Опасность

– Павел Валерьевич, – твердо проговорил я. – Этот обрывок фотографии мы обнаружили на месте преступления. Полагаю, что тот, кто оторвал половину снимка, имел к убийству Фролова самое непосредственное отношение. Я не знаю, зачем понадобилось уродовать фотографию. Но, уверяю вас, сделано это было не ради шутки.

– Хорошо, – севшим голосом произнес Куликов. – Можете записывать. Сокольский, Бредихин, Григоренко. Кто-то из них или, может быть, все трое…

Я тщательно переписал в блокнот фамилии, уточнил инициалы и примерный возраст. Все трое оказались стариками – немного помоложе Фролова, немного постарше моего собеседника.

– Больше там никого не могло быть? – на всякий случай уточнил я, закрывая блокнот. Как тут же выяснилось, вопрос был далеко не лишним.

– Мог быть еще один, – подумав, сообщил мне Куликов. Лицо у него сделалось виноватым, как у отличника, вдруг забывшего закон Архимеда. – Он тогда, знаете, еще совсем пацаном был, чуть ли не студентом… В 70-е вроде работал в МИФИ… или в ИТЭФе… нет, не припомню…

– А фамилия, фамилия? – предпринял я атаку на куликовский склероз. – Вспомните, пожалуйста, это крайне важно!

Павел Валерьевич напрягся и стал похож на штангиста перед взятием веса. Костяшки его пальцев побелели, настолько крепко он сжал кулаки.

«Ну же, ну!» – мысленно подбодрил его я.

Победил, однако, склероз.

– Не по-о-омню, – стыдливо прошептал Куликов. – Звали его как будто Валентином… Фролов еще в разговорах называл его Валей… А фамилия… такая простая русская фамилия…

– Иванов, Петров, Сидоров… – начал было перечислять я, но Павел Валерьевич сделал упреждающий жест рукой.

– Нет-нет, – со смущением проговорил он. – Какая-то другая. Что-то связанное с фауной.

– Волков?… Зайцев?… Медведев?… Лисин?… – при каждом моем слове Куликов смущенно мотал головой.

Если бы не страдальческое выражение лица Куликова, я бы решил, что он надо мной издевается: настолько наши разговоры напоминали известный рассказ классика про лошадиную фамилию.

– Конев?… Коровин?… Баранов?…

Павел Валерьевич все отчаяннее мотал головой, как болванчик, и в итоге я вынужден был сдаться.

– Ладно, все, – я пошарил в наружном кармане, достал визитку и вручил ее физику. – Может быть, вдруг вспомните, тогда позвоните – домой или на службу, все равно.

– Непременно, – пообещал Куликов. Он так досадовал на свою отказавшую вдруг память, что махнул рукой и на работающий – циклотрон, и на Правила Разговора Интеллигента с Гэбистом. Мне стало жалко старика, я с удовольствием отпустил бы его обратно в его желтый дом – двигать науку. Но у меня остался еще один вопрос, который я обязан был задать.

– Скажите, Павел Валерьевич, – как бы между прочим поинтересовался я, уже неторопливо продвигаясь вместе с Куликовым в сторону проходной, – а вот после того как Фролов ушел на пенсию, вы часто с ним общались?

Куликов, потупившись, признал, что редко. В основном они перезванивались на праздники. Поздравляю – желаю, вот и все общение.

– Ну, а в ближайшие дни, накануне трагедии вы с ним ни о чем не разговаривали? Он вам случайно по телефону не звонил? – спросил я на всякий случай для проформы. Этот дежурный вопрос я должен был задать своему собеседнику с самого начала, и, если оставил его напоследок, то лишь оттого, что почти не сомневался: не звонил. Только в плохих фильмах бывают такие удачные совпадения, благодаря которым умница следователь отыщет иголку в стоге сена.

– Не звонил, – подтвердил Павел Валерьевич. – Хотя… Да нет, ерунда. Это и разговором-то никаким назвать было нельзя…

– Рассказывайте, рассказывайте! – я, как клещ, вцепился в куликовский рукав. Кажется, мне все-таки привалила удача разжиться иголкой в копне. Может, правда, и иголочка будет дрянная, но все лучше, чем ничего.

Оказывается, Фролов позвонил Павлу Валерьевичу по действительно пустяковому обстоятельству. Интересовался одной статейкой в «Московском листке» – сам-то он эту газету не выписывал. О чем статейка? Да чепуха, ничего интересного. И все-таки? Школьные, знаете ли, такие размышления об истории атомного проекта в СССР. (Слово «школьные» господин Куликов произнес с нескрываемым пренебрежением; он уже пережил унижение склерозом и теперь возвращался в академическую колею.) Кто писал? Какая-то девчонка, соплюшка… Нагородила, в общем, всякой ерунды, да еще имя Фролова упомянула всуе…

– Что же вы мне раньше про все это не рассказали? – укоризненно спросил я у Куликова. – Опять забыли?

При слове «забыли» Куликов рефлекторно вздрогнул. Его костюм в полоску еще больше стал напоминать пижаму. Нет-нет, он не забыл, просто не придал значения. Статейка ведь ерунда, не стоит выеденного яйца. Самомнение, помноженное на дилетантизм. И, кстати, Фролов покойный по телефону то же самое сказал, когда он, Павел Валерьевич, зачел ему избранные места.

– Он был огорчен этой статьей? – поинтересовался я.

– Огорчен? О нет, много чести. Немного удивлен – и все…

– Так, – пробормотал я. – Так…

Обычно я просматриваю «Московский листок», а тут закрутился со всеми партизанскими делами и несколько дней не покупал. Тех, кто не читает газет, нужно расстреливать из рогатки. Правы, правы были классики, как в воду глядели.

– Может быть, вам ее принести? – Куликов уловил раздумье в моих глазах и решил, видимо, сделать мне любезность. – Ну, газету эту. Она у меня здесь, в лаборатории…

– О-бя-за-тель-но! – сказал я по слогам. – Вы даже не представляете, какая это важная улика.

Доверчивый физик махнул мне рукой и юркнул в дверь. Ему как-то не пришло в голову, что таких улик по Москве полтора миллиона, а я не стал старика разочаровывать. В кои-то веки он решил принести пользу компетентным органам – так что же, я должен ограничивать его патриотический порыв? Пусть принесет газету. Не в библиотеку же мне за ней ездить…

Павел Валерьевич снова появился минут через десять и с чувством выполненного долга преподнес мне засаленный газетный лист; похоже, на него успели уже поставить кастрюльку или чайник.

– Благодарю, – сказал я сердечно. – О нашем разговоре – никому ни слова. Тайна следствия, сами понимаете. И если вдруг вспомните фамилию этого Валентина…

– …То непременно позвоню, – пообещал Куликов. После этого заверения он был отпущен к своему циклотрону и ушел, вероятно, с радужной мыслью о том, что ускребся от приставучего гэбиста с наименьшими для достоинства потерями. Ни хрена он не позвонит, печально подумал я. Через полчаса он окончательно придет в себя и выкинет меня из головы, как страшный сон. И будет прав, между прочим.

Я открыл машину, бросил газетный лист на сиденье, сел за руль. Очень скоро я был на Волоколамском Шоссе и гнал бы дальше на приличной скорости, однако любознательность взяла свое. Очень ведь интересно, черт возьми, было узнать – что за иголка тебе, на счастье, попалась в стогу. И можно ли, черт возьми, такой иголочкой ушить это дело?…

Приткнув «жигуль» поближе к обочине, я развернул газетный лист. Статья, возмутившая господина Куликова, называлась «Кузница грома», а написала ее некая Мария Бурмистрова. Имя было смутно знакомым, однако не более того. В принципе это еще ничего не значило: из всех журналистов «МЛ» я вообще выделял для себя только троих – громкокипящего публициста Андрея Линцера, телевизионного колумниста Александра Абрамова, да еще криминального репортера Женю Кулебякина, которого, правда, иногда подводил стиль… Ладно, Мария так Мария. Просто Мария…

Сойдет.

Собственно говоря, «Кузница грома» статьей или даже статейкой не была. Это был всего лишь развернутый анонс будущего цикла Машиных публикаций под общим заголовком «Русский атом». Госпожа Бурмистрова обещала вагон и маленькую тележку исторических сенсаций, связанных с Атомным проектом начала 50-х. Анонс был пересыпан именами Сталина, Берии, Курчатова и прочих известных деятелей; в отдельном абзаце с неким непонятным, но лихим экивоком упомянут был и Г.Н. Фролов. И все. Надо отдать должное Марии Бурмистровой: она умела брать читателя на крючок. Хотя я почти не сомневался, что никаких сенсаций девочка не сумеет ниоткуда извлечь. И все кончится, в лучшем случае, перепевом каких-нибудь стародавних публикаций в «Штерне» или в «Шпигеле». Ну, а в худшем случае и вовсе хохмой, наподобие тех, какими газета «Вечерние новости» пугает депутатов Верховного Совета.