Опасность

Редактор «Московского листка», несмотря на все выпитое, заметил, как я напрягся, услышав эту последнюю фразу.

– Это такое профессиональное выражение, – объяснил он. – Никакого криминала, Лубянка. – Губы Боровицкого на мгновение искривила полуулыбка-полугримаса. – Ну, гвоздь номера, сенсация… понятно?

– Понятно, – ответил я, хотя абсолютной ясности у меня все равно не было. Только слабые намеки на нее.

– Теперь уйдешь, наконец? – спросил Боровицкий. – Ты… ведь… – Взгляд его снова заскользил по кабинету, глаза за очками окончательно сделались стеклянными и бессмысленными. Кайф наконец-то пришел, а вместе с ним – и забытье.

– Ухожу, – сказал я и в самом деле вышел за дверь. Станислав Леонидович уже никак не прореагировал на мой уход.

В приемной зареванная секретарша ворошила какие-то бумаги, раскладывая их по многочисленным яшикам стола. Когда я входил в приемную двадцать минут назад, она куда-то отлучалась и была убеждена, что редактор в кабинете один. Поэтому теперь она разглядывала меня, словно космического пришельца. Даже перестала на время хлюпать носом.

– Искренне соболезную, – проговорил я, обращаясь к секретарше.

– Вы тоже из милиции? – она все-таки догадалась, что я не призрак и не влетел в кабинет главного через окно. Ее интерес сразу уменьшился.

– Из Минбеза, – кратко ответствовал я. – Зайдите-ка к Станиславу Леонидовичу. Может, ему нужна помощь…

– А-а, Лубянка, – почти равнодушно протянула секретарша, утерла глаза и скрылась за дверью кабинета.

Недолго думая, я сел на ее секретарское место, пододвинул к себе городской телефон и набрал нужный номер. Пошли гудки, и я уж подумал, что сиеста в Управлении затянулась, как трубку, наконец, взял Филиков.

– Слушаю, – проговорил он недовольно и зевнул.

– Не спи, Дядя Саша, – строго сказал я, – капитализм проспишь и не заметишь.

– Замечу, замечу, Макс, не волнуйся, – обнадежил меня Филиков. – На наш век капитализма хватит. А прикажут – так будем бороться со всеми его тлетворными проявлениями. «Сникерсами», памперсами и юнкерсами.

Я, однако, не расположен был сейчас пикироваться и играть в слова.

– Вот и хорошо, – быстро ответил я. – Теперь скажи мне: есть ли из архива какая-нибудь информация для меня? – Еще днем, вернувшись от Куликова, я загнал в поисковую систему три полученных фамилии – Сокольского, Бредихина и Григоренко. За час должны уже быть готовы результаты.

– Ага, – ответил Филиков после некоторой паузы, во время которой я слышал слабое щелканье компьютерной клавиатуры. – Ты только трех заказывал?

– Трех, – подтвердил я.

– Тогда записывай адреса своих стариканов, – объявил Филиков и быстро-быстро начал мне диктовать.

– Стоп-стоп, не гони, не успеваю, – прервал я филиковский галоп. – Повтори еще Бредихина… Разогнался, понимаешь.

Филиков не стал вредничать и медленно повторил, хотя и не преминул добавить, что при таком возрасте моих клиентов мне следовало бы поторопиться. Если я уже не опоздал.

– В каком это смысле? – поинтересовался я. Дядя Саша любезно объяснил, что информация в поисковой системе обновляется обычно раз в три месяца, что в условиях высокой смертности…

– Ты располагаешь информацией поновее? – сердито осведомился я. – У тебя свои источники? Тогда скажи.

Филиков догадался, что несколько переборщил со своими шуточками.

– Макс, может быть, тебе помощь нужна? – спросил он уже серьезно. – Я сейчас свободен, могу и…

– Справлюсь, – сообщил я. – Дедушки старые, авось не станут оказывать вооруженного сопротивления. Но за любезность – спасибо.

– Может быть, все-таки мне приехать? – проговорил Филиков озабоченным тоном. – Я слышал, что вчера на улице Толстого один такой старичок уже не стал кому-то оказывать сопротивления. И теперь не окажет никому и никогда.

– Не каркай, – сказал я мрачно. – Сказал, что справлюсь, – значит, справлюсь! – На самом деле помощь народного умельца и грамотного стрелка Дяди Саши мне бы не помешала. Но мне также не особенно нравилось, когда кто-то вмешивается в мои дела. Пусть и с благородными целями. В конце концов, я же не лезу с советами по Дяди-Сашиной операции «Тминное поле», и он как-то без меня обходится с этим чертовым «Метастазбанком». И я сам обойдусь. Каждый, знаете ли, за себя, и только Бог – за всех сразу.

– Тогда ариведерчи, – несколько обиженно произнес Филиков.

– Чао, – ответил я и отключился.

Через час я уже был на Люсиновской, где в доме номер 72, по моей информации, проживал Сокольский Борис Львович, доктор физико-математических наук, профессор и прочее. Первый в моем списке, несмотря на алфавитную очередность, на которую я плевал. Потому что бдительный склеротик Куликов назвал мне именно Сокольского первым делом. Если, конечно, он ничего не перепутал вследствие возраста и напряженной работы на циклотроне.

Дом 72 расположился неуклюжей многоэтажной розовокирпичной буквой Г на пересечении двух оживленных магистралей – в месте, очень удобном для пешеходов и совершенно некомфортабельном для автолюбителей. Я отмотал возле этой буквы Г целый круг почета, но так и не нашел подходящего места для парковки своего «жигуля»: где-то асфальт был вскрыт и в траншее копошились пропыленные дорожные рабочие, где-то всю полезную площадь занимали аляповатые киоски, доверху заполненные водкой и шоколадом, а почти рядом с необходимым мне подъездом, где в самый раз было бы приткнуть мою усталую тачку, красовался наглый запретительный кирпич. Пришлось отматывать еще метров пятьсот, сворачивать вбок и оставлять «жигуль» близ ржавой кругляшки Даниловского рынка. Место здесь было бойкое, народ бродил инициативный, торговый, интересующийся всяческой техникой, и – будь у меня, допустим, новенькая иномарка – я побоялся бы оставлять ее здесь без должного присмотра. Но с «жигуля» здешним делаварам взять особенно нечего. Резина лысоватая, в салоне пусто, дворники я предусмотрительно снял и затолкал в бардачок к запасной паре. В общем, не машина, а сплошной памятник Нищему Автомобилисту. На такие не покушаются. К ним возлагают цветочки.

С этими светлыми мыслями я добрел до третьего подъезда, сел в лифт и только в лифте вспомнил вдруг о двух кусочниках с Волоколамского – очкастом и толстом, одышливом, – которые сегодня утром польстились-таки на мою развалюху. Воспоминания эти не доставили мне никакой радости, но я подавил в себе импульс немедленно вернуться и отогнать свое четырехколесное сокровище подальше от рыночной клоаки. Возвращаться – плохая примета. Тем более я уже приехал.

Компьютер не соврал: на темно-коричневом дерматине двери тускло отсвечивала красивая золоченая табличка: «Проф. Сокольский Б.Л.»… На лестничной площадке стандартной московской многоэтажки среди обшарпанных либо глухих цельнометаллических дверей с глазницами-перископами это старорежимное украшение выглядело неуместным. Как чеховское пенсне на морковном носу жэковского слесаря-сантехника. Профессорская табличка обязана была украшать огромную дверь в каком-нибудь дореволюционном особняке на Тверской, причем вместо стандартного электрозвонка там должна была присутствовать серебристая цепочка колокольчика. Дерни за веревочку – дверь и откроется… Увы и ах.

Вздохнув, я вернулся к реальности и придавил указательным пальцем обычную пластмассовую кнопку. Самого звонка я не услышал, однако за дверью немедленно залаяла собака, послышалось хлопанье шлепанцев и бормотанье «Сейчас, сейчас…» Затем дверь приоткрылась, и в щель просунулись сразу две головы: гладкая – любопытной таксы и кудлатая – самого хозяина.

– Борис Львович… – начал было я.

– Да-да, проходите, – не дал мне договорить кудлатый Борис Львович. – Я вас заждался.

Недоумевая, я вошел в профессорскую квартиру, миновал узкий коридорчик, заставленный какими-то коробками, и очутился в большой комнате. Комнате, тоже заставленной странной мебелью – видимо, старинной и дорогой, но в стандартной городской квартире – неудобной и нелепой. Любопытная такса сопроводила меня, гостеприимно гавкнула и улеглась на потертый пуфик у самого порога. Хозяин же, бестолково пометавшись по квартире, залез в один шкаф, потом в другой, получил по лбу внезапно открывшейся дверцей третьего, ругнулся, а потом радостно сказал: «Ага!» Очевидно, нашел.