Страница 2 из 8
Отец. Ну, знаешь, хватит!
Медсестра. Ты будешь сидеть с этими лодырями… покуривать дорогие сигары, которые тебе не по карману, вернее, МНЕ не по карману… сигары той марки, что курит его честь мэр города Мемфиса… ты будешь сидеть и хвастаться закадычной дружбой с самим мэром и корчить из себя важную персону, а на самом деле ты просто…
Отец. Замолчи, ты!..
Медсестра. …ты просто подхалим, ты подлипала…
Отец. Молчать!
Медсестра (скороговоркой). Вот для чего тебе нужна машина, да, отец? А я должна трястись по такому пеклу в душном, вонючем автобусе!
Отец. Кому говорю, замолчи! (Пауза.) Не знаю, что я с тобой сделаю, если ты посмеешь порочить мою дружбу с мэром!
Медсестра (презрительно). Дружбу!
Отец. Да! Да! Дружбу!
Медсестра. А я вот знаю, что сделаю. Твой мэр, его честь, лежит у нас в больнице… Как только приеду — если доберусь живая в этом кошмарном автобусе, — я зайду к нему, передам от тебя привет и расспрошу его про эту вашу «дружбу», возьму да и спрошу…
Отец. Не смей его беспокоить, слышишь?
Медсестра. Ну почему же, я думаю, мэр будет в восторге, дочь его любимого друга…
Отец. Ты нарвешься на неприятности!
Медсестра (издевательски). О, почему же я нарвусь на неприятности, папочка?
Отец. Ты эту дурь лучше брось!
Медсестра. Ведь у вас такая необыкновенная дружба! Или нет, лучше так: ты довезешь меня на машине до больницы и заодно навестишь своего дорогого друга мэра. Это я здорово придумала, правда?
Отец. Убирайся! Вон отсюда!
Медсестра (с тихой яростью). Ты мне осточертел.
Отец. Что? Что такое?
Медсестра (очень спокойно). Я говорю: ты мне осточертел.
Отец. Ах так? Ах так? (Хватает трость и колотит ею по полу, сначала сильно, со злостью, потом все слабее и наконец беспомощно и жалко.)
Медсестра спокойно наблюдает за ним.
Медсестра (нежным голосом). Ну, все?
Отец. Уходи. Тебе пора на работу.
Медсестра. Сейчас, вот только принесу тебе пилюли.
Отец (монотонно). Я тебе сказал: к чертовой матери, не хочу.
Медсестра. А мне плевать, хочешь ты или не хочешь. Сейчас принесу.
Отец. Я, слава богу, не твой пациент.
Медсестра. Вот уж действительно слава богу.
Отец. Ты к своим пациентам относишься куда лучше, чем ко мне.
Медсестра (устало). У меня нет пациентов, отец, я не палатная сестра, может, ты наконец запомнишь это? Я работаю в приемном покое, ты же знаешь. Зачем же прикидываться, будто тебе это неизвестно?
Отец. Если б ты была… этой… как ее… палатной сестрой, ты бы относилась к своим пациентам гораздо лучше, чем ко мне.
Медсестра. Отец, я не пойму, ты что, болен или здоров? Ты… ты в самом деле несчастный инвалид или, как только я уйду, ты живо вскочишь с кресла и поедешь в клуб трепаться с кучкой лодырей? Выбирай что-нибудь одно, отец, нельзя же сразу быть и больным и здоровым.
Отец. Не твое дело.
Медсестра. Я тебе говорю, что так нельзя!
Отец. Не твое дело, слышишь?
Медсестра (после паузы). Ладно, я пошла на работу.
Отец (насмешливо). Что же ты не попросишь своего дружка отвезти тебя в больницу?
Медсестра. Оставь.
Отец. Пусть бы заехал за тобой да отвез!
Медсестра. Оставь, говорю!
Отец. Или ему интереснее привозить тебя домой по вечерам, когда темно и можно побаловаться в машине? Так, что ли? Почему ты не приведешь его сюда, чтобы я хоть посмотрел на него? Почему ты не приведешь его ко мне?
Медсестра (со злостью). Да потому что (короткий жест — показывает на окружающую обстановку)… мне не хочется, чтобы он все это…
Отец. Я же слышу, я по вечерам все слышу — как ты хихикаешь и возишься с ним в машине! Я все слышу!
Медсестра (громко, стараясь перекричать его). Я пошла, отец.
Отец. Ну и иди себе, иди, кто тебя держит!
Медсестра. Слушаюсь, папочка!
Отец. Валяй, валяй!
Медсестра молча смотрит на него, поворачивается и уходит.
И не смей возиться с ним всю ночь в машине, когда вернешься, слышишь? (Пауза.) Слышишь?
Свет гаснет.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Освещается пустая часть сцены. Входит Джек; говорит, обращаясь к кому-то за сценой, и смотрится в невидимое зеркало на невидимом туалетном столе. Картина идет под приглушенную, как бы издали доносящуюся музыку.
Джек. Эй, Бесси! Вставай, пора уже… Эй, птичка! Подымай свою попку с кровати… Давай скорей, надо ехать дальше, а то начнет смеркаться… Я звонил в Нью-Йорк этой заразе, директору фирмы… Поговорил с ним как следует. Все сказал, что ты велела. Просыпайся, детка, пора уезжать из этой дыры, я должен доставить тебя в Мемфис до семи часов… а потом — тр-р-р! — рванем на Север! Прямиком в Нью-Йорк!.. Я этому стервецу так и сказал: «Послушайте, у вас нет исключительного права на Бесси Смит… ни у кого такого права нет. Бесси, черт вас дери, делает вам одолжение… Она вовсе НЕ ОБЯЗАНА петь для вас». Я сказал: «Бесси устала, ей неохота ехать в Нью-Йорк». А он мне: «Вы, пожалуйста, не вздумайте идти на попятный. Бесси сама мне обещала…» А я ему: «Ладно, не волнуйтесь… Бесси сказала, что согласна опять петь для вас… сможете выпустить сколько угодно новых пластинок… вы только не воображайте, что у вас есть исключительное право на запись — такого права ни у кого нет». (Посмеиваясь.) Я ему сказал, что ты свободна как птичка, радость моя. Как птичка-канареечка. (Смотрит за сцену, качает головой.) Да уж, хороша канареечка!.. Я ходил вниз расплатиться за номер. Только спустился — смотрю, один мой приятель… Ну, мы посидели в баре, немножко выпили, а он и спрашивает: «Что ты тут делаешь, как тебя занесло в эту паршивую гостиницу?» А я говорю: «Везу в своей тележке одну птичку. И везу ее на Север. Там, наверху, — говорю, — есть одна толстенькая дамочка, она сейчас отсыпается перед дорогой». Он и говорит: «У тебя всегда где-нибудь есть толстенькая дамочка». А я отвечаю: «У меня там наверху не просто дамочка, друг… Это — знаменитость, богатая леди, певица». Он смеется: «Кто же она такая?» Я говорю: «Угадай!» А он говорит: «Ну тебя, не могу я твои загадки отгадывать». Тут я ему и рассказал. Я, говорю, еду на машине с мисс Бесси Смит. У него глаза на лоб полезли. Как, говорит, неужели там наверху сама Бесси Смит? Не может быть! А я, не без гордости конечно, отвечаю: да, мол, сама Бесси Смит, мы с ней едем на Север. И вот он страшно хочет с тобой познакомиться, так что ты вылезай из постели и пойдем вниз. Я хочу показать тебя во всем блеске. И не то что хочу, а ДОЛЖЕН. Потому что он спросил: «А что случилось с Бесси Смит?» Как, говорю, что случилось? Ничего с Бесси не случилось, она спит наверху. А он говорит: «Нет, я хочу сказать, что она делала последние четыре-пять лет?» Было, говорит, время, когда ее имя гремело и в Чикаго, и в Нью-Йорке, и везде. Ее ведь просто на руках носили. Она еще поет или нет? ТЫ СЛЫШИШЬ, Бесси? Он спрашивает, поешь ты еще или нет! Я сказал… я сказал, что ты переутомилась… долго отдыхала. Тебя не забыли, детка моя, но люди спрашивают, что случилось. ТАК ЧТО ВСТАВАЙ! Сегодня двинемся на Север, а когда ты приедешь в Нью-Йорк, ты им покажешь, случилось что или нет. Бесси, милая, ты опять войдешь в славу… Я серьезно говорю — тебя опять ждет слава. А я должен доставить тебя в Нью-Йорк. Потому что это очень важное дело. Конечно, детка, ты свободна, как пташка, и я сказал сукину сыну директору, что он не имеет исключительного права на запись… но понимаешь, милая… он заинтересовался… а тебе за это нужно теперь хвататься. Нужно, дружочек мой, потому что, если ты сейчас что-то не сделаешь, люди перестанут спрашивать, где ты была последние четыре-пять лет… они вообще перестанут спрашивать о тебе! Ты слышишь меня? Я сказал там, внизу, что ты богата… но ведь это не так, Бесси. Уже не так, дорогая моя. Надо через силу тащиться в Нью-Йорк, и надо начинать все сначала. (Умоляюще.) Голубушка моя! Детка! Ты же знаешь, я тебе не лгу. Ну давай же, вставай! Спустимся в бар, выпьем пива… повидаемся с моим приятелем… а потом — в путь. Потому что становится поздно, дорогая… как бы не стало слишком поздно… (Веселее.) Ну, проснулась, пташка? (Идет за кулисы.) Живей, живей, Бесси!.. Вставай! Мы едем опять на Север!