Поставьте на черное

– Что с вами? – тревожно спрашивало у меня участливое лицо, наклоняясь надо мной. – Вы можете встать?

Благодаря этой участливости я понял, что передо мной – не тот человек, который звезданул меня. В самом деле, со стороны террориста было бы довольно непоследовательно справляться о самочувствии гражданина, которого ты только что чуть не отправил к праотцам.

– Могу ли я встать? – с трудом переспросил я, выигрывая время. И лицо, и голос участливого товарища показались мне смутно знакомыми. По-моему, я на днях видел его по телевидению, когда транслировалось торжественное открытие Московской книжной ярмарки… Батюшки! Ведь это же не кто иной, как сам новый глава Госкомпечати! Видно, террорист вышиб из моей черепушки порядочно мозгов, раз я не опознал высокое начальство с первого захода. У меня есть только одно смягчающее обстоятельство: хозяева особняка на Страстном бульваре за последние годы менялись так часто, что только имена со свистом мелькали на табличке Главного кабинета… Кстати, этого-то как зовут? Ч-черт, не помню! Не обращаться же к нему «Господин председатель Государственного комитета»? Тогда-то он наверняка решит, будто носатому деятелю уж точно свернули мозги набекрень в подведомственном ему учреждении…

Я медленно поднялся с полу, лихорадочно припоминая всю последовательность здешнего руководства. Танцуя от печки, можно попробовать вычислить необходимого кадра. Алгоритм там очень простой: каждый последующий шеф Госкомпечати вырастал из заместителей шефа предыдущего. Теперь главное – не сбиться. Вначале был Полуэктов, царство ему небесное. Полуэктов родил Федорова, Федоров родил Митрохина, Митрохин родил Резунова, Резунов родил Лапина, Лапин родил Зорина… Значит, это Зорин. Или еще Лапин? Или кто-то третий?… Я вдруг вспомнил, как познакомился у Ручьевых с симпатичным таким гэбистом по имени Максим, который уверял нас, будто его родного дядю вот-вот назначат в этот особняк на Страстном. Но вот какая, черт возьми, фамилия у самого Максима? О-о, башка раскалывается. Ладно, фиг с ней, с фамилией – тем более что я уже почти вспомнил имя: Иван. И отчество на букву «Д». Данилович? Донатович? Дементьевич? Демидович? Денисович? Нет, только не Денисович, я бы запомнил. Солженицына еще в детстве читал, такое не забывается…

Шеф Госкомпечати Иван Какойтович глядел на меня с сочувствием и с некоторой опаской. Могу себе представить его состояние: он зашел спокойно проинспектировать туалет, а наткнулся на носатого гражданина, лежащего на полу. Каков сюрприз! Хорошо еще, что на мне элегантный костюм, а не, к примеру, вчерашняя униформа сантехника. Тогда наверняка был бы вызван милицейский наряд. Вот такие у нас, господа мои, стереотипы мышления: если на полу валяется некто в замызганной спецовке – то явно пьяный в дупелину, а если в той же позиции найден джентльмен – то наверняка поскользнулся, упал, потерял сознание. Я осторожно помотал гудящей головой. Нет, кажется, закрытого перелома у меня нет.

– Поскользнулся… – слабо прошептал я. – На вашем кафеле… Потерял сознание… Простите великодушно, Иван… Денисович…

Шеф Госкомпечати удивленно сморгнул: так и есть, с отчеством я напутал, идиот! Однако, к чести здешнего начальника, он деликатно снизошел к состоянию человека с ушибленной головой и даже не стал меня поправлять.

– Ох уж этот кафель! – всплеснул он руками. – Я ведь предупреждал Резунова, что не надо здесь делать облицовку, как в «Метрополе». Настелили бы обычный финский паркет, в елочку. Финский и мыть можно, если что…

Ага, сообразил я. Значит, это Лапин. Или все-таки Зорин? Ну, неважно, в конце концов. Главное, что этот Иван-не-Денисович невольно меня спас. На мое везение, он тоже оказался «жаворонком» и спугнул убийцу своим присутствием. В противном случае за первым ударом последовал бы второй, окончательный. М-да, на редкость противный был бы случай!

– Финский… – повторил я, как попугай, вслед за Иваном-не-Денисовичем. – Действительно, мыть можно…

Господин председатель Государственного комитета по печати осторожно взял меня за руку.

– Давайте-ка я вас провожу, – предложил он. – Вы не ко мне?

Несмотря на удар по голове, я все же понимал, что комнату на шестом этаже упоминать не стоит.

– Я к Ольге… Афанасьевне, – проговорил я в ответ. Я специально сделал паузу перед отчеством, как бы намекая на то, что мы с бабушкой Дроновой хорошо знакомы. Может быть, начальство сообразит, что меня достаточно проводить только до двери?

Начальство сообразило. Иван-не-Денисович довел меня лишь до дверей дроновского кабинета на третьем этаже, с сочувствием пожал мне руку, еще раз помянул проклятый кафель, а затем ретировался.

Бабушка Ольга заулыбалась при виде меня, как будто к ней в гости явился Дед Мороз с целым мешком дорогих подарков.

– Садитесь, Яков Семенович, – она выскочила из-за стола и пододвинула мне кресло, в которое я с облегчением плюхнулся. Нет, не люблю, когда меня лупят по башке.

Тем временем добрая бабушка Ольга уже несла мне чашку крепко заваренного чая и сдобную булочку. Чай был сладким, булочка – мягкой, и я стал немного приходить в себя.

– Ну, рассказывайте, что у вас хорошего, – попросила хозяйка кабинета, умильно глядя на меня. Ей доставляло удовольствие хоть кого-то напоить чаем и накормить. Ее дети и внуки жили отдельно и, если не ошибаюсь, в Петербурге. Будь мне лет семьдесят, я бы ни на секунду не усомнился: лучшей подруги на закате жизни мне не сыскать. Увы, мне пока было в два раза меньше. Дивный возраст для мужчины. Итак, что же у меня хорошего? – спросил я сам себя и ответил себе: – Я жив. Уже большой плюс. Однако бабушке Ольге требовалось рассказать нечто природоохранное. Я мучительно напряг память, пытаясь вспомнить хоть какой-нибудь экологический сюжет из раздела «Пестрая смесь».

– Началась миграция зайца-русака, – выдавил я неуверенно. Слава богу, что чай оставался у меня в чашке, и вынужденные паузы можно было маскировать глотками. – Пользуясь этим, браконьеры оставляют капканы на всех заячьих тропах… Имеются многочисленные жертвы… – Я чуть не сказал машинально «человеческие жертвы», но вовремя осекся. Зайцы – это вам не медведи или крокодилы, людей не грызут.

– Да чего ж тут хорошего? – простодушно удивилась Ольга Афанасьевна. – Сущее безобразие!

– Безобразие, – подтвердил я, пытаясь выпутаться из капкана, который сам же себе поставил. И чего я вспомнил об этих зайцах? А о чем я вообще должен был вспомнить? – Именно безобразие. Но мы держим ситуацию под контролем. – На месте Ольги Афанасьевны я бы непременно усомнился, как можно держать под контролем все заячьи тропы, особенно в разгар охотничьего сезона. Или этот чертов сезон не весной, а осенью?

Впрочем, для бабушки Ольги любое слово, изроненное крупным специалистом Госкомприроды Яковом Штерном, обсуждению не подлежало.

– Вот и правильно, – облегченно вздохнула она.

Пользуясь ее вздохом как трамплином для смены темы разговора, я поспешно поинтересовался:

– А что у вас интересненького?

Голова моя гудела уже чуть поменьше. Еще минут десять – и можно подниматься обратно на шестой этаж. Хочется верить, что мой террорист уже смылся из здания и не подстерегает меня на лестнице с дубинкой. Хотя я уже предупрежден и второй раз так просто не дамся.

Ольга Афанасьевна пожала плечами:

– Да все по-прежнему. Читаю региональную прессу, учитываю характер публикаций, настроения…

– И какие же настроения преобладают? – из вежливости полюбопытствовал я.

– Мистические, – горестно поджав губы, ответствовала бабушка Дронова. – Апокалиптические. О чем раньше писали областные газеты? Укос и намолот, производительность труда и победители соревнования. А о чем, спрашивается, пишут газеты сейчас? О грядущих путчах, о предсказаниях колдуна Джумбо и о конце света. Шутка ли, Яков Семенович?

Я понимающе кивнул.

– Какая-нибудь серенькая «Полысаевская правда», – с печалью в голосе продолжала Ольга Афанасьевна, – теперь, понимаете, трактует Нострадамуса или пророчества тамплиеров. А вы представляете, Яков Семенович, какая нынче самая модная тема в наших газетах?