Страница 12 из 17
Совершенно бестактно отобрав у меня лук, Робин во весь голос принялся учить, как с ним обращаться... Я слышал его поучения уже как минимум две тысячи раз, но толку от них покамест было не больше, чем от лекций по гражданской обороне.
А на поляне, зевая и потягиваясь, уже появлялась остальная братва, и из дупла Великого Дуба выглянул заспанный монах Тук: фриар крутил головой и таращил глаза, напоминая разбуженную сову. Обычно Тук ночевал в своей «сторожке» у брода, но вчера, засидевшись с нами за полночь, не захотел возвращаться по темноте в Фаунтен Дол и устроился на ночлег в дупле, где мы обычно коптили туши оленей.
— Тук! Спускайся! — заорал Вилл Статли, встряхивая ярко-рыжими вихрами. — Тебе бы только дрыхнуть, ленивый плут! А кто будет спасать наши заблудшие души?
— Не будите — да не будимы будете! — сквозь зевоту пробормотал Тук и снова скрылся в дупле.
Он явно еще не совсем проснулся, раз не послал Вилла по-латыни. Ученость переполняла нашего фриара по самую макушку... Если только он и вправду был фриаром.
Никто из нас не знал, был ли Тук в самом деле монахом или привирал. Так же как никто не знал, учился ли он и впрямь в школах всеобщих искусств в Болонье, Саламанке и Париже.
Этот веселый, цветущий здоровяк пришел однажды в Ноттингем в потрепанной рясе, с тощей котомкой за спиной, поболтался по окрестным деревням, развлекая народ проповедями, чувствительными историями и непристойными песенками, забрел в Шервуд, заночевал в развалинах античного святилища возле брода... И остался там жить. И обитал в своей «сторожке» уже третий месяц, хотя то и дело грозился снова двинуться в дорогу, как и полагалось члену славного ордена епископа Голии.
Никто в Шервуде, а уж я тем более, слыхом не слыхивал про такого епископа, но наверняка этот Голия был неплохим мужиком, раз в его орден вступали парни вроде Тука. По словам Тука, члены его ордена, голиарды, или ваганты, были не просто голью, а голью перекатной и скитались по белу свету, припадая к источникам знаний в университетах всего христианского мира и черпая вдохновение в кабаках разных стран... Было бы очень жаль, если бы наш фриар однажды присоединился к своим странствующим собратьям, уйдя на поиски более веселых мест, чем Шервуд.
Но пока все угрозы Тука покинуть нас оставались всего лишь угрозами, и его гулкое: «Pax vobiscum!»[10] каждый божий день открывало трапезы у подножия Великого Дуба.
«Волчьи головы» приняли бродячего монаха в свой круг так же просто, как приняли меня, — не особо донимая его вопросами и мирясь с привычкой голиарда мешать английские фразы с чужеземной речью. Точно так же аутло мирились с моим незнанием вещей, которые положено знать любому младенцу, или с ехидством Дика Бентли, или с ворчанием Дикона Барсука, или с молчаливой угрюмостью Кеннета Беспалого.
Кроме Барсука, который, по здешним меркам, считался стариком — ему уже перевалило за сорок, — и тридцатилетнего Кеннета, все разбойники Шервуда были веселыми, беспечными и молодыми, и кровь играла в них, словно хмель в дубовых бочках вдовы Хемлок. Под сенью королевского леса иногда вспыхивали ссоры, перепалки и даже драки, короткие и бурные, как весенняя гроза, но это не мешало нам оставаться волками одной стаи. И в то время как за пределами Шервуда вся «веселая Англия» притихла, придавленная чрезвычайным сбором на выкуп короля Ричарда, лесные беглецы осмеливались не только жить себе да поживать, но и жить весело! Многие добропорядочные обитатели Ноттингемшира уже давно забыли, что такое кусок мяса в супе, но «волчьи головы» чуть ли не каждый день ели королевских оленей, запивая их элем за здравие томящегося в плену царственного крестоносца.
Как ни странно, в этой тесной компании староанглийских уголовников я редко чувствовал себя чужим. Наверное, потому, что каждый в шайке лесных стрелков, так или иначе, выпадал из круга.
Беглец из Йоркшира Робин Локсли, «эльфий подкидыш», убивший в ссоре своего отчима; закоренелые браконьеры Кеннет Беспалый и Вилл Скарлет, наплевавшие на норманнские охотничьи законы; упрямец Дикон Барсук, приговоренный к смерти за убийство шерифского мытаря; бешеный рыжеволосый драчун Вилл Статли, проломивший голову королевскому судье; «черная овца» в семье, вор и конокрад Дик Бентли, в голодный год отважившийся на ограбление церкви; красавчик Аллан-э-Дэйл, с трудом избежавший тюрьмы за дерзкую песню, сочиненную про старого барона Роже... Аллан считал себя менестрелем и угощал нас, по меньшей мере, одной свежей песенкой в день. О, эти Аллановы песни! Но лесные стрелки сносили их так же добродушно, как мою более чем посредственную стрельбу из лука, латынь фриара или тягу к безрассудным эскападам Робина Локсли.
За полтора месяца, проведенных с Робином бок о бок, я успел понять две вещи: во-первых, этот парень — лидер от бога, а во-вторых — под его предводительством мы все плохо кончим.
До сих пор нам везло. Пресвятая Дева Мария, я просто не мог понять, почему нам так везет!
В середине июня мы ограбили конвой, везущий в Вестминстер деньги, собранные на выкуп короля. Только беспримерная наглость (или слепая удача) помогла нам успешно провернуть это дельце и даже обойтись при этом малой кровью. Троих наемников смели с седла стрелы, свистнувшие из зеленой путаницы листвы, одна из упряжных лошадей пала, и уцелевшие люди де Моллара поняли: стрелять в ответ по вязам и дубам — пустая затея. Справедливо рассудив, что вверенное их попечению сокровище не стоит лишней дырки в шкуре, норманы так резво пустились наутек, как будто решили без передышки чесать до самой «милой Франции». Одного из них мы все же перехватили, посадили на передок повозки, в которой место сундука с деньгами заняли стонущие и бранящиеся раненые, и отправили весь этот груз обратно в Ноттингем.
Хотел бы я знать, попало ли по назначению письмо, которое мы вручили вознице? На месте наемника я бы поостерегся передавать эту мессагу известному своей вспыльчивостью шерифу. И все-таки жаль, если благодарность шервудских аутло щедрому господину Певерилу не дошла до адресата: мы все вложили в это письмо массу хулиганского вдохновения, и брат Тук очень красиво начертал его на восковых дощечках на двух языках — французском и латыни.
Нет, думаю, дощечки все же попали в руки Вильяма Певерила, потому что на следующий день цена за голову каждого разбойника была поднята до пятнадцати шиллингов, тогда как за голову Робина Локсли, чье имя стояло первым под издевательским письмом, шериф пообещал все двадцать пять.
Эту новость принес нам взволнованный Мач — и немедленно угодил в песню об «ограблении века», которую как раз сочинял Аллан-э-Дэйл. Не дожидаясь, пока Аллан введет в сюжет и меня, я ретировался в обиталище брата Тука, а по возвращении узнал, что Локсли, Скарлет и Статли отправились развлекаться в ноттингемскую гостиницу «Путь в Иерусалим». Японский городовой, Пресвятая Дева Мария, как только шериф мог оценить их безмозглые головы так высоко?!
Однако парни не только принесли свои дорогостоящие тупые головы обратно, но и извлекли из этой вылазки немалую пользу. Они наткнулись в питейном заведении на слугу ньюстэдского аббата и накачивали его элем до тех пор, пока бедняга не разрыдался, как же ему не хочется покидать Ноттингем, где живут такие гостеприимные и щедрые люди! И почему его господину приспичило срочно возвращаться в обитель, да еще именно через Шервуд, где кишмя кишат кровожадные разбойники? А ну как бандиты пронюхают, что аббат везет с собой взысканный с ноттингемского констебля огромный долг?! И ведь скряга-аббат даже не пожелал нанять приличную охрану или хотя бы двинуться в обход через Хокнелл! Ему, видите ли, взбрело в голову завтра на рассвете быстренько проскользнуть в монастырь по южной тропе...
Скарлет, Робин и Статли поставили собутыльнику в утешение еще один кувшин эля и вернулись в Шервуд... А на следующий день к одному «ограблению века» прибавилось второе.
Кто бы мог подумать, что в пожитках Божьего слуги окажется столько добра! Видно, «чрезвычайный сбор» не истощил кошельки клириков так основательно, как кошельки мирян. Правда, аббат уверял с пеной у рта, что все это — имущество Господа, но монах Тук в блистательном философском диспуте опроверг его жалкие увертки. Разбитый в пух и прах красноречием фриара, деморализованный угрожающими взглядами Вилла Статли, Кеннета Беспалого и Дика Бентли, святой отец был окончательно оглоушен вежливым приглашением Робина Локсли разделить с нами обед.