Иисус говорит: peace!

10.

Мопс по фамилии Ласкер положил голову на мою ногу в тапке и стал пускать слюни. Стряхивать его – занятие бесполезное. Пес так же хитер и настойчив, как его человеческий тезка. Доктор философии и математики, немецкий еврей Эммануил Ласкер – второй чемпион мира и признанный шахматный индивидуалист – умер вовремя, в 1941 году. Мастер эндшпиля благоразумно почил в Нью-Йорке. Игра на деньги в немецких кафешках по молодости научила его гибкости ума. Он был мудр, как змей, и прогибал соперников тем, что делал вид, будто сам под них прогибается. Эти сведения я почерпнул из тоненькой книжки для юных шахматистов. Еще скачал особую программку и втихаря ежевечерне сражался с компьютером, минимум трижды. Мне хотелось во что бы то ни стало выиграть у мистера Штыка.

Экзерсисы успехом не увенчивались, но надежды я не терял.

– Ваш ход, молодой человек.

Эдуард Семенович ненавязчиво влиял на меня, вносил корректировки в систему мышления. А еще я драил за него душевую кабину, плиту и сортир.

Старик любезно одолжил мне обещанный ершик. Без издевательской ухмылки.

Я даже не мог обидеться. Мистер Штык (почему-то мне нравилось так его называть) обладал уникальным качеством: умел чрезвычайно обаятельно вы-ставить тебя дураком. Меня удивляло, как он не нажил состояние. Или деньги как таковые его не интересовали? Несмотря на проигрыши, я с удовольствием беседовал со стариком в перерывах между партиями. Конечно, разговоры наши имели отвлеченно-философский характер, так как постоянно напрягать мозг – вредно для здоровья.

Я походил, ориентируясь на защиту Алехина, который был кошатником, алголиком и непревзойденным мастером. Кажется, я изобретаю велосипеды.

– Вполне корректный дебют, – отозвался с едва заметной улыбкой Штык.

Он обращался на “вы”, и я, само собой, отвечал тем же. В этом выканье не крылось какого-то чванства, высокомерия. Исключительно уважение к собеседнику. Старшие редко разговаривают с младшими в подобном тоне. Как равный с равным. Наверное, им мешают приобретенные знания и опыт. Неглубокие знания и неглубокий опыт.

А мистер Штык – разговаривал. И это было приятно.

Партия продолжалась. Одна бесконечная партия.

– Сколько, по-вашему, живет человеческая личность? – спросил он однажды.

– Столько же, сколько и человек, – отвечал я.

– А по-моему, человеческая личность – вечная первоклашка. Организм постоянно обновляется: за семь лет – полностью. Вам это известно? Отлично. Поэтому я считаю, что, изменяясь физически, человек должен изменяться и духовно. Менять род деятельности, не становиться вечным второгодником, как большинство взрослых…

– Но ведь остается память, – перебил я.

Эдуард Семенович поморщился.

Весьма ненадежная штука. От нее больше вреда, чем пользы, я думаю. Это все равно как гулять по лабиринту кривых зеркал. И зачастую лишь кажется, что это наша память. А на самом деле – это искаженный слепок мертвеца.

– Моя память еще достаточно надежна, – ехидно сказал я.

– Да ну? – вскинул густые брови старик. – Завидую. Не помните, в позапрошлую среду утром шел снег?

Я открыл рот и закрыл его. Потом все-таки сказал:

– Однако нечестно. Шел снег или не шел – это ненужный информационный мусор. День остался позади. Мозг отфильтровывает ненужное.

– Ладно, – кивнул старик. – Помните себя лет эдак в шестнадцать? Нужное?

Я рассмеялся.

– Превосходно помню. Себя, а не погоду. И сказать я могу что угодно, ведь мы с вами не встречались, когда я был в том возрасте.

– Все что угодно – пожалуйста, увольте. Лучше расскажите, как относились к тем людям, которые видят смысл в тихой семейной жизни без потрясений. Которые ездили на дачи, копались в огороде и копили на новую стиральную машину. Такие обычные люди: чуточку жадные, чуточку трусливые, не пытающиеся написать великое в какой-либо художественной области произведение или совершить революцию в науке или государственном строе, чтобы вытолкнуть мир на следующий виток?

– Я их презирал. Я писал краской из баллончика: “Счастье – это не стиральная машина”. Я ненавидел проявления стадности.

– Понятно, что ненавидели. Кстати, а белье вам тогда кто стирал?

Я почесал кончик носа.

– Мама.

– Замечательно! – вскричал Эдуард Семенович и даже, помнится, хлопнул в ладоши. – Великолепно! И будьте же честным до конца: маму вы тоже презирали?! Не как быдло на огородах и трубах, это было бы слишком, но так… слегка. Да или нет?

Я кивнул. А смысл отпираться?

– Конгениально!

– Чему радуетесь?

– Вам! Скажите, как сейчас относитесь к стиральным машинам?

– Дались вам они…

– Позвольте старику отвести душу!

– Мое отношение изменилось. Сначала я понял, что проблема, по сути, не в вещах. Проблема в отношении к ним. Железяки не виноваты.

– А затем, – подбадривал меня Мистер Штык, – затем…

– Пожив некоторое время в общежитии и на съемных квартирах, – со вздохом признался я, – стал думать, что она бы мне очень даже не помешала…

–  И уж наверняка за эти годы поняли, в чем счастье? Да?!

– Вам в кайф чувствовать себя правым? – вопросами на вопрос отвечал я. – Умнейшим парнем во вселенной?!

Мистер Штык покачал головой.

– Вовсе нет. Это же просто болтовня. Треповая баталия. Меня изначально интересовало не замутненное годами мнение. А вы заехидничали. Мне же, выражаясь вашим языком, не в кайф, когда меня преждевременно подозревают в маразме и подкалывают без причины. Хотят заставить пенсионера драить толчок. Нехитрая комбинация…

– Черт, – ругнулся я, – опять выиграли. Я действительно мало чего общего имею с собой шестнадцатилетним. И мир, виденный им, лишь косвенно принадлежит мне. Убедили. Продолжим?…

…Ласкер доковылял до миски, чтобы попить воды, и приковылял обратно. На ногу в тапке. Я в сотый раз проигрывал. То ли не вник в защиту Алехина, то ли Мистер Штык придумал оригинальную версию нападения. Пришлось класть несчастного своего короля мордой вниз на доску. Мопс, услышав стук фигуры о стол, поднял башку и взглянул на меня. Глаза у него были большие и черные. Он вздохнул, притворно сочувствуя.

– Ласкер, веди себя прилично, – приказал Эдуард Семенович и протянул руку для пожатия. – Вы играете все лучше и лучше. Скоро мне придется сдаться.

– Шутите? Как давно вы увлечены шахматами?

Я пожал ладонь старика.

– Что-то около года.

– Как? – вскрикнул я. – Не с пеленок?

– Год назад я путался, как ходит конь…

– Не верю.

– Ваше право, – сказал старик. – Не желаете ли коньяку в честь этой партии? Угощаю. Поверьте, коньяк не московский…

– Питерский?…

Эдуард Семенович впервые предложил мне выпить с ним коньяку.

– Лимон есть?

– И сахар, и кофе. Будете?

– А, – махнул я рукой, – давайте. Уговорили.

Мистер Штык встал и прошел к шкафчику. Ласкер потрусил следом. Мистер Штык спросил, не оборачиваясь, позвякивая чем-то в шкафчике:

– Как продвигается работа над сценарием?

– Сам пишется, – соврал я.

Оставался последний день, а я не сочинил ни строчки. Но я не умирал от голода. Наконец-то подвернулась разовая физическая работа: выносить строительные отходы с утра до вечера. Мозг при такой деятельности отключается. Трудишься на рефлексах.

Эдуард Семенович извлек пузатую бутылочку, банку кофе и пыльные бокалы.

Я вызвался порезать лимон.

– Алкоголь в разумных количествах полезен, – пробормотал старик.

Коньяк был что надо. Я выпил, и внутри стало тепло. Мистер Штык, грея бокал в ладонях, подсел к компьютеру и добавил в проигрыватель джаза. Это была не мезозойская эра. Музыка смешивалась с коньяком, и ко мне ненадолго вернулось изрядно подзабытое чувство домашнего уюта. Ласкер что-то поскуливал в унисон.

Вечер почти уже превратился в ночь. Чернильное небо. Горящие фонари. Одинокие прохожие и последние троллейбусы. Разменявший четвертое столетие город.