Страница 3 из 48
Сам Гастон сидел за последними рядами кустов, положив руки на согнутые колени. Он был, как всегда, элегантен — блестящий пиджак из черной кожи, черная шелковая рубашка, черные брюки и заботливо расчесанные черные волосы, стянутые сзади черным бантом. В отличие от большинства бандитов он был гладко выбрит — в последнее время подобное встречалось все реже, и это было символом того, что мир постепенно катится в какую-то неизвестную пропасть. Возле его черных сапог лежал короткоствольный израильский автомат, старое, но верное оружие ближнего боя.
Услышав хруст веток, главарь резко повернул голову, и на мгновение Николай встретился глазами с тем взглядом его серых глаз, какой был знаком разве только врагам француза. В них не было угрозы, скорее небрежное обещание смерти каждому, кто дерзнул бы ему перечить. Гастон не выходил из себя, это знали все. Он просто убивал деловито, целенаправленно, и в этом был похож на Баску. Иначе он не смог бы оставаться столь долго шефом самой дерзкой банды в округе. В продолжение нескольких лет с ним не рисковала связываться даже мафия, тем более что ей вряд ли удалось бы найти лучшего подельника.
В следующий момент угроза в глазах Гастона погасла, как задутая свеча. Он слегка улыбнулся и похлопал по земле рядом с собой. Низко нагнувшись, Николай пробежал вперед и спрятался за куском. Место было выбрано удачно, отсюда был виден поворот дороги, и в то же время редкие ветви позволяли спрятаться тому, кто следил за дорогой.
— Привет, Ник, — сказал француз. Голос у него был низкий, с хрипотцой, каждое слово звучало несколько угрожающе, даже когда он этого не хотел. — Я не знал, что ты здесь. Проблемы с деньгами, а?
— Ничего подобного, — соврал Николай. — Просто решил поразмяться, чтобы сноровку не потерять…
— Проблемы с деньгами, — решительно повторил Гастон. — По глазам вижу. С каких пор ты не ел?
Не дожидаясь ответа, он вытащил из кустов черную кожаную сумку, открыл ее и вытащил два бутерброда, завернутые в чистую салфетку из домотканого полотна.
— Ешь давай. Ешь, не строй из себя кисейную барышню. Или я не вижу, что нос у тебя заострился, как перочинный нож. Как там Мишин?
— Все так же, — ответил Николай с набитым ртом. — Все деньги на самолет собирает.
Гастон хохотнул, словно впервые об этом услышал.
— Скажи ему, пусть побережет свою задницу. Грохнут его где-нибудь над Венгрией, и все дела.
— И я ему то же самое твержу, — пробормотал Николай, доедая первый бутерброд. — Да он не слушает…
Бутерброды были просто великолепны — свежий крестьянский хлеб, душистое масло и толстые куски ветчины. Он откусил второй и посмотрел вниз на дорогу. Пыльные остатки бывшего асфальта были сплошь изрыты ямами; единственным более или менее ровным местом была глубокая колея, проделанная редко проезжающими здесь телегами. Дорога была усеяна камнями. Никто не убирал их, пока они окончательно не останавливали движение. Тогда извозчику приходилось слезать и сталкивать их в пропасть, где давно ржавели останки ставших бесполезными автомобилей. На краю дороги торчал покоробленный и разбитый дорожный знак, на котором все еще просматривался казавшийся сейчас совершенно неуместным запрет на превышение скорости более 80 километров в час.
— Вечно ты на мели, — покачал головой Гастон. Он говорил это без укоризны, даже с некоторым уважением. — И как тебе это удается? Вроде бы немало имеешь…
— Сам не знаю, — пожал плечами Николай. — При этой дороговизне деньги куда-то уплывают.
— Да ты и не особо напрягаешься, пока голод не одолеет. Слушай, Ник, хочу тебе по-дружески подкинуть одно выгодное дельце. Если выгорит, потом можешь всю жизнь бить баклуши. Один-два броска через горы. Платят австралийскими долларами.
Николай присвистнул:
— Австралийскими? Без дураков? А что за товар?
— Бриллианты.
— Ясно. Значит, ты теперь на иоаннитов работаешь. Это без меня, дружище. Извини, но мне моя шкура дороже. За бриллианты расстреливают на месте.
— За спички тоже расстреливают, — возразил Гастон.
— Да, но тут сбыл товар — и свободен. А если пойдут слухи, что я замешан в афере с бриллиантами, и выяснять не станут, правда это или нет, пришлепнут на месте. Так что это не ко мне. А почему Баске не предложишь?
— Да я предлагал, — неохотно признался француз.
— И что?
— И слышать не хочет об иоаннитах. Совсем старик из ума выжил. Говорит, что они дети сатаны.
— Может, он и прав. Терпеть не могу фанатиков, какого бы цвета они ни были. Просто трясти начинает, когда их вижу.
Гастон нетерпеливо махнул рукой.
— И я их терпеть не могу, если хочешь знать. Но дело есть дело. Пятнадцать килограммов бриллиантов ждут отправки, а у меня нет надежного курьера.
— Хочешь выйти сухим из воды? — усмехнулся Николай.
И тут же пожалел о сказанном. Лицо главаря утратило всякое выражение, стало непроницаемым, только сквозь щелочки глаз сквозило холодное недоверие.
— Отказываешься, значит?
— Отказываюсь, — вздохнул Николай. — И если бы был уверен, что ты послушаешь моего совета, то посоветовал бы тебе отдать товар обратно.
— Австралийские доллары, — напомнил Гастон.
— Да к черту эти австралийские доллары! Это же бриллианты! Я бы на любой товар согласился — спички, зажигалки, лекарства, даже бензин, чтоб ему пусто было. Но бриллианты… Иоанниты свихнулись, о завтрашнем дне не думают. А ты готов ради них на любые жертвы, ведь если власти пронюхают, не успокоятся, пока не накроют всю курьерскую сеть. Пока они нас терпят, потому что понимают, что без нас как без рук. К тому же у них ни сил нет для борьбы с нами, ни желания блокировать горные тропы. Но если разнесется слух, что мы работаем на этих самых иоаннитов, в игру вступят крестьяне. А ты знаешь, какие они суеверные в последнее время. Охота тебе бегать от толпы крестьян, вооруженных вилами да берданками?
Он распалился и, наверное, мог бы еще продолжать, но с той стороны, где дорога делала поворот, донесся крик сойки. Гастон знаком велел ему замолчать и быстро натянул на голову черный капюшон с прорезями для глаз и рта. Люди в засаде в овраге тоже начали маскироваться, их движения были осторожны и неловки, они старались не высовываться из укрытий. Где-то покатился камешек, упал, и вновь наступила звенящая тишина.
Наконец тишину прорвали новые звуки — топот скачущих галопом коней, скрип плохо смазанных колес и грохот железных ободов по камням и комьям асфальта. Гастон взял автомат и снял с предохранителя. Он выглядел все так же спокойно и уверенно. Его глаза смотрели сквозь прорези капюшона вызывающе и слегка насмешливо, словно он собирался выиграть приз в тире на крестьянском рынке. «Когда-нибудь с ним поквитаются, — подумал Николай. — Шлепнут по дурости, а он даже не успеет понять, что случилось».
Топот усиливался. Внезапно из-за поворота появились первые двое всадников — крупные мужчины в маскировочных комбинезонах и с касками на голове. Они ехали рядом в одинаково прямых позах, опираясь локтями на поднятые кверху дулами автоматы. Не глядя на дорогу, они скользили глазами по косогору и по деревьям наверху, пытаясь выяснить, нет ли где засады. На мгновение взгляд одного скользнул по кустам, и Николай невольно съежился, хотя был уверен, что ветви прячут его надежно.
Следующие двое были вооружены американскими карабинами и держали их у груди наперевес. Нервничают, подумал он. Их пугает тишина. Лошади, которым передалась тревога всадников, тоже ступали нервно и крутили глазами. В нескольких метрах сзади них ехал бронированный фургон, который тянули флегматичные волы. Извозчик был одет в гражданскую одежду, но на облучке рядом с ним сидел солдат с легким пулеметом. Николай почувствовал, как что-то холодное и дрожащее проникает в его желудок. Дело принимало серьезный оборот. Как любил поговаривать Мишин: если дойдет до стрельбы, считай, операция наполовину провалена.
Убивать он не любил. И сейчас ему хотелось проползти вверх, затеряться между соснами и направиться прямо к горам, отказавшись от безумной затеи. Он мог себе это позволить, денег Баски хватит минимум на месяц. Но он знал, что не сделает этого — в его профессии самым важным капиталом были не деньги, а репутация. Если узнают, что в последний момент он дал задний ход, больше никто не доверит ему товар, кроме, может быть, Мишина, да и тот не волен принимать самостоятельные решения. Впрочем, уже поздно. Из кустов незамеченным не выбраться.