Страница 5 из 96
Их глаза встретились, и Хаскинс решил задать ей несколько вопросов.
С тех пор как малышка прекратила душераздирающие крики, она не издала ни звука. Казалось, девочка понимает все, что ей говорят, но не испытывает ни малейшего желания отвечать. Кроме того, ребенок никак не отреагировал ни на язык жестов, ни на сюсюканье миссис Калли.
— Роза? — позвал Хаскинс.
В глазах девочки не появилось никакого оживления.
Сэм принес пожелтевшие фотографии детей семейства Фарреров. Среди застывшей толпы девочек на одной из фотографий был ребенок, как две капли воды похожий на того, что сейчас сидел перед Бартоломеем.
Сэм неохотно признал в этой девочке пропавшую тетю Розу — девочку, вознесшуюся с ангелами.
— Роза, что с тобой произошло?
Согласно рассказам, какая-то сила стремительно подняла ребенка в Небеса по столбу звездного света.
И тут Хаскинс услышал жужжание. В комнату залетела оса!
Священник сильно сжал руку девочки, и ее лицо исказилось от боли. Хаскинс выпустил маленькую ладошку и попытался успокоить ребенка, опасаясь, что Роза снова начнет кричать.
Малышка открыла рот — но ничего не последовало.
Хаскинс с ужасом сознавал, что оса все еще летает по комнате. Воротник его рубашки вспотел, а желудок как будто вывернулся наизнанку.
В кабинете появилось еще несколько ос.
Жужжание становилось все громче. Хаскинс встал и огляделся, ища глазами ненавистных черно-желтых тварей.
Бартоломей вдруг почувствовал страх за Розу и снова посмотрел на нее. Лицо девочки искривилось… и она стала его сестрой, Джейн.
У пастора перехватило дыхание, как будто оса ужалила его в самое сердце.
Рот ребенка стал круглым черным отверстием, из которого вырывался осиный рой.
Ужас овладел Бартом. Он оказался отброшенным в детство, лишенным теперешних званий и достижений, лицом к лицу со своей жертвой, которая была мертва уже много лет.
Священник вспомнил самую ужасную вещь, которую он сделал в своей жизни: палка, погружающаяся в глубь осиного гнезда; его жестокий хохот, в то время как туча насекомых вырвалась из гудящего улья и ринулась вперед, подгоняемая сильными порывами ветра.
Джейн встала на стуле, облаченная в тяжелую сутану. В ее волосах по-прежнему блестела серебряная лента. Девочка не была точь-в-точь Джейн: во взгляде осталось что-то от Розы, но, кроме того, в глазах теперь была черная бездна и еще что-то. Создание потянулось к Барту, будто желая обнять его. Пастор упал на колени, бормоча молитву, и попытался закрыть глаза.
Рот девочки стал огромным кругом, и из него вылез черный, острый, как игла, осиный хоботок, на конце которого шевелились щупальца. Они со скрежетом терлись друг о друга, явно предвещая нечто страшное.
Глаза чудовища превратились в белую бесформенную массу, сверкающую миллионом мельчайших граней, и вылезли наружу словно телескопы.
Хоботок коснулся горла Хаскинса. Ледяное жало пронзило кожу. Шок сковал его сердце и успокоил легкие, а в сознании еще несколько секунд вспыхивали безумные огненные образы.
5
Странное превращение
Приход Ангельских Дюн представлял собой очаровательный маленький домик рядом с церковью и очень напоминал дом, в котором Катриона провела детство. Ее обожаемый отец был священником в Сомерсете, как раз в той самой деревушке, где далекий отец Эдвина владел поместьем, хотя на самом деле никаким помещиком он не являлся.
Полковник Уинтроп был далеким в буквальном смысле, особенно в последние несколько лет жизни, поскольку после скандала, о котором впоследствии в деревне старались не вспоминать, ему пришлось покинуть родные места и обосноваться не то в Индии, не то на Ближнем Востоке. Если бы семейством Уинтропов занимался психоаналитик, он бы непременно сделал вывод, что подобные злоключения в жизни полковника стали благодатной почвой для хитрости и безжалостного манипулирования окружающими.
А Уинторп-младший, получив по наследству характер родителя, нашел этим качествам прекрасное применение в своих темных делах. Смуглое лицо Эдвина, оживленное задиристыми ямочками возле уголков рта и темно-красными морщинками вокруг глаз (следствие его веселой натуры), стало для Катрионы уже чем-то родным и воспринималось не только как часть личности Эдвина, но и как непременный атрибут его юмора, щедрости и безграничного доверия к девушке. Катриона лезла из кожи вон, чтобы ее жизнерадостность и искренность оказали благотворное влияние на неотесанного чурбана, каким иногда бывал Эдвин. Преподобный Кайе никогда не вмешивался в дела Катрионы, но в душе все же не одобрял ее бесконечной погони за призраками, привидениями и прочей нечестью и менял тему разговора всякий раз, когда кто-нибудь спрашивал о возможном замужестве его дочери. Но вместе с тем из него получился такой заботливый, любящий и преданный родитель, о каком Катриона могла только мечтать.
Искатели приключений издалека увидели блестящий на солнце шпиль колокольни и без труда добрались до деревни. На фоне большой, величественной церкви, сам вид которой располагал к думам о высоком, Ангельские Дюны казались неправдоподобно игрушечными. И если их жители могли похвастаться древним каменным кругом и старинной церковью, значит, это место в течение долгого времени непременно являлось центром активной деятельности сверхъестественных сил.
Что-то было не так. Катриона почувствовала это в ту же секунду, как они подъехали к дому священника. Она не претендовала на телепатические способности, просто за последние годы у нее выработалась потрясающая чувствительность. Девушке не составляло никакого труда отличить настоящее привидение от замотанного в белую простыню идиота независимо от того, был ли вокруг густой туман или сплошная темень. Она умела читать мельчайшие знаки, порой на подсознательном уровне.
— Осторожно, дорогуша, — обратилась девушка к Эдвину, когда они вышли из машины.
В ответ последовал недоумевающий взгляд Уинтропа. Катриона не могла толком объяснить, что именно ее встревожило, но Эдвин побывал с ней в стольких переделках, что теперь безоговорочно принимал ее малейшее сомнение за верный знак поджидающей опасности. Молодой человек опустил руку в карман пальто и крепко сжал револьвер, который всегда брал с собой, выполняя задания Клуба.
До слуха Катрионы донесся какой-то звук; как будто жужжало насекомое. Но через мгновение все стихло. Такого в ее практике еще не случалось.
Эдвин легонько постучал в дверь.
На пороге появилась пухленькая розовощекая женщина, экономка мистера Хаскинса. Увидев визитку Эдвина, миссис Калли сказала, что пастор ждет их, и отправилась сообщить ему о приезде гостей.
Узкий коридор, загроможденный одеждой и обувью, выглядел по-домашнему уютным. Старинная этажерка завалена плащами и шляпами; рядом на всеобщее обозрение выстроился целый ряд ботинок и сапог; в углу стояла батарея зонтов и тростей всевозможных моделей и расцветок. Медленно тикали огромные антикварные часы, а секундная стрелка и вовсе не двигалась.
Все казалось умиротворенным и безмятежным.
Через несколько минут вернулась миссис Калли: розовый цвет ее лица стал серым, в глазах горел ужас. Катриона напряглась, как струна, готовая в любую секунду лопнуть. Женщина не могла произнести ни слова и только кивала в сторону кабинета пастора.
Держа в руке револьвер, Эдвин распахнул дверь.
На ковре Катриона увидела мужчину с почерневшим лицом и выпученными глазами.
Эдвин шагнул через порог, и девушка последовала за ним. Они оба встали на колени и склонились над распростертым на полу человеком. Его голову покрывала копна рыжих с проседью волос; белый воротничок туго, как петля, перетягивал вздувшееся горло.
Бездыханное тело преподобного мистера Хаскинса — а это мог быть только он — было еще теплым: очевидно, он умер всего несколько минут назад. Ни пульс, ни сердцебиение уже не прослушивались. Лицо священника распухло и почернело. Предсмертная судорога сковала широко раскрытые глаза и рот. Даже язык окаменел и стал черным. Капельки крови застыли на круглых пухлых щеках.