Страница 27 из 62
– Даш, ты же сама говорила, что Вексельберг – молодец. Яйца у Фаберже купил, – встряла Юлька.
– И вообще, отец мне объяснял, что все крупные зарубежные сделки происходят лишь с личного одобрения президента, – поддержал Юльку «алюминиевая щиколотка». – А дядя Витя шагу не ступит, чтоб с Кремлем не посоветоваться. Не хочу, говорит, Мишину судьбу повторить.
– Какого Миши?
– Ходорковского.
– Слава богу, что у нас президент такой, – тут же согласилась я. – Патриот! Понимает, что интересы государства должны быть на первом месте. Иначе увидали бы мы Вексельберговы яйца? Не думаю.
– Между прочим, дядя Витя не только яйцами прославился, – обиженно засопел «щиколотка». – Он в Гарварде уникальные святые колокола приобрел и церкви отдал.
– Чтобы его грехи замаливали? – хмыкнул африканец. – Мой отец тоже в деревне церковь восстанавливает. Батюшка ему пообещал, что одна из икон с его ликом будет.
– Кирсан много денег в возрождение буддизма вкладывает, – вставилась с умным видом Гуля.
– А Абрамович футбол в России развивает! – хмуро сообщил чеченский молчун. Видно, про родственного Рамзана в плане благотворительности сказать пока было нечего.
Юлька, я видела, тоже рвалась добавить что-нибудь к сусальному портрету олигархов. Наконец вклинилась:
– Мой папа с дядей Вагитом тоже спорт спонсируют! И лыжной сборной денег дают, и нашу олимпийскую команду поддерживают.
– Дядя Вагит – это, надо думать, Алекперов? – улыбнулся Боков. – А что, у «ЛУКОЙЛа» что-то еще осталось, после того как Вагит Юсуфович зимой в Америке несколько миллиардов в казино просадил?
– Свои же просадил, не чужие, – равнодушно пожали плечами несколько вельможных отпрысков сразу.
– Свои? – Я просто излилась морем презрения. – Лучше бы они на эти свои картины на аукционах покупали и в музеи возвращали. А в казино проиграться и дурак может. Одни мой знакомый в Монте-Карло вошел в зал форбсом, а вышел – с одной столовой ложкой. Да и ту ему на бедность подарили.
– Это вы про Тимура Дацаева? – спросил Боков. – Известная история.
Молодежь дружно и грустно закивала. Видно, монакская эпопея моего несбывшегося князя получила широкую огласку.
– Дашенька, а за что вы так олигархов не любите? – ласково взглянул на меня Антон.
– А за что их любить? Ладно бы, умом и горбом состояние нажили, тогда – честь им почет. А так. На сырьевом буме горы денег нагребли, сидят теперь на них, ножки свесив, а народ нищенствует.
– Неужели исключений нет?
– Есть. Мой зять Ильдар. Это как раз тот вариант, когда из грязи – в князи. Все своим трудом и умом. Но Рашидов – исключение.
– Думаете?
– Уверена. Слишком хорошо этот мир знаю. Одна история с Прохоровым в Куршевеле чего стоит. А с Дацаевым в Монако?
– Ну, я бы не стал всему так безоглядно верить. Мало ли что насочиняют?
– Все, о чем я писала, я видела собственными глазами. Так что это – истинная правда.
– Вы? Так это вы предали все огласке?
Теперь вся компания замерла, ожидая моего ответа.
– Конечно, она! – не вытерпела Юлька. – Это же Дарья Громова, та самая! Я же вам говорила – самая крутая журналистка в мире!
Похоже, остальную олигархическую поросль прошиб одномоментный столбняк.
– Дашенька, пойдемте погуляем по берегу океана, – воспользовавшись общим замешательством, предложил Боков. – Скоро рассвет. Это восхитительное зрелище! Вы когда-нибудь встречали рассвет на берегу океана?
– С удовольствием, – отозвалась я, вставая.
– Даша, а как же борщ? – вскочил вместе со мной Мигель. – Мне сказали, что он готов, я попросил подождать, пока вы спорить об искусстве не закончите.
– Кушай сам, малыш, – я взъерошила его курчавые волосы. – Это очень вкусно. Увидимся – расскажешь.
От этих слов, вселяющих явную надежду на новую встречу, парнишка смущенно развесил толстые губы, улыбнулся и вдруг одним ловким движением подцепил со стола сиротливо скучающий изумруд и ловко запулил в крохотный грудной кармашек моей блузки. Похоже, Ungaro сконструировал эту милый аксессуар на своей кофтюле как раз для подобных случаев.
Боков подал мне руку, и мы отчалили из уютного бара. Нас проводило то же самое ошарашенное молчание. Видно, со звездой журналистики богатые наследнички столкнулись впервые и теперь переживали культурный шок. Ничего, в их возрасте это полезно.
– Дашенька, – Антон влюбленно посмотрел в мои глаза. – Я просто заслушался, когда вы говорили. А откуда у вас столько интереснейшей информации?
– Про олигархов?
– Про Арктиду. Из того, что вы рассказали, я понял, что вы – первоклассный специалист в данном вопросе. У меня есть один знакомый, который тоже бредит подобными тайнами.
– Нет, я еще не специалист, – честно ответила я. – Но непременно им стану. В самое ближайшее время. Если бы не семейные обязательства, я бы уже плыла на атомном ледоколе к Северному полюсу.
– Дашенька, там холодно, лед, снег, а тут – рай! Зачем вам полюс? Смотрите, рассвет занимается. Это же чудо!
Небо, темно-серое, почти черное, мало отличимое от моря, неожиданно оторвалось от воды и взмыло ввысь, став густо-фиолетовым, ярким, будто на белую скатерть опрокинули пузырек школьных чернил. Образовавшаяся пустота немедленно приняла форму горизонта и, видимо чтобы не дать свершиться новому воссоединению неба и воды, засветилась розово-оранжевым, горячим и чистым огнем. Море тут же посветлело, расправило плечи и засияло густой бирюзой, плавкой, тягучей, будто на ровной-ровной плоскости разлили цистерну масляной краски. Пока море и небо привыкали к новым цветам, осваиваясь с модным эксклюзивным нарядом, горизонт, не теряя времени, захватывал новые территории. Оранжевая полоса, просияв светло и празднично, вдруг стремительно распухла, раздалась вширь и ввысь, безжалостно и быстро смыла яркий фиолет и ясную бирюзу. Небо и море, отмытые от чернил и краски, оказались удивительно ровного цвета, совершенно одинакового, сияющего свежим голубым перламутром.
И тут же разверзлись огромные голубые врата, горячая оранжевая колбаса, пылающая меж морем и небом, дернулась, наливаясь внутренним светом, полыхнула белым пламенем и взорвалась, превратившись в круглое, нестерпимо сияющее солнце.
– Ох, – восторженно осел на песок Боков. – Четвертый день за этим чудом наблюдаю, никак привыкнуть не могу. Настолько все стремительно, что не ухватить, не удержать. Ощущение, вздох, взгляд – и все. Только что была ночь – и уже день. Стремительно, мгновенно. Ни один художник, пусть самый гениальный, не сумеет остановить на холсте эту смену цветов и оттенков.
Утро и впрямь разгоралось мощно и ярко. Исчезли, сначала съежившись, а потом и вовсе испарившись на солнце, остатки ночной полумглы, пространство вокруг расширилось, став совершенно беспредельным, по светлому полю океана заструились, создавая праздничное сияние, желто-розовые слепящие всполохи.
– Очень похоже на пейзаж Крачковского, – в восхищении озиралась я. – Только кактусов не хватает.
– Вы говорите о пейзаже с опунциями? – с уважением посмотрел на меня Антон. – Чудная работа. Вы очень тонкий ценитель живописи, Даша! Слушайте. Арктида, Крачковский. Честно говоря, я в растерянности! Никогда не встречал таких девушек. Удивительная точность и тонкость суждений. Ум, эрудиция, вкус! И это – при потрясающей внешности. Даша, я сражен! Хотя о чем это я? Вы же, как я понял, завсегдатай на аукционах? – В его глазах сияло уже не просто восхищение – влюбленность!
– По работе приходится.
– Как вы оцениваете результаты последнего Sotheby's?
– Как вполне прогнозируемые, – пожала плечами я. – Мы, специалисты, знали, что вот-вот произойдет прорыв русского нонконформизма. Уорхол должен подвинуться! У нас подросли такие художники! Sotheby's показал, что мы не ошиблись в прогнозах, но такого успеха все равно никто не ожидал! Одно дело, когда влет уходит Айвазовский, Серебрякова, Кончаловский, я уж не говорю о Саврасове или Левитане, но когда в десять раз от эстимейта подскакивает стоимость работы никому не известного Чурилина.