навстречу великому своему открытию. Кристина Элитовна Грыбовик и Галина Драмовна Пакулева в письме задавали вопрос прямо в лоб: «Надеешься ли ты дожить до двухтысячного года? Если «да», то вместе с ответом приложи рубль, на проценты от которого накануне третьего тысячелетия для долгожителей будет устроен банкет!» Развязность тона объяснялась тем, что Кристина Элитовна и Галина Драмовна представились в письме в качестве одноклассниц рядового генералиссимуса пера.

Серьезные люди, почти полвека назад школу закончили, а понаписали такое, что все это опешило Аэроплана Леонидовича. Какие проценты, какой банкет и вообще каковая пардонность, а? Опешило и все тут! «Дорог…» начиналось отпечатанное на машинке письмо, далее шел пропуск, обозначенный многоточием и заполненный старческим почерком от руки: «ой Аэроплан Иосифович!»

(Публикатор счел все-таки необходимым прислушаться к замечанию Ивана Где-то по поводу около-бричковизмов. Публикатор самым убедительным образом просит читателей принять во внимание, что практически все яркие и необычные образы и выражения в романе принадлежат рядовому генералиссимусу пера, следовательно, на всем здесь лежит тяжесть вдохновения, печать личности и авторского тавра товарища Около-Бричко. Все это характеризует его своеобразный и конкретный стиль, даже как бы конкретющий, как бы он сам сказал, а если не сказал, то еще скажет. Ведь очень просто написать «старческим почерком», а вот «старческим почерком от руки» — извините, уже стиль, как и «опешило» и «каковая пардонность» — это стихи и проза его творчества.)

Тоской и безысходностью повеяло на Аэроплана Леонидовича от «Иосифовича» — неверное отчество, неумело употребленное в шутливом письме двух старых перечниц, облик которых ему совершенно не представлялся, напомнило ему о прожитых годах, о весьма неопределенном будущем. Шестьдесят шесть — не шутки, может, еще шаг и — шнопс, перебор. Сделав усилие над фантазией, естественно, могучей, Аэроплан Леонидович попытался представить одноклассниц в виде расплывшихся бабулек с хитрыми, а, может, и подлыми, разрумянившимися рожицами, в кофтах, непременно растянутых, в черных тапочках с рыжей меховой опушкой, с походкой, увы внаклон и враскоряку. Жеманничая и повизгивая от удовольствия, перечницы составляют текст письма и придумывают анкету, где ни вопрос, то не то, что глупость, а несерьезность, несолидность и не должный уровень. «Сколько раз тебе пришлось вступать в законный брак и сколько раз довелось менять фамилию?» — такой вопрос задают только женщины или работники отдела кадров. Если первые из любопытства, то какой из этого навар вторым?

Аэроплан Леонидович вспомнил, что он, можно считать, был один раз женат, фамилию менял, вернее, меняли, но как считать — сколько раз? В грудном возрасте нашли его возле санитарной брички красные конники. Никаких бумаг при нем не оказалось, красные конники дали ему смелое и романтическое имя Аэроплан, отцоство — по имени комиссара, а фамилию — Около-Бричко — по месту нахождения, на тот случай, если вдруг понадобится такое обстоятельство для родителей или для автобиографии, потому что младенцев, как правило, находят в капусте или их поставляют аисты, а под бричкой, пусть и санитарной, мог объявиться лишь особенный человек.