Страница 53 из 62
– Разве сто пятьдесят? – влезла розово-лиловая старушенция. – Я слышала – девяносто.
– Девяносто, если считать путь по прямой, – снисходительно пояснил лысый. – Но сегодня вы видели сами: во льдах шоссе нет. Собакам приходилось петлять. Путь увеличился почти вдвое!
– Бедный мальчик, как он настрадался!
– Он – настоящий князь! Скажу по секрету, ему даже пришлось вступить в схватку с белым медведем!
– А почему об этом не сообщалось? – удивилась стриженая.
– Князь скромен. Это – отличительная черта Гримальди. Свои путевые дневники он опубликует очень нескоро.
Я вслушивалась в этот разговор, как в песню. Слова «Альбер», «князь», «монегаски», «Монако» звучали в моих ушах знакомой и прекрасной мелодией. Мне очень захотелось познакомиться с этими милыми людьми, рассказать им о своих впечатлениях от сказочного княжества. О бале роз, на котором в Sporting d'Eté я была общепризнанной королевой всего Salle des Etoiles. О знакомстве с великолепным князем Альбером и остальными la crème de la société монакского общества. О чудесном ночном клубе Jimmy'z, которым владеет Альбер (нет, об этом, пожалуй, говорить не стоит, дотуда я так и не добралась, хоть и очень хотела).
Господи, да мне и без этого ночного клуба есть о чем поведать!
Ослепительно улыбнувшись, я развернулась к соседнему столику, подняла кофейную чашку на манер тостового бокала с благородным шампанским и довольно громко, но весьма изысканно сообщила:
– Sacer Custos Pacis!
– Что? – улыбчиво и непонимающе закрутили головами тугоухие монегаски.
– Sacer Custos Pacis! – еще раз повторила я родовой девиз Гримальди, который провозглашал правящую династию священными хранителями мира. По правде говоря, у людей, знающих историю рода, данный девиз не мог не вызвать некоторых сомнений, но не зря, наверное, народная мудрость гласит: «Кто старое помянет, тому глаз вон». Незрячую же жизнь я сегодня ощутила в полной мере, потому легко подавила проявившиеся некстати ядовитые ростки памяти.
– О! – наконец-то восхитились соседи. – Вы из Монако?
– Я – русская журналистка! – гордо ответила я. – Но очень люблю Монако и часто там бываю.
Монегаски оживились, заулыбались, синхронно затрясли головами.
– Присаживайтесь к нам, – приветливо пригласил толстяк. – Такая встреча в таком необычном месте!
С готовностью переместившись на предложенный стул, я вдруг увидела, как из-за колонны в дальнем углу поднялся мужчина. Худощавый, стройный, в джинсах и свитере, он шел, низко опустив голову, почти засунув ее по переносицу в высокий ворот, словно боялся, что его узнают.
Паша, обмерла я. Чурилин! Нашелся! Сам!
– Извините, – бросила я новым знакомцам, уже вскакивая, – мне нужно срочно отлучиться! До встречи!
Монегаски что-то огорченно залопотали, но я уже во весь опор неслась наперерез субтильной сутуловатой фигуре.
– Даша? – Он остановился, будто столкнулся с привидением. – Ты? Откуда?
– Оттуда, – я указала пальцем в потолок и недоуменно пожала плечами, словно удивляясь вопросу. Действительно, а откуда еще может спуститься ангел? В том же, что для художника Чурилина я, Даша Громова, выступаю в роли ангела-хранителя, сомнений не существовало. По крайней мере, у меня.
Павел обрадовался просто до онемения! Быстро схватил меня горячими пальцами за руку и поволок к выходу. Я едва поспевала за его быстрым летящим шагом.
Это же надо так соскучиться? Он что себе думает? Что я тут из-за него? И хочет вот так, сразу, уложить меня в постель? Ты смотри, как обстановка меняет людей! В Москве вел себя тише воды и ниже травы, а тут – вон как осмелел! Нет уж, милый, ничего у тебя вот так, с бухты-барахты, не выйдет! Я – девушка гордая и с первым встречным в постель не укладываюсь. А красивые слова? А цветы? (Хотя откуда они на ледоколе?) А кольцо с бриллиантом в знак обручения? (С кольцом, понятно, тоже облом. Вряд ли на «Ямале» имеется ювелирная лавка.)
– Да куда ты так несешься? – попыталась притормозить я.
– Молчи! – обернул он ко мне горящие страстью глаза. – Сейчас все увидишь!
Увидишь? Что я могу увидеть? Неужели он предчувствовал мое появление и заранее подготовился? Милый!
А может. Ну, конечно, он видел, как мы прилетели! Подглядел из окошка каюты, тайком следил за мной все это время! И сидел как дурак в ресторане, дожидаясь, когда же наконец я появлюсь тут откушать. И ведь все верно рассчитал! Рано или поздно мне все равно бы пришлось тут объявиться. Не помирать же с голоду!
Вот тебе! – показала я несуществующему Бокову обидный средний палец. Вот тебе Пашины картины! – моя рука сложилась в красивый кукиш. Вот тебе «Оскар» и все остальное!
– Входи! – Паша протолкнул меня в каюту.
По сравнению с моей каморкой тут были настоящие апартаменты. Большая гостиная с двумя диванами и круглым полированным столом, телевизор, журнальный столик, ковер на полу. В открытую дверь виднелась спальня с двумя застеленными кроватями. Кровати тоже оказались не в пример моей девичьей кушетке – широкие, уютные. Не сексодром в монакском «Hermitage», конечно, но вполне.
– Ну, смотри!
Чурилин легко и нежно развернул меня в сторону, противоположную спальне. Здесь, в промежутке между круглым столом и большим окном, стояли два мольберта. На одном в широком подрамнике пестрела радужным разноцветьем какая-то абстракционистская абракадабра, а на втором.
Женщина, глядящая на меня с небольшого холста, газетный размер А3, не больше, казалась странно знакомой. Роскошное декольте, с рубиновой ягодкой подвески над таинственной ямочкой меж грудей, распущенные светлые локоны, несколько небрежные, словно красавица только что проснулась и взглянула на себя в зеркало. Пронзительные зеленые глаза, чуть настороженные, вопросительные, типа, «свет, мой, зеркальце, скажи». Легкая полуулыбка-полусомнение, тонкая рука, отводящая с виска упругий завиток.
Клянусь, я в жизни не видела ничего прекраснее! Ни в Третьяковке, ни в Эрмитаже, ни в Русском музее.
– Это я?
Павел промолчал. Впрочем, ответ и не требовался. К чему?
Я вглядывалась в прекрасное лицо, узнавая и не узнавая. На портрете все было моим и все – чужим! Будто сквозь слепящее золото проступала жесткая ржавчина. Или наоборот, сквозь хмурые облака – далекое солнце. Пораженная, я стянула темные очки. Впечатление стало просто ошеломляющим: через нежные тонкие черты прекрасной женщины невероятным образом проглядывал иной облик – сильный, мужественный, даже несколько грубоватый – словом, мужской.
– Паша, – растерянно и восхищенно обернулась я к автору, – Паша.
– Что с тобой? – вдруг обеспокоенно поднял он мое лицо за подбородок. – Что с глазами? Ты плакала?
– Да, – искренне кивнула я. – Искала тебя по всему ледоколу два дня, уже решила, что не найду.
Он посмотрел на меня странно и счастливо:
– Так ты прилетела ко мне?
Смущенно потупившись, я промолчала, будто показывая: к чему слова, если нам обоим и так все ясно.
– Как же ты это написал? – Я снова прилипла к портрету.
– По памяти, – просто ответил гений. – Я тебя вижу такой.
– Это – мне? Ты мне подаришь?
– Нет, Дашенька, этот – не подарю. Это слишком личное.
Я совершенно не расстроилась. Дурачок! Конечно, он еще сомневается, соглашусь ли я стать его музой и женой. А когда соглашусь, вопрос сам собой отпадет.
– Ты хочешь ее продать? – лицемерно вздохнула я.
– Нет, Дашенька, такие работы не продаются. По крайней мере, при жизни художника.
– Но ты же обещал написать мой портрет и подарить мне!
– Обязательно напишу, – расцвел он, – если ты мне попозируешь. В Москве, дома. Только это будет совсем другой портрет. Ты согласна?
– Легко! – Я нежно тронула его за рукав: – Сколько скажешь!
Женщина всегда знает все наперед. В первые сорок секунд знакомства. Это – доказанный наукой факт. Так и я совершенно точно знала, что позировать Павлу Чурилину я буду много и часто. И великое число моих портретов рассеется по миру, осядет в частных коллекциях и лучших музеях. Именно мое лицо, это, с портрета, или иное, ничуть не хуже, станет символом творчества гениального Павла Чурилина. Поэтому главной моей задачей на ближайшие десять лет станет не превратиться просто в его музу, а сохранить свою самобытность и состоятельность в профессии. То есть остаться личностью с большой буквы, чтоб весь мир понял: выбор художника неслучаен! Эта женщина, то есть я, достойна такой судьбы и такой славы.