Она не принцесса

Вопрос всполошил служанку.

– О, мэм, я всего лишь первая горничная. Я никогда не была личной горничной дамы. У нас в Пламфилде не было личной горничной с той поры, как умерла мать хозяина, меня тогда еще здесь не было. Хозяин прислал меня прислуживать вам, но он думал, что вы потом выберете себе горничную.

Лючия некоторое время смотрела на нее.

– А ты бы не хотела постоянно прислуживать мне, Нэн?

– О да! Спасибо, мэм. Я бы очень этого хотела. – Ее лицо светилось такой радостью, что Лючия рассмеялась.

Пока Нэн собирала ее дорожные вещи, чтобы отдать их в стирку, Лючия подошла к туалетному столику. Она смочила лицо, затем начала взбивать мыло и почувствовала аромат цветов яблони. Ее любимый.

– Мой муж дал вам указания и насчет мыла? – спросила она.

– Да, мэм, – засмеялась Нэн. – Мы сами делаем мыло с запахом яблоневого цвета, у нас его очень много. Еще мы изготовляем грушевое масляное мыло, но он сказал: никакой груши, только яблоко. Очень строго сказал.

При этих словах настроение Лючии еще немного улучшилось. Она взглянула в зеркало, в котором отражалась закрытая дверь в комнату Йена, и отказалась от прежних намерений. Несмотря на то, что в ее планы не входило провести брачную ночь в одиночестве, сложившаяся ситуация могла в конечном счете оказаться для нее очень благоприятной.

Ничто не возбуждает аппетит лучше, чем предвкушение и воображение. Лючия решила, что она займется аппетитом мужа завтра с самого утра.

Йен всегда вставал рано и, когда находился у себя дома в Пламфилде, установил определенный распорядок дня для себя и всех обитателей дома. Он вставал в семь утра, ездил на верховую прогулку, затем в девять часов завтракал и читал утреннюю почту.

Когда он в это утро вернулся с прогулки, Лючия уже встала и вышла из своей комнаты. Он нашел ее в маленьком кабинете рядом с гостиной, где по утрам хозяйки Пламфилда всегда писали письма. Вместе с Лючией там находились Этертон, дворецкий, миссис Ричардс, кухарка, и миссис Уэллс, экономка. Лючия, когда он вошел, подняла взгляд от письменного стола и с ослепительной улыбкой посмотрела на него.

– Йен! Доброе утро.

Слуги повернулись к нему, кланяясь и приседая.

– Доброе утро, сэр, – дружно приветствовали его они.

Он кивнул им и посмотрел на Лючию.

– Занимаетесь хозяйственными делами?

– Да. Надеюсь, ты не возражаешь?

– Нисколько. Я ожидал, что ты займешься этим. Ты здесь хозяйка, и этот дом – твое владение, – добавил он, многозначительно взглянув на старших слуг, на тот случай если они еще не полностью осознали этот факт. – Ты можешь изменить все, что захочешь.

– Я как раз говорила миссис Уэллс, что не собираюсь ничего менять в своей комнате, – сказала она. – Там все доведено до совершенства и есть даже мое любимое мыло. Благодарю тебя, Йен.

От удовольствия у него потеплело на сердце, и он не сразу нашелся, что ей сказать. Он поднес руку к губам, прокашлялся и самым обыденным тоном, на какой только был способен, ответил:

– Рад, что комната тебе понравилась, моя дорогая. А теперь, извини, мне надо поговорить с моим управляющим. Оставляю тебя поразмышлять над ведением хозяйства. – Он поклонился и хотел уйти, но она задержала его.

– Йен, что ты собираешься делать сегодня? Я надеялась, что ты мог бы показать мне имение.

– Конечно. В час дня?

– О, замечательно! – воскликнула она. – Мы можем устроить пикник.

Идея с пикником никогда бы не пришла ему в голову. Сидеть на земле и есть – это никогда не казалось ему привлекательным. Он не помнил, когда в последний раз был на пикнике. Но он видел, как оживилось от удовольствия лицо Лючии, и неожиданно для себя сказал:

– Пусть это будет пикник. Вы что-нибудь приготовите, миссис Ричардс?

– Да, сэр, – ответила Ричардс, в голосе которой проскользнуло удивление.

– Очень хорошо. – Йен поклонился и направился в кабинет, чтобы поговорить с Каверли.

Ему предстояло заняться множеством дел по имению, и если он собирался потратить день на такое несерьезное занятие, как пикник, то пора приступить к обязанностям.

– Он больше, чем я представляла. – Лючия стояла на краю южных садов и, обернувшись, смотрела на четырехэтажный дом.

Йен остановился рядом с ней и поставил на землю тяжелую корзину с провизией для пикника.

– Пламфилд был построен в 1690 году. Два крыла пристроил мой дед. Что было очень кстати, потому что он также добавил несколько ватерклозетов. И еще есть глубокая ванна в хозяйских апартаментах. Это напротив наших комнат, надо только спуститься по отдельной лестнице.

– Да, я видела эту ванну, когда сегодня утром Этертон показывал мне дом. Она огромная. – Лючия помолчала. – Как раз на двоих.

Эротическая сцена, в которой они оба находились в этой ванне, мелькнула в его воображении, и он шумно втянул в легкие воздух. Казалось, Лючия этого не заметила.

– Мне нравится кирпичный фасад дома, – с одобрительным кивком заметила она. – И кирпич создает такое приятное сочетание с камнем. Это очень английский дом, я не ошибаюсь?

Он отогнал эротические фантазии прочь, прежде чем их действие на него стало бы очевидным.

– Да, полагаю, это так.

– Парки тоже очень английские, – продолжала она, оглядываясь по сторонам. – Дома, в Италии, как и во Франции, есть только сады с клумбами и растениями в кадках. Ваши английские сады совсем другие. Более естественные. А эти лужайки! И цветы, и травы, и кустарник – все растет вместе. Здесь не так уж много фонтанов, но больше озер и прудов, и... – она указала на глубокую канаву, около которой они стояли, – ручейки, как этот.

– Ха-ха, – произнес он.

Она с недоумением нахмурилась.

– Разве я сказала что-то смешное?

И тут он рассмеялся.

– Нет-нет. Эти канавы называются ха-ха. Их делают, чтобы олени и скот не заходили в сады.

– У нас есть олени и скот?

– Конечно. Пламфилд занимает четыре тысячи акров. Фруктовые сады, фермы арендаторов, парк и лес тоже. – Он показал вдаль. – Имение Дилана, Найтингейл-Гейт, в десяти милях от нас к югу. У моря.

– Так близко? Чудесно. Мы можем часто видеться ними, не правда ли?

– В любое время, когда захочешь. Это самое больше час езды.

Казалось, она была этим довольна. Она улыбнулась ему, и он подумал, что же было в ее улыбке, от которого мир переворачивался в его глазах, и он уже не знал, стоит на ногах или на голове. Едва у него мелькнула эта мысль, как вдруг слезы потекли по лицу Лючии, хотя она продолжала улыбаться, подтверждая, что, имея в качестве жены Лючию, ему предстоит с этих пор жить в мире, где все перевернуто с ног на голову, все вверх тормашками, вывернуто наизнанку, и в первую очередь он сам.

– Ради Бога, почему ты плачешь? – спросил он. – Что случилось?

– Ничего. – Лючия провела рукою по щекам. – Йен, я все время плачу, – шмыгнув носом, напомнила она. – Тебе уже пора это знать.

Да, вероятно.

– Но мне не хочется, чтобы ты плакала, – сказал он и достал из кармана носовой платок. – Мне не нравится, когда ты становишься такой плаксой.

– Я знаю. – Она взяла платок и вытерла лицо. – Но я не могу не плакать. Я смотрю по сторонам, и я вижу наш дом и наши сады, и я счастлива. Вот почему я плачу.

Он с сомнением взглянул на нее.

– Ты плачешь, потому что счастлива?

– Si.

– Так это кирпич или самшит вызвали такую радость?

Она покачала головой и рукой обвела окрестности.

– Как мне это объяснить? Всю жизнь меня перевозили с места на место. Школы, монастыри, дома родственников, дворец Чезаре, дом моей мамы, дом твоего брата, Тремор-Холл. – Она скомкала в кулаке платок и прижала руку к сердцу. – А здесь я смотрю на все, окружающее меня, и знаю, что я дома.

У него сжалось сердце, и он перевел взгляд на долину, видневшуюся за фруктовыми садами, с ощущением какой-то неловкости и в то же время неожиданной радости.