Страница 18 из 59
– С топором-то на медведя хитро. Пулей враз осадил бы. А топор совсем негодящий инструмент, – подтвердила Пелагея.
Отмахиваться изломанным ружьем было неудобно. Иван Сидорович пробовал напугать медведицу криком. На Лосьве верят, что медведь боится ругани. Но эта медведица была не из пугливых. Стояла и ревела сама – ругала охотника на своем языке. Передышки, чтобы вытащить патрон, она не давала. В конце концов Иван Сидорович бросил изломанное ружье, решил биться с медведицей топором и ножом.
– А нож-то в левой руке, – пояснила Пелагея.
Бросив ружье, Иван Сидорович сделал шаг вперед и замахнулся топором. Медведица, словно боксер лапой, отбила удар. Топор вылетел и попал охотнику в ногу. В руке остался только нож. Иван Сидорович сумел ухватить медведицу за гриву и стал ее колоть, стараясь добраться до сердца.
– А боли-то он не почуял сгоряча, – вставила жена.
Охотник вцепился в медвежью шкуру и тыкал ножом в живот. Медведица рванулась. Иван Сидорович переступил и, не устояв на разрубленной ноге, упал. Падая, он постарался перевернуться на спину, а нож выставил вверх, думал, что медведица навалится на него, и единственная надежда – распороть ей брюхо. Но медведица взревела и бросилась наутек. Только тогда Иван Сидорович почувствовал боль в разрубленной ноге. И по лицу, разорванному когтями, текла кровь. Кровь заливала глаза; от боли и слабости мутило. Преодолевая тошноту, Иван Сидорович разрезал сапог, кое-как завязал ногу рубахой, полежал немного, затем срубил костыль и потащился в обратный путь.
– А как по тайге с костылем! Нога-то проваливается в болото, – перебила жена. Глаза у нее расширились, дыхание стало короче. В который раз она слышала эту историю и все еще переживала заново.
– Только отошел, гляжу – медведица. Сдохла, проклятая! – сказал Иван Сидорович и задумался.
– А я ждала родимого, – продолжала Пелагея. – Не спала ноченьки. Чует сердце – горе. Холод, снег идет, ветер гудит. Под утро уже слышу подвывает кто-то по-звериному. Вышла наружу, гляжу – за речкой на той стороне мой Иван Сидорович стоит на четвереньках и воем воет. Я кричу ему: «Ты что, пьяный?» Он, как услышал мой голос, повалился на бок и сомлел. Я испужалась, свету не взвидела. Как была, в валенках, сиганула в реку, перебежала бродком, гляжу – белый весь и молчит. Мужик-то здоровый, тяжелый, как я перетащила его, не помню. А вода-то холоднющая, боюсь – уроню, намокнет он, обледенеет, и конец моему Сидоровичу. В избушку втащила, так на полу оставила. На полати поднять силушки-то нет…
Три дня Пелагея лечила мужа таежными лекарствами – отпаривала ногу в бане, мазала медвежьим салом, березовым дегтем. Нога все же начала синеть. На третий день Пелагея взвалила мужа на нарты и повезла за триста километров в районную больницу.
– Ведь по болоту, по грязюке тащила, а все ж таки на пятый день дошла. И как дошла – сама удивляюсь, – говорила она.
В больнице хотели отрезать ногу, но Иван Сидорович не дался. Тогда его отправили на самолете в Югру. Ногу все-таки удалось вылечить. Сейчас Иван Сидорович уже ходил на охоту, правда немного прихрамывал.
– Наука – великое дело! – сказал он с уважением.
А Пелагея заключила:
– Беда без врачей. Смотри, куда ездили!
8
Я выслушал этот рассказ с напряженным вниманием. Мне в буквальном смысле приходилось напрягать внимание, потому что спирт мешал мне сосредоточиться. Я помогал себе, морщил лоб, хмурил брови, неотрывно глядя в рот рассказчику… И в общем, понял и даже запомнил. Вместе со мной, кажется, слушал только Тимофей. Он одобрительно поддакивал, вздыхал, в самом трагическом месте некстати рассмеялся. И долго кашлял и всхлипывал, приговаривая:
– Ишь ты, как получилось, «с крючком». Ты хотел с нее шкуру снять, ан тебе же и досталось.
Видимо, его привлекали неожиданности, то, что кинематографисты называют «поворот».
В середине рассказа раздался гулкий выстрел. Оглянувшись, я увидел хозяина дома у открытого окна с дымящейся двустволкой в руках. «Палит спьяну, как бы не пристрелил кого», – подумал я. Но другие не обратили внимания, а мне рассказывали про медведицу. Я не мог одновременно слушать и беспокоиться. Хозяин вышел из дому и вскоре вернулся с парой убитых уток-крохалей. Он небрежно бросил добычу в угол, и никто не стал удивляться, расспрашивать или хвалить. Оказалось, что, сидя у окна, он увидел стаю уток на реке, спокойно взял ружье, зарядил дробью, выстрелил и даже попал.
Разговор перешел на ружья, стрельбу, охоту. Каждый стал хвалить свое ружье. Ларион достал старинный дробовик и, выйдя наружу, выпалил в стену. Грохнуло так, как будто обвалился потолок. Здесь, на Лосьве, в заряды кладут очень много пороха, чтобы дробь летела дальше, от этого и звук выстрела сильнее. У Лариона нашлись подражатели. Хозяин принес лист бумаги, прикрепил к стене, начертил от руки круги и черное яблочко, и все начали стрелять по очереди. Вскоре выяснилось, что самый меткий стрелок – Ларион. Но тут вмешался Иван Сидорович. Ларион попал в яблочко три раза, Иван Сидорович – четыре раза подряд. Ларион сшиб кружку с глиняного горшка, Иван Сидорович – чурку с чайного стакана. Ларион прострелил свою шапку на лету, Иван Сидорович – свою.
Тимофей, взявший на себя обязанность экскурсовода, наклонился к моему уху:
– Они старые супротивники – Иван и Ларион. Тоже промеж них была история «с крючком»…
Но моя голова уже не вмещала историй «с крючками». Храня достоинство, я молча поднялся и дошел до двери, никого не задев, хотя мне пришлось диктовать себе: «Двигай правой ногой, теперь левой, колено согни, подними ступню, теперь ставь подошву покрепче. Утвердился? Можно приниматься за правую ногу…»
Наши палатки были поставлены у самой реки. Я спустился благополучно, только дважды упав по дороге. Но, когда я стал на колени у спального мешка, меня словно кувалдой стукнули по голове. Проснулся я уже утром.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Старосельцево – деревню, где мы остановились, – Маринов отметил на карте еще в Москве. Именно здесь он рассчитывал найти следы нефти.
Охотники тоже ищут следы. Вообще в работе геолога и охотника много общего. В глухом лесу охотник выслеживает невидимого, схоронившегося от глаз зверя. Невидимый, спрятанный под землей минерал ищем мы. Зверь прячется, но его выдают следы. Они тянутся многоверстным хвостом, и в любой точке охотник может наступить на него. Он видит отпечатки лап, обгрызенную кору, волоски, капельки крови на траве, косточки съеденной добычи и, держась за след, как за веревочку, идет к логову зверя.
Минерал скрыт под землей, но на поверхности бывают следы. Следы нефти, например: радужная пленка на воде, жирная, маслянистая земля, черный минерал асфальт, выходы горючих газов…
А если след еще не найден, где искать его?
Охотник знает повадки зверя. Оленю нужна соль – лови его у солонцов. Нора волка в густом кустарнике, но над ней гомонят сороки – дерутся из-за объедков хищника. У минерала не повадки, а свойства. Нефть легка, она всплывает на воде, просачивается по трещинам на поверхность и улетучивается. Сохраняется она лишь там, где есть водонепроницаемые породы, не пускающие ее вверх. И лучше всего, если породы эти выгнуты горбом, складкой, куполом, накрывают нефть как бы шапкой и образуют естественный подземный бак.
Это основной поисковый признак нефти. Сначала мы находим подходящие резервуары, потом бурим, чтобы узнать, есть ли там нефть.
Складки похожи на каменные волны. Они образуются на склонах гор и в предгорных впадинах. Нефть Баку, Грозного, Кубани, Румынии – вся из предгорных впадин.
А равнины? Разве там нет нефти вообще? Есть. Как же ее найти?
Этот вопрос и хотел решить Маринов. До него считали, что на равнинах тоже есть складки, только редкие и пологие, как бы затухающие волны, и Югорский кряж – одна из таких волн. Маринов рассудил иначе. По его мнению, фундамент равнины состоит из плоских глыб, как бы половиц. И все эти половицы «ходят ходуном»: одни опускаются быстрее, другие отстают. Пригнаны они плотно и краями упираются друг в друга, поэтому середина у них прогнута, а края приподняты. На приподнятых краях и создаются резервуары, пригодные для накопления нефти.