Страница 12 из 60
У Гилика нет блока зависти, но, по-моему, он завидует живым существам. И хо.тя блок сомнения у него не предусмотрен, видимо, самомнение образовалось самопроизвольно. Венцом творения он считает себя, себе подобных. Впрочем, подобную точку зрения и на Земле высказывали некоторые академики. И как на Земле, я начинаю запальчиво отстаивать человечество:
— А вы, машины, способны существовать самостоятельно? Способны самостоятельно создать культуру? Хотел бы я посмотреть, что у вас получится.
— Такого прецедента не было в шаровом, — важно заявляет Ги-лик. — И напрасно. Очень поучительный был бы эксперимент.
Оба мы не знали, что мне придётся познакомиться с таким экспериментом в самом ближайшем будущем.
ВОСЬМИНУЛЕВЫЕ
…Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Чауф, Чбебе, Чбуси, Чгедегда…
Гурман, изучающий ресторанное меню, кокетка на выставке мод, книголюб, завладевший сокровищницей букиниста, ребёнок в магазине игрушек в слабой степени ощущают то, что я чувствовал, произнося эти названия — реестр планет, предложенных мне для посещения. Любую на выбор.
…Шаушитведа, Шафилэ, Шафтхитхи…
И Гилик, прыгая по столу, пояснял чирикающим голоском:
— Шафилэ. Жёлтое небо. Суши нет. Две разумные расы, подводная и крылатая. Три солнца, два цветных и тусклых. Ночи синие, красные и фиолетовые вперемежку. Шафтхитхи. Зеленое небо. Форма жизни — электромагнитная. Миражи, отражающие ваши лица.
…Эаи, Эазу, Эалинлин, Эароп…
— Эту хочу, — сказал я.
Почему я выбрал именно Эароп? Только из-за названия. Я знал, что “роп” означает “четыре”, “э-а” — просто буквы. Эароп — четвёртая планета невыразительного солнца, обозначенного в каталоге буквами Эа. Но все вместе звучало похоже на “Европа”. Не мог же я не побывать на той космической Европе.
— Небо безвоздушное, чернозвездное, — прочирикал киберчертенок. — Солнце красное, класса М. Залежи германия. Заброшенный завод устаревших машин, программных, типа “дважды два”. Персонал эвакуирован. Собственной жизни нет. Интереса для посещения не представляет, опасность представляет. Автоматы-разведчики с планеты не возвращаются. Рекомендую соседнее небесное тело — Эалинлин. Небо красное. Гигантские поющие цветы, мелодичными звуками привлекающие птиц-опылителей. Симфонии лугов, баллады лужаек. Все композиторы летают вдохновляться…
Хозяевам виднее. Я не стал спорить.
— Даёшь поющие цветы, — сказал я. — Закажи мне рейс.
Я был в приподнятом настроении; предстояло первое самостоятельное путешествие по шаровому. Граве, моя верная нянька, не мог сопровождать меня, готовился к докладу в межзвёздной академии, кажется, обо мне; он даже хотел сплавить меня подальше. Гилика же сдавали в капитальный ремонт, я очень надеялся, что ему привинтят к хвосту блок деликатности. В результате я остался безнадзорным и свободным, как птица: лечу, куда хочу. На Ць, Цью, Цьялалли, Чачачу… на великолепную Эалинлин с поющими покрытосеменными.
Итак, Эалинлин.
О межзвёздных перемещениях в шаровом я уже рассказывал. Ввинчивают, вывинчивают, вкручивают, выкручивают, швыряют обалдевшего на пол кабины. И когда, собравшись с силами, выползаешь за дверь, перед тобой другая планета, система, другие миры. Вот малиновое солнце Эа спектрального класса М, вот певучая Эалинлин, а чуть левее, почти по дороге, — Эароп.
Не завернуть ли туда всё-таки? Ведь дома меня обязательно спросят, что это за Европа такая в дальнем космосе?
Решено. Сажусь в ракету-такси, даю автомату задание на расчёт. Привычный разгон с перегрузкой, невесомая пауза, перегрузка опять. Рёв. Толчок. Ватная тишина. И я на чужой, незнакомой планете.
Нет, я не пожалел, что завернул на ту Европу, хотя она совсем не была похожа на нашу — голая, скалистая, совершенно безжизненная планета. Сила тяжести здесь была достаточная, чтобы удержать атмосферу, но далёкое солнце Эа присылало слишком мало тепла, и воздух замёрз, превратился в лужи, дымящиеся, как проруби в морозный день. В красном свете солнца Эа дымка эта казалась красноватой, в лужах играли кровавые блики, скалы переливались всеми оттенками пурпурного, багрового, алого, малинового, кирпичного, вишнёвого, фиолетового, красно-бурого. Тени были тоже бурые, или шоколадные, или цвета запёкшейся крови, а в глубине — бархатно-чёрные или темно-зеленые почему-то. Дали просвечивали сквозь красноватый туман, напоминавший зарево пожара, вершины были как догорающие угли, а утёсы, вонзившиеся в небо, словно замершие языки пламени. И над всем этим окаменевшим пожаром висело слабосильное малиновое солнце, висело на чёрном небе, не гася звёздного бисера, не стирая узоров мелких созвездий шарового.
Наверное, с час я любовался этим этюдом в красных тонах. Выковыривал из почвы гранаты, в клюквенных лужах собирал горсти рубинов. Увы, трезвый свет электрического фонаря превращал рубины в обломки кварца. Потом я заметил целый букет каменных цветов. Полез проверять, что это — друза горного хрусталя или нечто неизвестное? И такая неосторожность — нарушил основную заповедь космонавта: “Один на незнакомой планете не удаляйся от ракеты”
Единственное оправдание: планета-то была безжизненная.
А когда я спрыгнул со скалы с обломком кристалла под мышкой (всё-таки это был обычный горный хрусталь), между мной и ракетой стояли три тумбы.
Нет, я не испугался. Это были стандартные рабочие киберы с ячеистыми фотоглазами под довольно узким лбом-памятью и с четырьмя ногами, прикреплённым на кривошипах на уровне висков. Иносолнцы считают эту схему наиболее рациональной. С опущенными плечами машины могут ходить, с поднятыми — работать стоя. А на узком лбу я разглядел стандартный знак: квадрат с двумя чёрточками слева и с двумя снизу: дважды два — четыре.
“Ах да, здесь же был завод программных машин. Гилик говорил мне про него…”
— Гвгвгвгвгвгв…
Каждый владелец магнитофона знает этот свистящий щебет, звук разматывающейся ленты, чиликанье проскакивающих слов. Стало быть, машина была не только самодвижущаяся, но и разговаривающая. Только разговаривала слишком быстро.
Я провёл рукой направо и вниз, доказывая, что темп надо снизить. Видимо, машина знала этот жест, потому что щебет прекратился, я услышал членораздельные слова на кодовом диалекте иносолнцев.
— Он зовёт тебя, — сказала машина.
— Кто “он”?
Я не очень надеялся получить осмысленный ответ, потому что на лбах у машин рядом с квадратом были привинчены шесть нулей, то есть шестизначное число элементов — достаточно, чтобы ходить и говорить, но слишком мало, чтобы понимать вопросы. Однако на мой простой вопрос я получил ответ.
— Он всезнающий, — сказала одна тумба.
— Он вездесущий.
— Он всемогущий.
“Вот тебе на! — подумал я. — Нашёлся среди программистов чудак, который сочинил религию для роботов”.
— Он зовёт тебя.
Но я хорошо помнил, что “автоматы-разведчики с планеты не возвращаются”. И “завод остановлен, персонал эвакуирован”. И не вызывал у меня доверия этот застрявший здесь, никому не ведомый программист, упивавшийся поклонением машин. Не разумнее ли уклониться от встречи с маньяком?
— Благодарю за приглашение, — начал я, пятясь к ракете, — в следующий раз я обязательно…
Продолжать не пришлось. Вдруг я взлетел вверх и прежде, чем успел сообразить что-нибудь, очутился на плоском темени одной из машин. Другие держали меня под мышки справа и слева И тут же их ноги зашлёпали по лужам цвета раздавленной клюквы.
— Стой! Куда? Пустите!
— Он зовёт тебя!
Пришлось подчиниться, тем более что машины, шагающие рядом, цепко держали меня. Лапы у них были литые, с острыми краями, и я боялся сопротивляться — опасался, как бы не порвали скафандр.
Ноги машин выбивали дробь по камням, они переступали куда чаще человеческих. Мы мчались по бездорожью со скоростью автобуса. Внутри у меня все дрожало, копчик болел от ударов о жёсткую макушку робота, в глазах мелькали мазки кармина, киновари, краплака, сурика. Мы шли малиновыми холмами, темно-гранатовой лощиной, пересекли реку, похожую на вишнёвый сироп, углубились в ущелье со скалами цвета бордо. Ненадолго мы нырнули в тушь, утонули в черноте. Я не видел ничего, как ни таращил глаза. Но машины, должно быть, различали инфракрасное сияние, они топали так же уверенно. И опять мы вернулись из ночи в багровый день. Вдали показались удлинённые корпуса и в нарушение цветовой гаммы голубые вспышки сварки.