Опасность

– Ну и подыхай вместе со своими секретами, – безразлично проговорил Хрущев и повернулся, сделав вид, что собрался уходить. – Привет Кобе, – бросил он через плечо, – скоро встретитесь.

Угроза подействовала.

– Хорошо-хорошо! – быстро крикнул Берия удаляющейся спине Хрущева. – Расскажу, да. Ты мне дай только гарантию…

Хрущев обернулся и, поплевав в кулак, сложил Берий кукиш.

– Никаких гарантий, – спокойно сообщил он. – Я тебе не сберкасса. У нас на Украине говорили так: «Колхоз – дело добровольное. Хочешь – вступай, не хочешь – расстреляем». Вот и я тебе говорю то же самое. Повезет тебе – уцелеешь, но обещать тебе ничего не стану… Как, будешь рассказывать?

– Буду, – тоскливо проговорил Берия.

– И правильно, – холодно улыбнулся ему Хрущев. – Чистосердечное признание… так вроде любили говорить твои орлы, верно? Ну, признавайся, про какую такую бомбу ты сегодня целый день орешь? И при чем тут Сталин?

– Это все он придумал, Коба… – горячо зашептал арестант. Рассказ его, не очень связный, занял минут пятнадцать, после чего Хрущеву стало не по себе. Как будто где-то совсем рядом распахнули секретную дверцу и по коридорам гауптвахты вдруг загулял пронзительно холодный сквознячок. Хрущев невольно поежился и поймал себя на желании поднять воротник своего пиджака.

– Так это ее ты искал всю весну в Кунцево? – спросил он недоверчиво. – А мы-то думали, что ты клад ищешь. То-то я смотрю, что твои всю территорию дачи перекопали, и подвалы перерыли, и теплицы… Баньку-то зачем снесли?

– Думали, там, – пробормотал Лаврентий. Глаза его за стеклами бегали, словно он, Берия, ожидал нападения с любой из сторон. – Зря думали, зря копали. Нет ее ни на Ближней даче, ни на дальней. Куда ее рябой черт законопатил, ума не приложу… Как корова языком.

– Постой-ка, – сказал Хрущев. – Но ведь не сам же он ее с полигона тащил! Давно бы нашел исполнителей, и дело с концом. Не могли же они сквозь землю провалиться!

– Сквозь землю не могли, – досадливым шепотом произнес Берия. – А в землю – запросто. Как раз в феврале 50-го должны были расшлепать полсотни вредителей инженеров, я еще удивлялся, зачем Коба лично затребовал это ерундовое дело. А через месяц случайно попался мне общий список – так там вместо пятидесяти оказалось ВОСЕМЬДЕСЯТ фамилий! Тридцать гавриков Коба вписал лично, не поленился. Эти тридцать бомбу и прятали, ясно же. И все оказались в одной общей яме, скопом. Умно старик придумал, ничего не скажешь… Большой мастер был… сссука! – Исчерпав приличные слова, Берия принялся долго и грязно браниться.

Хрущев поморщился: времени слушать лаврентьевскую ругань не было. Чтобы прервать поток брани, он, недолго думая, вытащил из кармана портсигар и сильно постучал по решетке. Услышав глухой звон, Берия моментально заткнулся.

– Так-то лучше, – проворчал Хрущев, пряча портсигар обратно в карман. – Ишь разошелся, уши вянут.

– Я не буду, – снова перешел Лаврентий на шепот, – только выпусти, Христа ради прошу.

– Успеешь, – отмахнулся Хрущев. – Ты мне лучше вот что скажи: зачем тебе-то эта бомба понадобилась? Спрятал ее где-то Коба, и на здоровье, чай не обеднеем. У нас таких бомб уже десяток есть, ты же сам и должен был знать.

– Не таких, – с тоской объяснил Лаврентий. – Эту они специально дорабатывали, по особому заказу. Мощность, что ли, увеличивали или какую-то другую хреноту. Если уж она взорвется в Москве – всем хана.

Хрущев вновь ощутил позвоночником неприятный обжигающий сквознячок.

– Почему же она должна непременно взорваться? – спросил он строго.

– Не знаю, – горестно шепнул Берия. – Одно знаю, что она не просто где-то лежит. Она где-то ТИКАЕТ, Никита!

– Часовой механизм, что ли? – с тревогой уточнил Хрущев.

– Да нет, я не об этом. Просто ее в любой момент можно ИСПОЛЬЗОВАТЬ. Тот, кто найдет ее, сможет взять за глотку не только всю Москву, но и всю страну. Когда у тебя под рукою такой заряд и ты можешь разнести все к чертовой матери, любой перед тобой будет ходить по струночке…

– Понимаю, – коротко сказал Хрущев. – Хорошо, оказывается, что ты ее так и не нашел. А за рассказ – спасибо. Теперь, значит, буду знать.

Он повернулся и, чуть сутулясь, зашагал по коридору прочь от решетки лаврентьевского карцера.

– Сто-о-о-ой! – заорал Берия ему вслед. – Куда уходишь, Никита? Ты же обеща-а-а-ал!!! – Крик его снова перешел в неразборчивый визг, но Хрущев больше не оборачивался.

Генерала Москаленко Хрущев нашел на том же самом месте. Будущий маршал сосредоточенно прислушивался к крикам, доносившимся из карцера.

– Вот опять, – пожаловался он. – Опять орет. Опять, Никита Сергеевич, про какую-то бомбу…

Хрущев взял генерала за пуговицу форменного кителя и, отчетливо выделяя каждое слово, проговорил:

– Запомни, Москаленко, хорошенько запомни. Не про бомбу он кричал, а про бабу. Бабу он хотел, ясно тебе? ЯСНО?!

Глава девятая

ПРИЧИНА И СЛЕДСТВИЕ

Сбегая вниз по лестнице, я думал: почему Потанин? Почему же все-таки он? Говорили, будто он ссорился с женой. Ну и что – из-за этого стреляться? Тысячи людей ежедневно ссорятся, мирятся в своем семейном кругу, но большинству из них не приходит в голову такая кошмарная развязка. Должно было случиться что-то по-настоящему ужасное, из-за чего бы тихий застенчивый Потанчик, будучи в здравом уме и твердой памяти, мог приставить казенный «Макаров» к своему виску и нажать на спусковой крючок. Выстрел, вспышка – и никаких проблем… М-да. Странные какие-то дела у нас творятся. Странные, видит Бог. Впрочем, нет, не видит. Есть мнение, что Ему нынче не до нас.

Правда, и мне сейчас не до Него. Так что я не в претензии. Паритет.

В прорези почтового ящика что-то белело. Чуть притормозив, я безо всякого ключа открыл дверцу, выудил содержимое. После чего преодолел последний лестничный пролет, двадцать метров выщербленного асфальта и огрызок деревянной доски, которая заботливо была переброшена через наполовину вырытую траншею. Путь мой закончился в кабине собственного «жигуленка», чей мотор сегодня упорно не желал заводиться. Должно быть, «жигуленок» тактично намекал своему хозяину про подсевший аккумулятор. Спасибо, дружок, намек я понял, а теперь давай, заводись. Ты ведь меня знаешь: искру я добуду любым путем. На худой конец – методом трения, каким первобытный человек добывал огонь себе к ужину.

Про первобытный огонь я вспомнил не случайно.

Из своего ящика почту я всегда достаю, как только увижу. Не откладываю на потом. Юное поколение в нашем доме страдает неизлечимой пироманией. То есть поджигает все, что попадается этому поколению на глаза. Особенно часто на глаза попадаются в подъездах лифты и почтовые ящики. Чуть не уследишь за малолетними партизанами – и готов пожарчик. Где-то я читал, будто такой подростковый вандализм есть закономерное явление природы. На молодого человека, дескать, вид открытого огня или вспышка взрыва действует завораживающе – как гипноз, как наркотик. Это, мол, вылезает наружу генетическая память предков, которые обожали греться у костра после удачной охоты на саблезубых мамонтов… Белиберда, конечно. Или в этом все же что-то есть? Вдруг мой Партизан – тоже какой-нибудь шустрый пацанчик лет двенадцати? А может, наоборот, – дедуля, впавший в детство?

Интересная версия. Дедушка-пироман с адской машинкой за пазухой.

Впрочем, отставить дедушку. В детство, как и в маразм, теперь принято впадать с любого возраста. Это вам не кино с голыми шведскими девицами, возрастных ограничений нет. Впадай себе на здоровье, как Волга в Каспийское море.

Мотор, наконец, оценил мои усилия и сдался. Он чихнул, словно нанюхался перца, громко фыркнул и завелся. Одной рукой я стал осторожно выруливать на дорогу, а другою – открыл дверцу своего бардачка и сунул туда полученную корреспонденцию. Последней, к слову скажем, было немного. Для хорошего первобытного костра абсолютно недостаточно: газета «Известия» плюс одно письмо. И все. Почерк на конверте был смутно знакомым, но разбираться сейчас было некогда. Все потом. Захлопывая бардачок, я успел заметить картинку на конверте – Дом Советов на Краснопресненской. Колыбель парламентской демократии. Обиталище небезызвестного депутата Олега Геннадьевича Безбородко.